смертен человек вообще, то в индукции смертность человека (людей) выводится
из смертности Сократа, Платона, Калликла и т.д. Но ведь подлинного вывода
здесь нет – мы не можем перечислить всех людей и зафиксировать, что все они
смертны, ибо для этого надо зафиксировать и нашу собственную смерть.
Поэтому перед нами только подтверждение общего тезиса. Лишь индукция через
простое перечисление, когда фиксируется, что все предметы данного вида
обладают некоторым свойством и каждый из них им обладает, дает достоверное
общее знание.
А следовательно, отыскание общих начал–дело не логики, а «первой
философии» (метафизики). Оно состоит в усмотрении умом, в умозрительном
постижении сущности вещей, их «формы» и «сути бытия».
Логика Аристотеля завершается анализом логических ошибок, сознательно
или бессознательно совершаемых людьми. В своем последнем логическом
трактате «О софистических опровержениях», который иногда рассматривается
.как последняя (девятая) книга «Топики», он показывает, что все логические
ошибки суть не что иное, как погрешности в силлогизме. Они, в свою очередь,
разделяются на языковые ошибки (двусмысленность слов - омонимия или
выражений -- амфиболия; неправильность соединения или разделения мыслей,
ошибки в ударениях и подстановка одной грамматической формы вместо другой)
и ошибки внеязыковые (собственно логические: подмена сущности случайным
признаком, смешение абсолютного и относительного, незнание сущности
доказательства, предвосхищение основания, предположение причины в том, что
не может ею быть, и соединение многих вопросов в один).
Такова классическая, выработанная в педагогических целях система
аристотелевской логики. Она оправдана, поскольку логике в течение двух
тысячелетий отводилась главным образом роль учебной дисциплины. Последние
исследования по истории логики подводят к выводу, что путь исследования
логических вопросов был противоположен пути изложения. Исследование
начинается с реальной практики диалогического мышления, с платоновского
диалога («Топика»), отсюда переход к абстрактным формам умозаключения
(«Аналитики»), и лишь затем идет теория суждения или высказывания («Об
истолковании») и учение о терминах или понятиях («Категории»)5. С этой
точки зрения становится понятно, почему «Категории» могут рассматриваться и
рассматривались как последний трактат логики и первый – «метафизики»6.
Исследованные там понятия действительно стоят ближе к тем «причинам и
являются предметом «первой философии ».
3. ПЕРВАЯ ФИЛОСОФИЯ.
УЧЕНИЕ О ПРИЧИНАХ И НАЧАЛАХ БЫТИЯ И ЗНАНИЯ
Первая философия, которая «имеет своим предметом первые начала и
причины» (Арист. Мет., I, 1, 981 b), изложена в сочинении, получившем
название «Метафизика». Слово это возникло случайно – из того, что в
собрании Андроника Родосского это сочинение следовало «за физикой» (meta ta
physika). Однако с течением времени за этим словом закрепился особый смысл:
учение о «заприродных», сверхчувственных принципах бытия, не раскрываемых
еще «физикой», имеющей дело с этими принципами в той форме, как они
проявляются в чувственных вещах, и их движении. Сопоставляя первую
философию с другими дисциплинами, Аристотель писал, что «естествоиспытатель
(physikos – физик) занимается всем тем, что составляет деятельности и
состояния такого-то тела и такой-то материи... [Свойства же], неотделимые
от тела, но, с другой стороны, поскольку они не являются состояниями
определенного тела и [берутся] в абстракции, [изучает] математик; поскольку
же они отделены [от всего телесного, их изучает] метафизик (protos
philosophos)» (О душе, 1, 1, 403b). Отсюда видно, что Стагирит
рассматривает первую философию как учение не об отдельных от вещей началах
вроде идей Платона, но абстрагирует эти начала от существующих вещей, вне и
без которых сами начала не существуют. Причем это даже более высокая
степень абстракции, чем в математике.
«Метафизика» в принятой традицией форме7 начинается с определения
первой философии («мудрости») и далее развертывается в ходе критики
предшествующих философов. Исследование и критика учений прошлого имеет для
него служебное назначение, подводя к собственной его концепции,
предварительно ее обосновывая. Так, Аристотель пишет, что если «первые
философы» считали началом всех вещей материю, то Анаксагор вводит разум в
качестве причины «благоустройства мира и всего мирового порядка» (Мет,, I,
3, 984 b). А следовательно, Анаксагор и Эмпедокл с его Любовью и Враждою
вводят в философию «действующую причину». Пифагорейцы добавляют к этому
утверждение, что ограниченное, неограниченное и единое, т. е. компоненты
числа, являются не свойствами физических реальностей, но их сущностью,
«вследствие чего число и составляло [у них] сущность всех вещей» (там же,
5, 9872). Таким образом, возникает понятие такого начала (причины), как
«сущность и суть бытия». Наконец, Платон признал, что «нельзя дать общего
определения для какой-нибудь из чувственных вещей, поскольку вещи эти
постоянно меняются. Идя указанным путем, он подобные реальности (выражающие
общее.–А. Б.) назвал идеями, а что касается чувственных вещей, то о них
речь всегда идет отдельно от идей, но в соответствии с ними, ибо все
множество вещей существует в силу приобщения к одноименным [сущностям]»
(там же, 6, 987 b). Тем самым окончательно формируется понимание формальной
и целевой причин. Но именно здесь Аристотель радикально разошелся с
Платоном. Его критика теории идей – впрочем, это в какой-то мере и
самокритика бывшего платоника – суммарно изложена в 4 и.5 главах XIII книги
«Метафизики», хотя затрагивается и в других местах этого труда.
Возражения Аристотеля Платону таковы. (1) Приписывая всем вещам
одноименные идеи, платоник удваивает мир, как будто думая, будто большее
число сущностей легче познать, чем меньшее. (2) Ни один из способов
доказательства существования идей не достигает своей цели. (3) «Третий
человек»: связь предмета и идеи требует «посредника». Так, между человеком
вообще и отдельным человеком, Платоном, должен существовать еще один
«человек», скажем, «грек». Но в таком случае Между человеком вообще и
'греком должен существовать еще один «человек», допустим, «белый человек»,
и т. д. до бесконечности. (4) Идеи провозглашаются причинами, но не могут
ими быть, так как неподвижные идеи не могут быть причиною движения. (5)
Платон не выяснил, что означает «причастность» вещей идеям, – это «пустые
слова и поэтические метафоры». Наконец, (6) вообще невозможно, «чтобы врозь
находились сущность и то, сущностью чего она является» (Мет., XIII, 5,
1079b). Аналогичные возражения направляет Стагирит против пифагорейских
представлений о математических объектах, якобы существующих отдельно от
вещей. Эти объекты на деле «не являются сущностями в большей мере, нежели
тела, и... они по бытию не предшествуют чувственным вещам, но только
логически» (там же, XIII, 2, 1077b).
Свое собственное учение о причинах и началах Аристотель начинает с закона
исключенного противоречия. Мы уже говорили о его логической формулировке –
в «Метафизике» он превращается в начало бытия. Это «наиболее достоверное из
всех» положение гласит: «Невозможно, чтобы одно и то же вместе было и не
было присуще одному и тому же и в одном и том же смысле» (Мет., IV, 3.
1005b). И далее: «Не может кто бы то ни было признавать, что одно и то же
[и] существует [и] не существует, как это, по мнению некоторых, утверждает
Гераклит» (там же). Ссылка на Гераклита показательна. Аристотель, вопреки
античному диалектику, вводит одновременно утверждение, что вещь не может
быть тем же самым и не тем же самым, существовать и не существовать
одновременно и в том же самом смысле, и что таким образом нельзя ни о чем
высказываться. Поэтому он не только заменяет диалектику формальной логикой,
но и провозглашает всю действительность непротиворечивой, а потому по
существу неизменной. Ниже мы увидим, как с этой точки зрения должно
рассматриваться движение и изменение, которых Аристотель, конечно, не
отвергал. Принятие Аристотелем принципа исключенного противоречия
формальной логики в качестве универсального начала бытия вело к тому, что
его метафизика превращается в учение о неизменной сущности мира, отличной
от самого изменчивого мира. И тем не менее, поскольку Стагирит не упускает
из виду движения и развития существующих вещей, это приводит его к ряду
противоречий, выражающих запутанность и непоследовательность его мысли.
Прежде всего это непоследовательность в решении проблемы соотношения
общего и единичного. Критика платоновской теории идей подводит к мысли, что
Аристотель считает отдельные вещи тем единственным, что заслуживает имени
самостоятельно существующего. Так решалась проблема «первой сущности» в
«Категориях». «Вторичная сущность», т.е. общее, должна с этой точки зрения
оказаться «единым во многом», а не вне многого. Но ведь Стагирит
унаследовал от Платона убеждение, что познается только общее. Будучи
предметом знания, общее само по себе выступает для него как нечто первичное
и достоверное по отношению к единичному. С особой силой сказывается эта
мысль в учении о причинах и началах.
«А о причинах (aitian), – пишет Аристотель,– речь может идти в четырех
смыслах: одной такой причиной мы признаем сущность и суть бытия (oysian kai
to ti еn einai), «основание, почему» [вещь такова, как она есть] восходит в
конечном счете к понятию вещи, а то основное, благодаря чему [вещь именно
такова], есть некоторая причина и начало, другой причиной мы считаем
материю и лежащий в основе субстрат; третьей - то, откуда идет начало
движениям четвертой «то, ради чего» [существует вещь] и благо (ибо благо
есть цель всего возникновения и движения)» (Мет., 1, 3, 983 а). Итак,
причины формальная, материальная, действующая и целевая (конечная)–если
принять более позднюю номенклатуру– исчерпывают все возможные причины. О
них так или иначе, главным образом порознь, говорили прежние философы,
учение о них образует ядро первой философии Аристотеля.
Аристотель исходит в своем анализе причин из структуры акта
человеческой деятельности. Любой предмет, считает, он, имеет именно эти
причины. Предположим, перед нами тот прекрасный горшок, которым Сократ так
уязвил Гиппия. Он имеет некоторую форму, т.е. внешний облик, вид (по-
гречески–еidоs, idea), делающий его телом определенных очертаний, а вместе
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10
