этом не уверен). Если Дон-Жуан, это телесное олицетворение музыки,
приходит, видит и соблазняет, то Йоханнес, герой "Дневника", разрабатывает
стратегию обольщения, — он находит удовольствие именно в продуманном
обольщении, обладание же для него — всего-навсего преходящий момент.
"Записки Б." — это послания асессора к А., в коих он побуждает А.
Пересмотреть свое отношение к жизни, отчаяться — и занять этическую
позицию. Б. Определяет меланхолию А., нездоровую изоляцию, в которой тот
пребывает, как болезнь века, поразившую Германию с Францией. К этому
диагнозу асессор Вильгельм присовокупляет блестящую характеристику
императора Нерона — эстетика на мировом троне, тирана с объятой мраком
душою. Нерон — ребенок, так и не ставший взрослым, его внутренняя сущность,
дух не могли пробиться наружу, отчего на сердце у него накипал гнев и
страх. Владыка Рима, он страшится смелого взгляда и приказывает уничтожить
человека, осмелившегося посмотреть ему в глаза. "У Нерона на совести нет
убийства, зато он чувствует новый прилив страха". Сам испытывая страх, он
хочет устрашить остальных. Загадка для самого себя, он хочет быть загадкой
и для других и упивается их страхом. Нарисовав великолепный портрет Нерона,
Кьеркегор уловил и многие черты, присущие диктаторам новейшего времени.
В заключение своего послесловия к "Или-или" Виктор Эремита высказывает
мысль, что "Записки А." И "Записки Б." Принадлежат одному и тому же
человеку, который прошел или, по крайней мере, продумал оба пути. Свое
предположение издатель подкрепляет тем, что помещает на титульном листе
книги подзаголовок: "Фрагмент жизни".[17]
Отрицательное отношение самого автора к обоим началам бытия в работе
"Или-или" видетельствует, что имеется еще один вариант выбора жизненного
пути. Это — этика религиозная. Религиозный уровень жизни человека есть
высший, богоподобный. Религиозная этика, цементирующая подлинное бытие
человека, не снимает предшествующие две - эстетическую и этическую,
напротив, является прямым противопоставлением как первой, так и второй.
Физиологическим основанием первой, эстетической нормы жизни (этики)
являются чувства, второй, этической - разум, третьей, религиозной - сердце.
Насколько несоизмеримыми и не сводимыми друг к другу являются
физиологические основания трех принципов жизни - чувств, разума и сердца,
настолько не соотносимы и не соизмеримы сами три образа жизни -
эстетический, этический, религиозный.[18]
Религиозная этика не имеет ничего общего с первыми двумя, она
противостоит им, впервые со времени Августина, выводя человека к истинному
источнику бытия - вере. Единичное бытие не может покоиться ни на чем
другом, кроме веры.
"Вера - высшая страсть в человеке. Пожалуй, в любом поколении найдется
много людей, которые даже не дошли до нее, но не найдется ни одного,
который бы мог уйти дальше нее ... Я не скрываю, что мне еще далеко до
веры, но я не пытаюсь на этом основании осквернять великое или обманывать
себя, превращая веру в детскую болезнь, в безделицу, которую желательно
поскорее оставить позади. Впрочем, и тому, кто еще не дошел до веры, жизнь
ставит достаточно задач, и при честном к ним отношении и его жизнь не
останется бесплодной, хотя бы и не уподобилась жизни тех, кто понял и о
брел величайшее - Веру"[19]
Рассмотреть источник веры, ее специфику - задача небольшого сочинения
Кьеркегора "Страх и трепет", написанного в том же, 1843 году.
"Страх и трепет"
Кьеркегор выводит главным героем — рыцарем веры — библейского Авраама
и стремиться узреть экзистенцию Авраама и его поступки сердцем. Чтобы от
бессилия трепетала мысль. Рассмотрение веры, которую олицетворяет Авраам,
позволяет увидеть его неповторимую единственность, несущую чудо.
Авраам, по Кьеркегору, стал обладателем сокровищницы веры, остался в
памяти людей отцом веры и "не было на свете человека, подобного по величию
Аврааму, и кто же в состоянии постичь его?". Авраам не просто вызвал
удивление, но стал путеводной звездой, спасающей робкие души. Кьеркегор
следующим образом поясняет свой тезис. Когда Исаак, единственный сын
Авраама, восприняв себя в качестве жертвы просил отца пощадить его молодую
жизнь, Авраам попытался утешить и ободрить сына. Но когда Авраам осознал,
что сын так и не понял веры отца в бога, представил себя отчимом, чтобы не
отнять веры у сына, чтобы вера в отца сменилась на веру в бога. "Если у
меня нет отца на земля, то будь бы моим отцом, господи" —затрепетал и
возопил Исаак. С этими словами Авраам сказал про себя: "Пусть лучше он
думает, что я чудовище, нежели утратит веру...".
Итак, вера является тем инструментом, с помощью которого человек
становится отличным ото всех людей, — он становится Единичным.
Старик Авраам, стоя у подожженных дров с занесенным ножом на своего
единственного сына - единственную свою надежду, Авраам "не усомнился и не
озирался боязливо по сторонам, не докучал небу своими мольбами ... он знал,
что от него требуется тягчайшая жертва, но знал также, что никакая жертва
не должна[20] казаться слишком жестокой, раз Господь требует ее: и он занес
нож". Авраам "верил против всякого разума".
Чтобы пояснить отличие общее — этическое, (долг и ответственность) и
единичное,— веру, Кьеркегор придумывает различные варианты истории Авраама.
Авраам мог бы молить бога пощадить его единственного сына, а заодно и его с
Саррой, которая умерла бы с горя,— и мы бы имели эстетического,
чувственного Авраама.
Авраам этический, с наличием определенного долга и ответственности
перед сыном, перед женой, мог бы вонзить нож себе в грудь, и таким
прославился бы в мире, показав миру настоящую отеческую любовь.
И в первом, и во втором случае перед нами предстал бы обыкновенный
человек, которым руководят, соответственно, чувства или разум.
Но библейский Авраам, собираясь в дорогу, оставил свой разум, но взял с
собой веру и все сбылось согласно вере Авраама. Вера Авраама, и об этом
постоянно твердит Кьеркегор, относилась к настоящей жизни. В этом пункте,
акцентирующем внимание на настоящую веру, (настоящую уже потому, что она
имеет место в настоящей жизни и в настоящее время - не в прошлом, не в
будущем), Кьеркегор противопоставляет свою веру - вере христианства.
Христианство XIX века стало лживым, а потому лживой и поверхностной стала
вера. Вера, как учит христианство, является инструментом успокоения,
обретения сладостного блаженства, порядка и покоя. Вера стала способом
добывания счастья, значит, вера извращена, либо ее нет вообще, а есть лишь
разум. У современного христианства, считает Кьеркегор, нет настоящей веры.
Настоящей верой владеет Авраам. Если бы вера Авраама относилась к прошлой
или будущей жизни, ему нужно было бы быстрее покинуть этот мир. Но Авраам
по-настоящему верит и по-настоящему страдает и источником его страданий
является вера. Вера не спасает человека, но делает жизнь человека
исключительной, единичной, безумной.
С этической точки зрения, Авраам хотел убить сына, поэтому его можно
квалифицировать как убийцу. С точки зрения веры, Авраам просто верил, что
бог не допустит зла. Явное противоречие между долгом и верой, между
этическим и религиозным началами бытия выявляет страх, или чувство страха.
Что укрепило руку Авраама и что удержало ее занесенную, не дав
бессильно опуститься? Что укрепило душу Авраама, что у него не помутилось в
глазах? - задает риторические вопросы Кьеркегор и называет Авраама вторым,
после бога, отцом рода человеческого, который познал возвышенную страсть —
безумие.[21]
Все три стадии, которые проходит человек на пути к Богу, стадии на
жизненном пути движения человека от неаутентичного к аутентичному
существованию, вновь разбираются в "Стадиях жизненного пути".
"Стадии жизненного пути"
С 30 апреля 1845г. вышли в свет "Стадии жизненного пути". Их издатель,
Хиларий Переплетчик — лицо вымышленное, — печатает в качестве "Изысканий
разных лиц" три рукописи, оставленные ему неким покойным литератором. Три
части книги четко различаются между собой по форме. Первая построена по
образцу платоновского "Пира", вторая представляет собой этический трактат,
третья — дневник. На пирушке, описанной в "In vino veritas"[22], пятеро
эстетиков занимаются, как их обязывает к тому заглавие, поисками истины в
вине: они ждут, пока вино окажет свое действие, чтобы высказать свое мнение
о любви. Тема застолья, таким образом, та же, что и в диалоге Платона.
Первый оратор, неопытный Молодой Человек, находит всех влюбленных смешными.
Константин Констанций уверяет, что женщину следует воспринимать не иначе
как в шутку. И рассказывает про человека, встретившего на улице свою
"почившую" возлюбленную — когда они разорвали отношения, она заявила, что
"умирает", и, однако же, нашла себе другого. Затем слово берет Владелец
Модного Магазина. Он питает тираническую ненависть к женщинам, коим
услужает: "Я прихожу в ярость, как подумаю, чем занимаюсь, она (женщина)
скоро будет ходить с кольцом в носу". Последний оратор, Йоханнес
Обольститель, стыдит своих собутыльников — он как раз из тех, кому женщина
доставляет наслаждение, — и рассказывает им греческий миф: первоначально
человек был однополым, а именно — мужчиной, "столь великолепно оснащенным",
что боги испугались за свое могущество. Тогда они создали женщину, это
удивительное существо, которое завлекает мужчину, и он забывает в
тривиальностях конечного. Это относится ко всем мужчинам, кроме эротика:
тот видит приманку, наслаждается ею, но — не клюет. Женщине это известно,
потому-то между ней и истинным обольстителем царит тайное взаимопонимание.
Автором второй части, озаглавленной "Некоторые доводы в защиту
супружества", является асессор Вильгельм. "Влюбленность — это Божий дар, но
лишь приняв решение вступить в брак, возлюбленные оказываются достойными
этого дара". Этик выступает подлинным рыцарем. По мнению эстетика, женская
красота знает один лишь возраст — раннюю юность. Этик не согласен: "В
невестах женщина прекраснее, нежели в девичестве; как мать она прекраснее,
нежели в невестах; как жена и мать она — точно сказанное к месту слово, а с
годами она становится еще прекраснее".
Асессор — воплощение нормы. Однако он подозревает, что существуют иные,
недоступные его пониманию воззрения. Неслучайно свои послания к А. в "Или-
