потомства, выборе самцов самками, конфликте между родителями и потомками и
воздействии родителей. В рамках социобиологии была выдвинута идея об
эволюционной стабильной стратегии, которой следует большая часть популяции
и которая не может быть улучшена другой стратегией. Этот подход,
объединяющий понятия теории эволюции и теории игр, позволяет рассмотреть и
организацию сообществ, и различные стратегии размножения, и различные формы
общественного поведения, в частности, альтруизм — от симбиоза до взаимного
альтруизма человека.
Поворот к анализу взаимодействия органической и культурной эволюции связан
прежде всего с социобиологией, которая на первых порах была скорее
спекулятивной и весьма неконструктивной гипотезой. Концепция «генно-
культурной эволюции» проводила мысль о том, что существует «усложненное,
обворожительное взаимодействие, в котором культура порождена и оформлена
биологическими императивами, в то время как биологические черты
одновременно изменены генетической эволюцией в ответ на культурные
новшества. Мы верим, что генно-культурная коэволюция одна, без посторонней
помощи, создала человека и что способ работы этого механизма может быть
объяснен комбинированием технических приемов из естественных и общественных
наук». На первых порах социобиология О. Уилсон, Р. Докинс, Р. Александер )
непосредственно связывала действие генов с социальным поведением
(доминирование, альтруизм, парные узы, родительская забота и др.). Если
этот подход был оправдан в исследовании животных, то при изучении человека
была совершенно упущена активность человеческого сознания. Как правильно
отметили Ч. Ламсден и А. Гушурст, в классической социобиологии была
проведена весьма незначительная работа по осмыслению достижений
нейробиологии человека, психологии и культурной антропологии на основе
подхода, развитого в социобиологии Этот упрек вполне справедлив и сохраняет
свою силу и в настоящее время.
С социобиологией связан новый этап в развитии эволюционной эпистемологии,
согласно которой познавательные способности являются результатом
биологической эволюции. Познание в эволюционной эпистемологии
рассматривается как игра субъективных и объективных структур, причем
субъективные структуры адекватны миру и формировались в ходе эволюции путем
подгонки в ходе приспособления к миру. В эволюционной эпистемологии введено
понятие «когнитивная ниша» разных идов, в том числе и человека.
«Когнитивную нишу» человека Г. Фоллмер называет мезокосмом, т.е. той частью
мира, которая генетически обусловлена и сформирована эволюционными
структурами восприятия и когнитивным опытом.
Поворот социобиологии к идее коэволюции существенно модифицировал и
объяснительные схемы эволюционной эпистемологии, которая все более и более
обращается к коэволюции как своему концептуальному базису. В исследованиях
Ч. Ламсдена, А. Гушурста были введены понятия «культурген» (информационный
патерн, соответствующий множеству артефактов, поведенческих образцов и
ментальных конструкций, выявляемых в культурной антропологии) и
«эпигенетические правила», которые характеризуют генетически врожденную
часть стратегии индивида по овладению культурой. Сами эти правила
разделяются на первичные, регулирующие развитие систем от периферических
сенсорных фильтров до восприятия, и на вторичные, относящиеся к внутренним
ментальным процессам оценки и осуществления выбора. Эпигенетические
правила, будучи генетически обусловленными, объясняют своеобразие видения
цвета, остроту слуха, память, способности к языкам, вычислению, письму,
предпочтения ребенка в выборе определенных цветов, невербальной
коммуникации, наличие определенных фобий и др. Механизмы геннокультурной
коэволюции не ограничиваются выявлением связей между генами и внешним
поведением, а должны включать в себя эмерджентные структуры сознания и
проникновение культуры в систему эпигенетических правил. Тем самым связь
между генами и культурой оказывается весьма опосредованной и включает по
крайней мере два уровня — уровень клеточного развития в нервной системе и
уровень когнитивного развития.
Тот факт, что генетические и культурные изменения имеют разную
информационную природу, был отмечен С.Н. Родиным. По его словам, «можно
вполне исследовать коэволюцию генов внутри генома человека, можно
исследовать коэволюцию идей внутри культуры, но замкнуть эти процессы друг
на друга в рамках единой количественной теории геннокультурной эволюции на
данном этапе вряд ли удастся». Для него идея коэволюции становится
парадигмой и биологического, и социального знания. Он говорит о смене
эволюционной эпистемологии на коэволюционную, которая позволит преодолеть
противоборство линий Гераклитаи Парменида, фиксировать взаимосвязь
устойчивости и изменчивости, выявить согласованные изменения, сопряженность
и взаимную адаптивность изменчивости. Определяя коэволюцию как «красочную
вереницу последовательно сменяющих друг друга, взаимно обусловленных, как
бы нерасторжимо сопряженных изменений, которые могут происходить на самых
разных ярусах организации живых систем», он вычленяет внутри- и межгеномные
коэволюции. Внутригеномная коэволюция выражается в согласованной эволюции
семейств повторенных последовательностей, в том числе мультигенных
семейств, во внутригенной эволюции, в коэволюции между генами и белками, в
коэволюционных регуляторных сайтах генов и соответствующих белков и
кофакторов, опознающих эти сайты. Межгеномная коэволюция выражается в
коэволюции одноклеточных, например, генов в системах фаг — бактерия, в
молекулярной коэволюции микроорганизмов-паразитов и многоклеточных
макроорганизмов-хозяев. Вехами коэволюции С. Родин считает переход от
паразитизма к взаимной толерантности и от нее — к симбиозу. Именно здесь
биология накопила громадный объем данных, которые и стали предметом
исследований С. Родина. Коэволюция, как правильно отмечает он, предполагает
своевременное возникновение сопряженных изменений и последовательно
автоматическую селекцию взаимно адаптивных вариантов. Даже анализ отношений
в системе «человек- природа» оказывается весьма сложным и здесь существуют
огромные лакуны. С. Родин связывает с идеен коэволюции трансформацию
системы «человек — природа», переход ее в состояние динамически устойчивого
симбиоза.
Концепцию, близкую к эволюционной эпистемологии, развивают У. Матурана и
Ф. Варела в книге «Древо познания. Биологические пути человеческого
познания». По их мнению, дать удовлетворительное объяснение феноменам
познания означает, во-первых, дать обобщенное объяснение феномену познания
как результату деятельности живых существ и, во-вторых, показать, что этот
процесс может быть осуществлен такими живыми существами, как мы сами,
производящими это описание и действующими в поле существования. Они
сознают, что биологические пути познания отнюдь не ограничиваются их
соотнесением с нервной системой организма, что в осуществлении
познавательного процесса громадную роль играет детерминация целью. Для
живых существ характерны автотворческис, самодетерминирующиеся процессы,
т.е. то, что этими авторами названо аутопоэтической организацией.
Подчеркивая сложность органических процессов, независимость метаболизма и
клеточной структуры, многообразные формы корреляций между клеточными и
мультиклеточными процессами, наличие различных уровней, в частности,
нейрофизиологических структур, межнейрофизиологических сетей, Матурана и
Варела проводят мысль о конкретности, сложности и гармонии во
взаимодействии многообразных компонентов органических систем, а тем более
во взаимоотношении живых существ. «Все мы являемся одной из фигур танца в
хореографии сосуществования»,— подчеркивают они полифоничность феномена
жизни и познания.
В разных гуманитарных науках в начале XX в. возникло тяготение к идеям
эволюции. Мы уже говорили об учении о фонетической эволюции
Е.Д. Поливанова, об идеях Ю.Н. Тынянова, развитых в статье «О литературной
эволюции». Можно напомнить и о разделении культур на традиционалистские,
для которых характерна консервирующая разных гуманитарных науках в начале
XX в. возникло тяготение к идеям эволюции. Мы уже говорили об учении о
фонетической эволюции
Е.Д. Поливанова, об идеях Ю.Н. Тынянова, развитых в статье «О
литературной эволюции». Можно напомнить и о разделении культур на
традиционалистские, для которых характерна консервирующая или инерционная
установка на воспроизведение существующих образцов, и на новационные,
которым присуща установка на будущее, вбирание своей истории в качестве
действенного фактора развития. Ю.М. Лотман обратил внимание на то, что
«эволюция факторов культуры сложно сочетает в себе повторяющиеся
(обратимые) процессы и процессы необратимые, имеющие исторический, т.е.
временной характер»2. Необратимость эволюции культуры он связывает с ролью
случайных факторов в истории культуры, что обнаруживается уже в переходе от
потенциальной возможности к тексту как ее реализации, в возможности
разнообразных интерпретаций текста, во внутренней его диалогичности, в роли
текстов как «пусковых устройств», ускорителей (катализаторов) или
замедлителей динамических процессов культуры.
Интересный и перспективный вариант интерпретации истории культуры и
построения теории культуры на основе эволюционизма был предложен М.К.
Петровым. Исходным для него была идея социальной наследственности,
преемственного воспроизведения в смене краткоживущих поколений определенных
характеристик, навыков, умений, ориентиров, установок, ролей, ролевых
наборов, институтов и то, что существуют особые средства и механизмы
социальной наследственности. Основная посылка М.К. Петрова — разрыв между
биологическими и социальными процессами: «Там, где начинается культурный
тип, начинается область действия какого-то другого, а именно социального
кода»3. У него социальным геном, ответственным за социальную
наследственность, является знак, а знаковая реалия культуры представлена в
социокоде. Общение представлено в коммуникации, трансляции и трансмутации,
т.е. в порождении нового. Культура и есть социальная наследственность в
форме общения. В истории культуры Петров выделяет три типа кодирования
(лично-именной, профессионально-именной и обобщенно-понятийный). Даже не
