принимая отстаиваемого М.К. Петровым разрыва между биологическими и
культурными механизмами наследственности, необходимо отметить, что он
впервые обратил внимание на многообразие кодов культуры. Если же учесть
многообразие дисциплинарных языков науки, языков искусства и литературы
(устной и письменной), языков техники и средств массовой коммуникации, то
будет осознана вся сложность реализации задачи выявления коэволюции
органических и культурных процессов. Выполнение этой за дачи предполагает
осознание коэволюции идей, развитых в различных науках (естественных,
социальных и гуманитарных), коэволюции стилей искусства, их сопряжение с
идеями науки и, наконец, анализ коэволюции социальности и ментальности во
всей ее сложности. Вся эта огромная по объему и сложности работа — лишь
предверие для осмысления коэволюции органических и культурных процессов. До
осуществления этой задачи еще далеко. Но можно с уверенностью сказать, что
идея коэволюции станет в XXI веке парадигмой не только биологии, но и
социальных, и гуманитарных наук, поскольку она задает новый вектор в
изучении взаимодействия человека и природы, исследовании бытия человека в
мире. Залогом этого являются не только тенденции в эволюционной биологии,
но и ряд попыток к осознанию взаимодействия двух эволюирующих процессов,
уже предпринятых в социальных науках. Если на первых порах обращение
историков к генетике было весьма наивным, прямолинейным и далеким от
осознания всей сложности взаимодействия органической и социокультурной
эволюции, то в последние десятилетия эта сложность осознается и
осуществляется интенсивный поиск механизмов этой коэволюции. В исторической
науке возник подход, основанный на идее экологического вызова и ответа со
стороны человека на вызов природы. В этом смысл философии истории А.
Тойнби, которая обращает внимание на разнообразие человеческих обществ и
связей между ними, видит в природном (экологическом) вызове один из
важнейших факторов и генезиса, и роста, и гибели цивилизаций. Еще одна
концепция — концепция Л.Н. Гумилева, который выделил в истории такие
природно-географические единицы, как этнос, сопряженный с определенным
ландшафтом и выражаемый в иерархической соподчиненности субэтнических
групп, в пассионарности, в акматической фазе, в пассионарных надломах, в
инерционной фазе цивилизации, разру шающей экосистему и приводящей к ее
гибели. В философскоисторичсских концепциях А. Тойнби предметом
исследования стали коэволюция природных и социальных систем, а у Л.Н.
Гумилева — коэволюция природных и этнических общностей.
Идея коэволюции в эволюционной биологии.
Достойно удивления, как стремительно биология XX в. перешла от понятия
«вид» к понятиям «популяция», «биоценоз», «биогеоценоз», «экосистема» и,
наконец, «биосфера». При таких темпах возникает опасность поспешности,
когда желаемое выдается за действительное и вместо кропотливой работы по
выявлению и формулированию новых нерешенных проблем совершается канонизация
идей и концепций, открывающих новые области знания. Так случилось с
теоретическим каркасом биосферных наук, заложенным творчеством В.И.
Вернадского. Когда постоянно говорится о «концепции биосферы и ноосферы»
В.И. Вернадского, то предполагается, что эти понятия очевидны для всех. При
этом не замечается неоднозначности их понимания в различных текстах самим
Вернадским. Это принципиальный вопрос, а не спор о словах. Мы не разберемся
ни в «концепции биосферы», ни в роли биологического эволюционизма, если не
будем уточнять всякий раз, в каком именно срезе знания о биосфере мы ведем
обсуждение. Попробуем реконструировать логику Вернадского. Постоянно
подчеркивая, что его позиция — это позиция натуралиста, он говорил о
биосфере как о «естественном теле», как о «монолите», вбирающем в себя всю
совокупность живого вещества планеты. Очевидно, что и человек, как живое
существо, включен в биосферу, понимаемую в качестве природно-биологического
образования. В таком случае антропогенные факторы эволюции биосферы
становятся в один ряд с другими природными параметрами. Вместе с тем
Вернадский считал, что важнейшее для него понятие «естественное тело»
меняет свое содержание в зависимости от контекста, от используемого
подхода. В этом отношении чрезвычайно существенно, что «начало» ноосферы
отсчитывается с того, условно говоря, момента, когда появился разум: «С
появлением на нашей планете одаренного разумом живого существа,— писал
Вернадский,— планета переходит в новую стадию своей истории. Биосфера
переходит в ноосферу».
Но ведь это уже другое понятие биосферы. Если прежде, говоря о ней как о
«естественном теле», мы были вправе называть ее «монолитом», то теперь это
— двухкомпонентная система, объединенная процессом коэволюции природы и
общества. Выражение «человек и биосфера» в данном случае некорректно,
поскольку биосфера и есть единство человека и природы. Не может же это
единство вновь соотноситься с одной из своих частей.
Существует еще и третье понимание биосферы как всего живого, исключая
человека. Весь внечеловеческий «биос» выступает в виде среды обитания
человека. Именно такое понятие широко употребляется в социальной экологии,
хотя при этом прослеживается и воздействие антропогенных факторов на
состояние среды обитания. Отождествляя биосферу со средой обитания, мы
вправе формулировать проблему «человек и биосфера». Итак, то или иное
содержание понятия «биосфера» скорректировано с определенным контекстом. В
первом случае это — естественно-научное знание, тогда как во втором, где
человек выступает не просто как живое, но и как социальное существо,
наделенной разумом, творчеством, целеполаганием, контекстом может быть
некое интеллектуальное образование, стремящееся к воссоединению
разнокачественного знания о природе и об обществе. Такого воссоединения
естественных и гуманитарных наук еще не достигнуто. Да пока и не ясно,
возможно ли оно вообще.
Смешение различных контекстов, различных подходов было присуще и самому
Вернадскому. Именно этим можно объяснить такое противоречие: с одной
стороны, им отрицалась способность биосферы к эволюции, а с другой — она,
безусловно, признавалась, коли, став ноосферой — включив в себя
цивилизацию, биосфера, особенно в ХХв., открывает новую эру существования
человечества, эру гармонии человека и природы. В этих противоречивых
суждениях присутствует апелляция то к биомассе биосферы, то к
«геологической силе науки», т.е. совершается подмена одного понимания
биосферы («естественное тело») другим (единство природы и цивилизации,
коэволюция).
Нельзя оставить без внимания в этом плане и так называемые «законы
биосферы», которые некритично восприняты современными авторами. Два
основных биогеохимических принципа существования биосферы, сформулированные
Вернадским, утверждают возрастание биогеохимической энергии и выживание тех
организмов, которые обладают большим ее запасом. Эти принципы дают
представление о том биогеохимическом подходе к изучению биосферы, который
был наиболее близок Вернадскому как натуралисту, как создателю новой науки
— биогеохимии. Но этот подход не является универсальным и исчерпывающим
даже в том случае, если биосфера рассматривается как «естественное тело».
Попробуем в этом разобраться. Позиция эволюционизма отражает как
возрастание биогеохимической энергии, так и выживание тех организмов,
которые способствуют ее повышению. Но это не биологический эволюционизм.
Даже если разъяснить смысл биогеохимической энергии, то останется неясным,
как эта «энергия» учитывается в анализе единства и многообразия живых
организмов, путей их эволюции, приспособления и целесообразности, формы и
функции, уровней организации и т.д.
Зато, опираясь на методологический опыт биологии, можно поставить к
биогеохимическим принципам Вернадского, представленным в качестве «законов
биосферы», довольно коварные вопросы. Так, совершенно не ясно, каково
естественнонаучное содержание утверждения Вернадского о том, что
биогеохимическая энергия «стремится к увеличению». Что обуславливает это
«стремление», какие именно структуры и процессы наделены этим
«стремлением», как и чем его измерить? То же — с выживанием организмов,
наделенных большей биогеохимической энергией. Каков механизм этого
выживания, даже если представить себе рационально выраженную картину
биогеохимической «неравноценности» организмов? Во всем этом звучат
телеологические мотивы, столь опасные для биологического эволюционизма. Он
всегда сопротивлялся соблазнам телеологического объяснения, а в данном
случае эти соблазны сопровождаются допущением возможности редуцировать
эволюционный процесс к его биогеохимическому уровню. Так ведь и получается,
если «законы биосферы» исследовать исключительно с позиций
биогеохимического подхода, не оговорив, что он — один из многих. По
отношению к целостности биосферы, как уникальной природной системы,
биологический эволюционизм, таким образом, способен играть роль
своеобразного методологического корректора, предостерегающего исследователя
от увлечения заведомо фрагментарным знанием.
Выделив три различных аспекта понятия «биосфера», важно подчеркнуть, что,
во-первых, эти аспекты не только сосуществуют, но и «перетекают» друг в
друга, а, во-вторых, главным из них остается коэволюционный. Именно он
отражает наиболее важные основы методологии биосферных исследований, их
непременную ориентацию на синтез естественнонаучного и гуманитарного
знания.
Мы переходим здесь в качественно иную сферу научного и культурного движения
по сравнению с описанной выше. Если изучение и даже широкое публичное
обсуждение проблем биосферы, экологии, коэволюции ориентировано на практику
жизни и связано с надеждой на прогресс науки, то идея глобального
эволюционизма по сути своей имеет мировоззренческий характер. Та или иная
интерпретация этой идеи не может быть проверена экспериментом. Отлична в
этом случае и сама манера мышления. Остановимся лишь на одном моменте —
метафоричности языка. Она была в известной мере присуща и Вернадскому. В
современной литературе показано, что его метафоры были плодотворны,
способствовали началу обсуждения важных вопросов. Так, выражение
