сложность, которые оставались раньше нераскрытыми, в себе, теперь
становятся положенными, выявленными, становятся для себя. Вместо свойства
быть здесь царит свойство относиться. Все непременно с чем-то соотнесено,
включено в структуру, и только благодаря этому существует. «В сфере бытия
соотнесенность есть лишь в себе; в сущности она, напротив, положена»[32].
Движение в пределах сущности уже не переход, как в бытии, не «блуждание из
одного качества в другое», а видимость в противоположном[33]; при этом
понятия не исчезают, переходя в противоположные, а «остаются в их
отношении». Сами с собой предметы соотносятся не как непосредственно
единые, а только как тождественные себе — это уже упомянутый принцип
построения сферы сущности, характеризующейся множественностью в пределах
единого.
Вторая часть гегелевской «Логики», как замечает и сам Гегель, более
других трудна для понимания, она содержит более запутанные и сложные
понятия. Вообще определение сложности, если его понимать в значении
составленности из частей (сложенности), применимо только ко второму члену
триады; первый и третий, наоборот, характеризуются простотой — цельностью,
единичностью. Ветвящаяся множественность второй сферы способна породить
изощренные и необычайно разнообразные логические конструкции, и не зря в
глобальной триаде вторым моментом выступает природа, бесконечное
многообразие материального мира. Множественность, различенность и
опосредствованность — основные свойства второго члена триады, в качестве
частных случаев которого выступают природа и сущность. Зачастую даже сам
второй член распадается на два, и триада принимает вид четверки (см.
Приложение). «В сфере духа преобладает трихотомия, — пишет Гегель. — Вообще
истинное деление... прежде всего должно быть трехчленным; но так как
особенность обнаруживает себя как удвоенная, то деление может быть и
четырехчленным»[34].
Категорию, наиболее полно отражающую свойства первого момента триады,
мы нашли в самом первом разделе «Логики». Очевидно, во второй части
наиболее интересные главы будут тяготеть к середине, так как именно там
второе начало проведено наиболее последовательно. В указанной позиции
Гегель помещает явление. Действительно, чем еще может быть распадение во
множественность уже не бытия, но самой сущности, ее внешняя часть, ее
периферия, как не явлением? Именно в явлении сущность достигает
максимального самовыражения вовне, в мире единичностей. Явление — наиболее
полно (в пределах логики) раскрытое второе начало и, следовательно,
важнейшая из трех сторон сущности, поскольку последняя сама — вторая
сторона логики; явление — это сущность сущности. «Видимость есть то
определение, благодаря которому сущность есть не бытие, а сущность;
развитая же видимость есть явление»[35]. Гегелевскую «Логику» можно
уподобить роману, который повествует о судьбах стремящегося обрести самого
себя понятия; тогда категория чистого бытия окажется завязкой, категория
абсолютной идеи — финалом, а взаимодействие сущности и явления —
кульминацией, где лихо закрученный сюжет достигает предельного драматизма.
Не зря из всех диалектических пар понятий именно эта пара — сущность и
явление — всегда выступает на первый план при борьбе диалектики с формально-
логическими («конечными», как сказал бы Гегель) учениями: гегельянства с
кантианством (вопрос о познаваемости вещей в себе), паламизма с варламизмом
(проблема соотношения усии и энергии), марксизма с позитивизмом.
Второй член триады — это единственный ее член, характеризующийся
свойством конечности: «Вторые же определения, которые суть некая сфера в ее
различенности, представляют собой... дефиниции конечного»[36]. Если первый
и третий моменты тотальности представляют ее в виде единства
(соответственно простого и опосредованного), то второй момент — это
тотальность как разграниченная, как сумма определений, и, следовательно,
причастные второму началу категории будут нести на себе печать
ограниченности, конечности. Выше уже говорилось, что все предшествующие
гегельянству философские методы Нового времени относятся ко второй сфере —
они рассматривают вещи в их конечности, изолированности. Гегель называет
формально-логический способ мышления рассудком и противопоставляет его
диалектике — точке зрения разума. Но среди рассудочных методов кантианство
— это вторая сфера по преимуществу, дважды проведенное второе начало[37].
Метафизика, стремясь подвергнуть исследованию свои методы, вдруг
обнаруживает, что рассудок (формальная логика) при исследовании
объективного мира с неизбежностью впадает в противоречия, в антиномии.
Метафизикам приходится произвольно удерживать одни из противоречащих друг
другу определений вещи и отбрасывать другие, догматизировать свои
постулаты. Это говорит о необходимости перехода к разуму, к диалектической
логике. Однако сначала рассудок пытается спасти свой метод, проведя только
один, последний догмат — об абсолютной непознаваемости мира вещей в себе —
и тем самым разом избавиться от всех противоречий. Метафизика становится
кантианством.
Философия Канта, таким образом, произошла путем самоуглубления
метафизики, доведшего ее до отказа от того положительного, что
присутствовало в ней изначально и составляло ее суть — от убеждения в
познаваемости мира. Метафизика, первый, непосредственный метод рассудка,
свободно развиваясь и углубляясь в себя, перешла в свое другое. Поэтому
кантианство — наиболее полное выявление рассудочности, рассудок для себя,
второй момент второго момента. Оно занимает среднее положение во второй
подтриаде («метафизика — кантианство — учение непосредственного знания»)
глобальной триады логических методов («обыденное знание — формальная логика
— диалектика»). Но одновременно это и ступень на пути от безотчетного
познания мира к адекватному, от повседневности к разумности, хоть и
пролегает этот путь через отрицание самой возможность познать мир. Так ведь
происходит и в любой триаде: она есть возвращение к себе через свое иное.
Вообще при знакомстве со второй сферой может сложиться
пренебрежительное отношение к ней, впечатление о ее неполноценности. Второе
начало — это отрицание, распад, расчленение, дурная бесконечность. Конечно,
оно необходимо в качестве пути к полному раскрытию понятия, но это не
сообщает ему самому никаких положительных свойств. Мы, кажется, просто
должны мириться с его наличием. Однако Гегель говорит, что вторая сфера —
это... благость бога[38], который, «как бы по своей бесконечной доброте,
отпускает свою видимость в непосредственность и дарит... радость
существования»[39]. Без распада во множественность не было бы никакого
взаимодействия, «мы умерли бы с голоду и физически и морально». В системе
Гегеля нет ничего отрицательного — наоборот, все сугубо ценно,
привлекательно, и может быть отвергнуто лишь ради чего-то более ценного (в
которое оно и развивается, предоставленное самому себе). «Что разумно, то
действительно, и что действительно, то разумно»[40].
Третий момент — опосредованное единство — представляет собой высшую
точку понятия, взятого в качестве триады, наиболее адекватное его
выражение, его истину. Разграниченность, позволившая на предыдущей ступени
начать процесс мышления, здесь преодолевается, и за отдельными конечными
определениями мы начинаем видеть объект как целое. Но это не то
неразличенное целое, которое составляло суть первого члена триады; сейчас
ступень множественности уже пройдена, и внутри объекта-единства в снятом
виде присутствует его структура. Идея (а в пределах логики третье начало
может быть обозначено как понятие или как идея) — это систематизированная
тотальность[41]. Сохраняя множественность, достигнутую во второй сфере,
объект снова становится единым; все внутренние противоречия, обнаруженные
«рассудком», преодолеваются по законам «разума», диалектической логики.
Третья сфера — это сфера диалектики.
Если трудность в понимании логических конструкций «рассудка»
определена их сложными взаимосвязями друг с другом и внутри себя, то для
перехода к третьей сфере надо научиться каким-то образом так охватывать
единым понятием противоречащие друг другу определения, чтобы они оказались
низведены в нем на степень момента. Нужно прочувствовать тот процесс, в
результате которого дискретное множество переходит в континуум, и
бесконечно малые, но все же прямоугольные абстрактные площадки вдруг
сливаются в площадь реальной криволинейной фигуры. Не составляет большого
труда уяснить, что такое бытие и как надо понимать ничто, получающееся из
бытия простым логическим отрицанием; но становление, которое есть и бытие и
небытие одновременно, есть их переход друг в друга, непрерывное движение,
где не за что зацепиться глазу, — сложно, непривычно, неуловимо.
Коль подсчитать... каждую секунду на земле более 10 человек умирает и
еще больше рождается. «Движение» и «момент»: улови его. В каждый момент
данный... Улови этот момент.[42]
Понятия третьей сферы наиболее конкретны, наиболее богаты смыслом,
поскольку они включают все бесконечное многообразие определений второй
сферы. Однако в собственной принадлежности третьего члена — только этот
переход, этот скачок от бесконечно увеличивающейся конечности к простой,
замкнутой в себе, абсолютной бесконечности. Поэтому описания понятий,
причастных последнему моменту триады, скупы и в значительной мере сводятся
к констатации объединяющего характера этих понятий. Гегель заканчивает
«Логику» категорией абсолютной идеи, в которой третье начало выражено с
максимальной силой (если ограничиваться первым томом «Энциклопедии»); вот
как она описана:
Когда говорят об абсолютной идее, то можно подумать, что здесь наконец
мы услышим настоящее объяснение, что здесь будет непременно дано все.
Истинным содержанием идеи является, однако, не что иное, как вся система,
развитие которой мы проследили. Можно также сказать, что абсолютная идея
есть всеобщее... как абсолютная форма, в которую возвратились все
определения, вся полнота положенного ею содержания. Абсолютную идею можно
сравнить в этом отношении со стариком, высказывающим то же самое
религиозное содержание, что и ребенок, но для первого оно является смыслом
