Ницше стадный инстинкт, получивший тогда распространение.
Ницше пишет, что, во-вторых, помимо исторической неприемлемости
рассматриваемой гипотезы происхождения оценки "добра", она страдает
психологическим внутренним противоречием. Предполагается, что источником
похвалы неэгоистического поступка была его полезность, и что это было
забыто. Но как возможно подобное забвение? Может быть, в определённое время
прекратилась полезность подобных поступков? Напротив, мы можем наблюдать
совершенно противоположное, поскольку полезность эта была всегда обыденным
явлением, таким, которое подчёркивалось и подчёркивается непрерывно снова;
следовательно, оно не только не могло исчезнуть из сознания, не только не
могло быть позабыто, но должно было всё резче запечатлеваться в сознании.
Ницше считает, что на правильный путь его вывел вопрос, что собственно
обозначают в этимологическом отношении выражения "добро" на разных языках,
и так как философ был также незаурядным филологом, ему не составило
большого труда провести лингвистический (а также историко-лингвистический)
анализ данного выражения: "Я нашёл, что все они указывают на одинаковое
превращение понятия, что всюду основным понятием является "знатный",
"благородный" в сословном смысле, из которого развивается с необходимостью
понятие "добро" в смысле "душевно-знатного", "благородного", "душевно-
высокопоставленного"…; развитие это идёт всегда параллельно с другим,
которое "пошлое", "плебейское", "низкое", в конце концов, превращается в
понятие "дурное"". Не углубляясь в данное исследование, можем привести два
красноречивых примера. Немецкое слово "schlecht" (дурно), тождественное со
словом "schlicht" (простой), первоначально обозначало безо всякого
оскорбительного смысла простого человека, простолюдина в противоположность
знатному. Приблизительно ко времени тридцатилетней войны, то есть довольно
поздно, смысл этого слова превращается в современный. Можем также сравнить
в русском языке старинное обозначение простолюдина словом "подлый" ("подлые
людишки") и современное понятие "подлый". Такое позднее открытие явления
"превращения понятий" Ницше объясняет задерживающим влиянием, которое
оказывал демократический предрассудок на все вопросы происхождения. Ницше
отмечает также, что часто в тех словах и корнях, которые обозначают
"добро", ещё просвечивают главные оттенки, на основании которых знатные
именно и считали себя людьми высшего ранга: "Они называют себя, например,
"истинными"; прежде всего греческая знать… Созданное для этого слово [pic]
по своему корню обозначает такого, который существует, который обладает
реальностью, кто истин; затем истинный в субъективном смысле, правдивый".
Далее Ницше приводит несколько аналогичных примеров из греческого,
латинского, галльского и немецкого языков: "Немецкое "Gut" (добрый,
хороший) не обозначает ли "den Gottlichen" (божественного), человека
божественного происхождения? Не тождественно ли оно с именем народа
(первоначальным дворянством)?".
Тот случай, когда высшая каста является в то же время и жреческой, не
представляет исключения из правила, что понятие о политическом
превосходстве всегда переходит в понятие о духовном преимуществе. Здесь,
например впервые в качестве классового различия появляются понятия "чистый"
и "нечистый" и из этих понятий также впоследствии развивается понятие
"хороший" и "дурной", уже не в классовом смысле. Ницше считает, что
противоречия оценок в случае жреческой аристократии приняли опасный
внутренний и острый характер, что благодаря ним в конце концов между людьми
была создана огромная пропасть: "У духовенства всё становится опаснее; не
только целебные средства и искусства, но и высокомерие, месть, остроумие,
распутство, любовь, властолюбие, добродетель, болезнь. …Можно сказать, что
на почве этой в самой сущности опасной формы существования человека, формы
священнической, человек вообще стал более интересным животным, что только
здесь человеческая душа в высшем смысле достигла глубины и стала злою - а
это ведь две основные формы превосходства человека над остальными
животными!..".
Далее Ницше отмечает, что бессильные внесли в человеческую историю
тот дух, который явился причиной переоценки изначальных понятий.
Аристократическое уравнение ценностей (хороший, знатный, могучий,
счастливый, любимый Богом) было вывернуто наизнанку, по мнению философа, с
принятием христианских понятий, а корни этих понятий Ницше усматривает в
монотеистической концепции иудаизма, "…а именно: " только одни несчастные -
хорошие; бедные, бессильные, низкие - одни хорошие, только страждущие,
терпящие лишения, больные, уродливые благочестивы, блаженные, только для
них блаженство; зато вы, вы знатные и могущественные, вы на вечные времена
злые, жестокие, похотливые, ненасытные, безбожные и вы навеки будете
несчастными, проклятыми и отверженными"… Известно кто унаследовал эту
переоценку…". Автор считает, что с иудеев начинается "восстание рабов в
морали: восстание, имеющее за собой двухтысячелетнюю историю и которое
теперь бросается в глаза только потому, что оно было победоносно". За две
тысячи лет на стволе этого дерева мести - глубочайшей и возвышеннейшей,
создающей идеалы, преобразующей ценности - выросла новая любовь,
глубочайшая из всех видов любви. Ницше ставит вопрос: не был ли Иисус из
Назарета - воплощённое евангелие любви, Спаситель, несущий бедным,
больным, грешникам блаженство и победу - не был ли именно Он искушением, в
самой жуткой и непреодолимой форме, искушением и окольным путём к тем
иудейским ценностям и новшествам идеала. Разве не на обходном пути
Спасителя, этого кажущегося противника и разрушителя Израиля, иудеи
достигли последней цели своей высшей жажды мести - радикальной переоценки
нравственных ценностей своих врагов и победителей? Ницше вопрошает: "Не
было ли чёрным, тайным искусством истинно великой политики мести,
дальнозоркой, подпольной, медленной и предусмотрительной мести то
обстоятельство, что сам Израиль вынужден был объявить перед всем миром
смертным врагом и распять на кресте орудие своей мести, чтобы … все
противники Израиля могли бы безбоязненно идти на эту приманку? Да и можно
ли было … при всех ухищрениях ума вообще выдумать более опасную приманку?
Можно ли изобрести что-либо равное, столь же увлекательное, чарующее,
оглушающее подобно губительной силе этого символа "святого креста", этого
ужасного парадокса "бога на кресте", этой мистерии невообразимой,
последней, крайней жестокости и самораспятия бога для спасения человека?..
Несомненно одно, что до сих пор Израиль своей местью и переоценкой всех
ценностей … торжествовал постоянно над всеми другими идеалами, над всеми
идеалами более возвышенными".
Здесь мне хотелось бы приостановить освещение работы немецкого
философа и изложить свою точку зрения на поставленные им вопросы. При всём
моём уважении к Фридриху Ницше я не могу согласиться с его взглядом на
христианство, на личность Спасителя.
Во-первых, я считаю, что Церковь, Вера и Бог - явления глубоко
различные по своей сущности. Церковь - это организация, институт,
учреждённый самими людьми, подверженный влиянию политических и социальных
факторов. За время своего существования христианская церковь, как
католическая, протестантская, так и ортодоксальная, неоднократно
реформировалась, динамически изменяя свои каноны и устои. Эти реформы,
несомненно, инициировались людьми, хоть и считающимися пастырями рода
человеческого, посредниками между человеком и Богом. И среди
священнослужителей, представителей "жреческой аристократии", как именует их
Ницше, во все времена было немало личностей властолюбивых, тщеславных,
высокомерных, то есть проявляющих те же человеческие качества, что и
простые миряне. Это не в коей мере не умаляет достоинства тех отцов церкви,
которые искренне и самозабвенно, не преследуя никакой для себя выгоды
стремились приблизиться к Богу, познать счастье в любви к ближнему и
всепрощении.
Вера же в Бога - явление субъективное, чувство, исходящее из глубины
души верующего человека. Является ли Вера потребностью человека или
необходимостью, неважно, но она ни в коей мере не зависит ни от церкви,
учреждённой самими людьми, ни даже от объективной реальности существования
самого Бога, ведь, как известно, существование Его недоказуемо. Поэтому
нельзя переносить суждение о том, что противоречие оценок нравственных
понятий представителями касты священнослужителей сказалось на переоценке
изначальных, аристократических ценностей, на веру в Бога, на религию,
которую данные личности представляют.
Во-вторых, среди последователей христианского учения во все времена, с
тех пор, как христианство стало государственной религией Великой Римской
империи и до наших дней, было немало людей знатных, благородного
происхождения, которые имели огромное влияние на человеческое общество и
которые употребляли это влияние на совершение благодеяний чисто
христианских. Именно таких людей я считаю ярчайшими представителями
христианской общины всех времён и народов и думаю, что они от этого ничуть
не умаляли достоинство своего происхождения и могущества, наоборот, их
нравственные качества могли служить примером как для аристократов, так и
для простолюдинов. Известно также, что и среди ортодоксальных иудеев с
древних времён и по сей день можно назвать множество тех, кто пользуется
влиянием и властью, кто богат и могущественен, поэтому трудно согласиться
с мнением философа, что именно от них происходит мнение "бедные, слабые и
бессильные - хорошие; богатые, знатные, сильные - дурные".
В третьих, Заповеди Христовы хоть и имеют грани соприкосновения с
заповедями Ветхого Завета, но и в корне отличаются от них. Я имею в виду
вторые пять заповедей, устанавливающих норму взаимоотношений между людьми.
Заповеди Нового Завета гласят о любви к ближнему, об уважении к его
личности, о бескорыстии по отношению к любому человеку, они призывают к
неотмщению обид, в то время как заповеди Моисея завещают помогать человеку
своего рода, своего племени, и провозглашают как закон: "Око за око, зуб за
зуб"! Разумеется, нельзя проводить прямые аналогии между ценностями
христианскими и ветхозаветными. Кроме того, Спаситель не утверждал, что
