богатство и могущество, равно как и высокое происхождение являются помехой
на пути к спасению души, и даже знаменитая фраза "Легче верблюду пройти
сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в рай" не говорит об этом
буквально. Нет, речь идёт о том, что богатство материальное, нажитое в
земной жизни, не является пропуском на небеса ("…не собирайте себе
богатства на земле, но на небе…") само по себе; но если человек знатный,
могущественный и благородный творит благие дела, то разве не достоин он
уважения на земле и вечного блаженства в жизни небесной? И в Новом Завете
мы можем найти примеры того, что среди последователей Христа ещё при жизни
его были люди обеспеченные, пускай и простого происхождения. Не к полному
отказу от жизни земной и переоценке изначальных аристократических ценностей
призывал Спаситель, а к борьбе с очерствелостью души, корыстностью,
мстительной жестокостью и злобой.
Но вернёмся к памфлету. Раскрывая суть введённого понятия восстания
рабов в морали, Ницше пишет, что оно начинается с того, что жажда мести
становится творческой и порождает ценности. В то время как благородная
мораль возникает из торжествующего утверждения себя самого, рабская мораль
с самого начала говорит нет "внешнему", "иному", "не себе", это нет и
является её творческим деянием. Это превращение наизнанку определяющего
ценности взгляда - это неизбежное обращение к внешнему и равнение на него,
вместо обращения к самому себе и равнение на самого себя - именно и
характерно для жажды мести. Мораль рабов для своего возникновения всегда
нуждается первоначально во враждебном и внешнем мире, она нуждается во
внешнем раздражении, чтобы вообще действовать - деятельность её в основе
своей является реакцией.
При оценке благородных имеет место обратное явление: она действует и
вырастает независимо, она ищет своё противоположение только для того, чтобы
ещё благодарнее, ещё радостнее сказать себе самой - да. Её отрицательное
понятие "низкое", "пошлое", "скверное" является только последующим, бледным
изображением контраста по отношению к их положительному, насквозь
пропитанному жизнью и страстью, основному понятию "Мы благородные, мы
добрые, мы прекрасные, мы счастливые"! Если способ оценки благородных
ошибочен и не соответствует действительности, то это относится к той
области, которая им недостаточно известна, узнать которую они упорно
противятся: иногда они ошибаются в оценке презираемой ими среды, человека,
толпы народа. С другой стороны можно видеть, что эффект презрения, взгляда
свысока, взгляда превосходства, даже если он извращает образ презираемого,
далеко уступает тому извращению, какое позволяют себе по отношению к своим
противникам скрытая ненависть, месть бессильного.
Ницше считает, что на самом деле к презрению примешивается слишком
много небрежности, легкомыслия, слишком много невнимания и нетерпения, даже
слишком много собственного радостного самочувствия для того, чтобы оно было
в состоянии превратить свой объект в предмет раздражения, в чудовище.
Философ приводит пример: греческое дворянство придаёт всем словам, которыми
отличает от себя низший народ, почти доброжелательный оттенок, постоянно
примешивая к нему известного рода сожаление, снисхождение. В конце концов,
почти все слова, относящиеся к простому человеку, стали выражением
"несчастного, достойного сожаления". С другой стороны, "дурной", "низкий",
"несчастный" всегда звучали для греческого уха оттенком, в котором
преобладало значение "несчастный". Ницше утверждает: "…Это наследство
древнего, более благородного, аристократического способа оценки, который не
исчезает даже в презрении…". Люди благородного происхождения чувствовали
себя счастливыми; им не нужно было строить искусственно своё счастье, глядя
на своих врагов, не нужно было при случае убеждать себя в этом, обманывать
себя, как это обыкновенно приходится делать людям ressentiment (жажды
мести). Они умели так же, как люди, преисполненные сил, следовательно,
неизбежно активные люди, не отделять счастья от деятельности; деятельность
они необходимо относят к понятию счастья. Это является полной
противоположностью понятия "счастья" на ступени бессильных, угнетённых,
исполненных ядовитыми и враждебными чувствами, у которых понятие "счастья"
выступает в своих существенных чертах, как наркоз, оглушение, покой,
тишина, успокоение духа, отдых тела, одним словом, пассивно. В то время как
человек благородный живёт с доверием, он откровенен и даже подчёркивает
свою откровенность, человек жажды мести не честен, не откровенен и не прям
сам с собою. Душа, ум его любят закоулки, тайные дороги и задние двери, всё
скрытое нравится ему, как его мир, его безопасность, его утеха; он умеет
молчать, не забывать, ждать, предварительно унижаться и смиряться.
В связи с этим утверждением Фридриха Ницше мне приходит на ум
известный пример - так называемое "Общество вольных каменщиков", мировая
паутина масонских лож, только официальная история которой насчитывает более
четырёх веков, на самом же деле корни этой организации несоизмеримо глубже
в историческом смысле. Что может быть более красноречивым примером
вышесказанного, как не тайная, экзотерическая подоплёка масонских обрядов,
знаний и суждений? Деятельность этого ордена "благодетелей человечества"
всегда была сокрыта от общества, истинные же цели его не всегда были
понятны даже большинству далеко не рядовых посвящённых. Но я могу
утверждать однозначно, и это давно уже не секрет для многих из нас, что
масонская организация причастна, если не напрямую, то косвенно, ко всем
европейским революциям, начиная с революции 16 века в Нидерландах и
заканчивая октябрьским переворотом 1917 года, столь трагического для нашей
Родины. Что ещё, как не жажда мести, могло толкать масонов на борьбу с
законными правящими аристократическими партиями, на подстрекательство и
призывы к свержению монарших домов - лучших семей Европы - и кровавому
избиению благородных представителей дворянского сословия?
Далее Ницше пишет, что порода таких людей, людей жажды мести,
неизбежно становится в конце концов умнее (мне хочется добавить -
хитроумнее, изворотливее), чем какая либо благородная раса и будет
совершенно в другой мере ценить ум; она ценит ум, как первое условие
существования, между тем как ум благородных рас имеет тонкий оттенок
роскоши, утончённости: - он не имеет здесь того существенного значения,
какое имеет полная уверенность в функциях регулирующих бессознательных
инстинктов или даже известное безрассудство, смелое наступление, будет ли
это по отношению к опасности или к врагу, или мечтательный взрыв гнева,
любви, почтительности, благодарности и мести, что во все времена отличало
благородные души. Даже сама жажда мести благородных людей, когда она ими
овладевает, происходит и исчерпывается в немедленной реакции и поэтому не
отравляет. С другой стороны она вовсе не имеет места в тех бесчисленных
случаях, когда это имеет место у всех слабых и бессильных. Неумение долгое
время серьёзно относиться к своим врагам, своим неудачам, даже к своим
дурным поступкам - это признак сильных, совершенных натур, в которых
имеется избыток пластической, образовательной, исцеляющей и позволяющей
забыть силы. Именно такой человек одним движением сбрасывает с себя много
бесов, которые внедряются в другого; только в данном случае и возможна
настоящая "любовь к своим врагам" Здесь Ницше подразумевает известную
христианскую заповедь: "Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих
вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих
вас". Как много уважения проявляет благородный человек по отношению к своим
врагам! - а такое уважение уже является мостом к любви… Он требует себе
врага как отличия, он не выносит иного врага, кроме такого, в котором нет
ничего достойного презрения и очень многое достойно уважения; равного себе
по благородству врага!
Зато представьте себе "врага" в том виде, как его представляет себе
человек жажды мести - именно здесь это его дело, его творчество: он создаёт
"злого врага", "злого" именно в качестве основного понятия, исходя из
которого, как его отражение и противоположность он выдумывает и "хорошего"
- себя самого. И происходит это совершенно обратно тому, как у
благородного, который создаёт основное понятие "добрый" первоначально и
независимо, исходя именно из себя самого, и только затем создаёт
представление о "дурном". Ницше сопоставляет: "Это "дурное" благородного
происхождения и то "злое" из бродильного котла ненасытной ненависти -
первое, созданное впоследствии, побочное, дополнительный цвет; второе,
напротив, оригинал, начало, настоящее деяние в концепции нравственности
рабов - как противоположны эти оба понятия "дурной" и "злой", которые, по-
видимому, противополагаются одному и тому же понятию "хороший"! Но это не
одно и то же понятие "хороший". Напротив, нужно спросить себя, кто
собственно является злым согласно морали ressentiment (людей жажды мести).
Строго говоря, это и есть именно "хороший" с точки зрения другой морали,
именно благородный, могущественный, господствующий, только получивший иную
окраску, иное значение, обратное изображение в ядовитом глазу".
Философ считает, однако, что те самые благородные люди, которые так
строго удерживаются в границах обычаями, почтением, привычками,
благодарностью, которые проявляют себя по отношению друг к другу столь
снисходительными, сдержанными, нежными, гордыми и дружелюбными, по
отношению к внешнему миру, там, где начинается чужое, чужие, проявляют себя
немногим лучше необузданных диких зверей. Здесь, на чужой территории они
освобождаются от всякого социального воздействия, они на диком просторе
вознаграждают себя за напряжение, созданное долгим умиротворением, которое
обусловлено мирным сожительством. Они возвращаются к невинной совести
хищного зверя, как торжествующие чудовища, которые идут с ужасной смены
убийств, поджога, насилия, погрома с гордостью и душевным равновесием,
уверенные, что поэты будут надолго иметь теперь тему для творчества и
прославления. А именно таковыми по сути были все завоевательные походы,
обусловленные пассионарными подъёмами целых народов, поворачивавшие историю
человечества в иное русло. Достаточно вспомнить, например, походы
