в себе всю полноту бытия. В христианстве идеалом такого единства стали
представления о бесконечности божественной любви, о Боге, как олицетворении
последней глубины, соединяющей всемогущество и благость, о Боге, который в
силу своей собственной природы оживляет небытие и творит из него мир.
Не менее важным для христианства был выдвинутый Сократом тезис о том,
что человеку нужно не знание само по себе, не внешнее удовлетворение, не
удача, а добро. Обычно человек думает, что счастье зависит от хороших
условий жизни. В действительности же оно зависит от нас самих. Только
сосредоточившись на внутреннем, духовном, на делании объективно значимой
добродетели, можно достичь наивысших доступных человеку благ, которые и
составляют истинное счастье. Смысл жизни следует искать не в материальном
благополучии, которое может легко отнять случайность, а во внутреннем,
духовном мире, в его направленности на постижение сверхчувственного, в
праведном образе жизни и нравственном самосовершенствовании. По убеждению
Сократа, праведник непременно получает вознаграждение, моральное поведение
обязательно окупаемо, ибо «с человеком хорошим не бывает ничего плохого ни
при жизни, ни после смерти и… боги не перестают заботиться о его делах»
(Апология Сократа 41 d).
Бесспорный приоритет отдается в этой ситуации высшей силе, она
является единственной разумной альтернативой злу и физическому насилию.
Сократ учил, что «не надо ни отвечать на несправедливость
несправедливостью, ни делать кому бы то ни было зла, даже если бы пришлось
от кого-то пострадать» (Критон 49 c–d). Разве не уникальна параллель этого
мотива евангельским словам Христа: «а я говорю вам: не противься злому; но
кто ударит тебя в правую щеку, обрати к нему и другую» (Мф. 5:39 СРБ).
Конечно, богословская интерпретация Нагорной проповеди претерпела различные
варианты, но чисто текстуальное соответствие налицо.
Платон
Платон, как и Сократ, пришел к выводу, что знание базируется не на
ощущении, не на мнении, а на самом себе (Теэтет 146 e слл.). Путь к нему
лежит через рассмотрение общих начал и отношений. Обычно люди полагают, что
непосредственно смотрят на тот или иной предмет действительности. На самом
же деле человек может видеть что-то только в свете соответствующего эйдоса
(идеи). Идеи — самосущее бытие, в явлениях они только присутствуют (Федон
100 d), все видимое, слышимое, осязаемое — лишь отражение идей, их тень.
Более того, материя сама начинает существовать через «подражание, участие»
в бытии идей (Парменид 132, 141, 151 e; Софист 256, 259). Иными словами,
истинно существует только идеальное бытие, непреходящее, сконцентрированное
в едином или благе — единой сущности, обладающей подлинным смыслом и
значением.
Психологически учение Платон очень ярко представлено знаменитым мифом
о пещере (Государство VII, 514 a – 517 d), где метафорически представлено
новое определение сущности истины и одновременно излагается вопрос об
отношении между бытием и знанием, о причастности идей, сущности и истины к
сущему, идеального — к материальному. Кажется не излишним привлечь внимание
к такому, казалось бы общеизвестному фрагменту. Символ пещеры аллегорически
представляет преобразование человека, переворот всей его сущности, в
результате которого происходит его приобщение. Одновременно такая трактовка
оказывается новаторской в отношении основных черт истины, методов и средств
ее достижения, которые раскрываются и работают в ходе переворота основной
человеческой сущности[7].
Определение сущности истины Платоном не ставится в зависимость от
выяснения сущности явленной человеку эмпирической реальности из полноты ее
имманентного содержания и перемещается на сущность эйдоса. Возникает новая
трактовка характера истины, которая уже не может быть чем-то добываемым в
процессе обычного эмпирического познания, а требует переселения в идеальный
мир. Правильно видеть — значит правильно мыслить, познавать, усматривать за
отдельными явлениями прежде всего их общее, иными словами, фиксировать в
познании не само чувственно сущее, охотящееся за видом в поисках какой-либо
определенности, а его эйдос, который ради реализации своего видового
существа преследует текучую чувственность[8].
Истина и сущность тождественны идее (эйдосу). Как таковые они меняют
свое местопребывание. Отныне их основная стихия — идеальное. С одной
стороны, идея соединяет познание и познаваемое. Она есть то общее,
благодаря чему познаваемое приобретает вид, а познание — способность
видеть. С другой стороны, между познанием и познаваемым возникает пропасть.
Идея как сущностная истина сущего, видообразующее общее, своим
онтологическим статусом радикально отличается от того, что является. Однако
большинству людей трудно отказаться от чувственно переживаемой жизни в
обмен на проблематическое «нечто», никоим образом не подтверждаемое
чувственным опытом, очевидностью. Участь большинства, придерживающегося
устоявшегося житейского опыта, — пещерные зрелища теней. Поэтому Платон
считает крайне важным подорвать веру в действительность и основательность
предметного мира, разрушить соответствующие ценностные ориентации, подвести
человека к сознанию того, что истина — все же нечто большее, чем только
правильность в описании видимого, что необходимое для подлинного знания
единство принципиально недостижимо в области разобщенных и текучих
чувственных восприятий. Задача философии — устремить духовную деятельность
человека на абсолютные ценности идеального бытия. Этому препятствует
неразумная, вожделеющая, смыкающаяся с телом часть души, делающая человека
рабом. Поэтому Платон изображает Сократа радующимся близкой смерти, ибо она
избавит его от тела, которое «не только доставляет нам тысячи хлопот — ему
необходимо пропитание — но вдобавок подвержено недугам…, по вине тела у нас
нет досуга для философии» (Федон 66 d). Соответственно определяя философию,
он говорит: «Те, кто подлинно предан философии, заняты, по сути вещей,
только одним — умиранием и смертью» (Федон 66 a), которая избавляет душу от
телесного гнета, но не от самой жизни, ибо душа бессмертна.
Так впервые возникла система трансцендентно ориентированного
этического идеализма, согласно которому абсолютные ценности (и высшая
ценность — благо/добро) принадлежат некоему иному бытию, по сути своей
онтологически параллельному реальностям земной жизни[9]. На передний план
выступила тенденция к девальвации существования. Внутренний смысл бытия
человека состоит в том, чтобы быть максимально включенным духовную сферу.
Этим аспектом платонизм был, вероятно, наиболее привлекателен для
христианства (!), так как вслед за Сократом, но более последовательно
подводил сознание к идее актуальности идеального плана бытия как
всеобъемлющей, абсолютной реальности.
Итак, задача философии, по Платону, состоит в том, чтобы помогать
постигать высшую мудрость и с ее помощью созерцать истинное, вечное,
прекрасное бытие. К такому созерцанию способны лишь те, кто умеет
погружаться в экстатическое состояние познания-восхождения, кто искренне
любит идею и стремится к ней (Пир 210 a – 212 a; Федон 244 a – 257; Теэтет
…). Но тут возникают сложности.
С точки зрения разума иррациональный элемент является источником
заблуждений. Но по Платону, иррациональный элемент образует в познании ту
сферу, которая является тем источником высшего, безусловного познания —
постижения. В этом плане диалектика как метод разумного познания
оказывается все же недостаточной для восхождения к высшей истине.
Диалектика (в узком смысле) есть искусство обнаруживать и изобличать
противоречия в различных мнениях относительно вещей, которые сами
парадоксальны (Софист 230 b); она не раскрывает полное содержание
усматриваемой истины, а только побуждает мысль направиться от мнимого
знания к действительному. Задача рационально-диалектического
познавательного метода состоит в том, чтобы с помощью суждений о
противоречивых ситуациях получить непротиворечивое знание, возвыситься над
противоположными высказываниями, поскольку таковые относятся к заблуждению
и лжи, совпадающими с чувственным бытием. В сверхчувственном же,
составляющем сферу абсолютной истины, в мире идей противоположности
отсутствуют, а следовательно отсутствуют и противоречия (Государство VII,
532 a). В этой сфере диалектика разума бессильна. Определение Платоном
философствования как упражнения в умирании и смерти[10] выражало поэтому
его требование в интересах высшего познания-восхождения освободиться от
эмпирического, преодолеть дискурсивное понимание мира, возвыситься до
интуитивно-экстатического постижения истинных сущностей (идей).
Аристотель
Аристотель отчетливо уяснил линию своего понимания основных контроверз у
Платона. Если идеи не одно с вещами, то каким образом они причастны
последним? В чем приобщаются вещи к идеям и полностью и частично?
(Метафизика XIII, 4, 1079 a 5 – 1079 b 5). Желая исправить учителя,
Аристотель стремиться отождествить идею с ее материальным носителем. Он
рассуждает следующим образом: если разум и добро, по мнению Платона, в
сверхчувственном мире такие же, как и в чувственно-эмпирическом, то в
первом мы найдем то же, что во втором, поэтому идеи вовсе не обязательно
должны быть изолированы и независимы, для их познания достаточно свойств
обычного мышления, поскольку они составляют органическую часть в цепи
мирового единства.
Как мы уже говорили, Сократ выдвинул требование доказательности,
дедуктивности знания, положения которого выводились бы из самоочевидных
истин. Платон развил это требование, но не всегда последовательно и не во
всем придерживался его. Аристотель же задумал осуществить данное требование
систематически, на основе неукоснительно подчинения мышления логическим
принципам. В своей «первой философии» он говорит свое знаменитое:
«…Невозможно, чтобы одно и то же в одно и то же время было и не было
присуще одному и тому же в одном и том же отношении…» (Метафизика IV, 3,
1005 b, 15–20)[11].
Сформулировав и приняв закон противоречия в качестве универсального
принципа бытия, Аристотель намеревался строить философскую систему в
строгом соответствии с его существом. Этим и обуславливается его критика
платоновского учения об идеях, каковая, как пишет В.Ф. Асмус, стала
