Сугубо идеалистически истолковывая возвещенную Кантом «критическую»
философию как учение, согласно которому «вещь есть то, что полагается в Я»,
Фихте утверждал, что «если эта философия делает последовательные выводы из
этого основоположения , она становится наукоучением». При отбрасывании
«вещи-в-себе» (и вытекающем из этого отбрасывании кантовской
трансцендентальной эстетики как первой части теоретической философии Канта)
началом «критической» философии должно стать мыслящее «я»,из которого
выводится все содержание мышления и самой чувственности. «В том и состоит
сущность критической философии , — разъяснял Фихте свое толкование ее, —
что в ней устанавливается некоторое абсолютное Я как нечто совершенно
безусловное и ничем высшим не определимое», причем «критицизм имманентен,
потому что он всё полагает в Я...» Отметим , что хотя фихтевский
«критицизм» фактически стал синонимом идеализма , последний термин почти не
применяется Фихте для обозначения своей философии, и он вообще насколько
возможно элиминирует его, заменяя понятием «критицизм» , что
свидетельствует о стремлении затушевывать им мировоззренческую
суть«наукоучения» (61. 1. 96).
Существенно иначе , чем Кант , Понимает Фихте и «догматизм» как
антипод «критицизма». По Фихте , «догматична та философия, которая
приравнивает и противополагает нечто самому Я в себе, что случается 'как
раз в долженствующем иметь более высокое место понятии вещи, которое вместе
с тем рассматривается как безусловно высшее понятие...». Хотя данное
фихтевское определение не отличается четкостью, все же ясно, что оно
относится к материалистической философии, тогда как Кант именовал
«догматизмом» односторонне рационалистическую гносеологию, причем связанную
с идеалистическо-теистической онтологией. Когда Фихте заявляет, что
«догматизм трансцендентен, ибо он идет за пределы Я», то под «догматизм»
подпадает кантовское положение о «вещах-в-себе» как аффицирующих
чувственность объективных реальностях. Без всяких на то оснований ,можно
сказать, волюнтаристски «догматизм» становится у Фихте обозначением
материалистического решения основного вопроса философии. Термин же
«материализм» Фихте элиминировал с еще большей последовательностью, чем
термин «идеализм». Таким образом, в терминологическом отношении Фихте при
рассмотрении главных философских направлений определенно идет вспять по
сравнению с Кантом , и применяемая им путаная терминология неправомерно
возвышает идеалистические учения, а материалистические столь же
неправомерно принижает (61. 1. 96).
Заслуживает внимания утверждение Фихте, что «поскольку догматизм
может быть последовательным, спинозизм является наиболее последовательным
его продуктом» (61. 7. 96). Это утверждение примечательно, во-первых, как
свидетельство того, что Фихте под влиянием распространенных в немецкой
философии после «спора о спинозизме» воззрений не разглядел ограниченности
материализма Спинозы, и во-вторых, того, что французский материализм XVIII
в. не был ни понят как более последовательный, чем спинозовский , ни
осмыслен в своем специфическом содержании и обосновании. Все это очень
упростило задачу опровержения «догматизма», но одновременно обусловило
поверхностность фихтеанской критики, известную ее архаичность.
Вместе с тем подчеркнем, что при характеристике существа
противоположности между материализмом и идеализмом Фихте внес значительный
вклад. Именно ) Фихте высказал мысль о том, что материализм и идеализм
диаметрально противоположным образом решают вопрос об отношении мышления к
бытию. Тем самым Фихте с большой четкостью выделял основной вопрос
философии и давал весьма зрелое его определение , которое стало
доминирующим в последующей немецкой классической философии и в
переработанном виде было принято также марксизмом. Допуская одновременно
рассмотренную выше терминологическую путаницу, Фихте указывал, что
«догматик» идет от бытия к мышлению, т. е. Понимает мышление как
производное от бытия, вторичное по отношению к нему. «Критицист» же
(последовательный и подлинный!) идет , по Фихте , от мышления к бытию, т.
е. трактует бытие как производное от мышления , вторичное по отношению к
нему. Отметим, что Фихте умышленно не называет данное бытие материальным,
хотя именно о такого рода бытии идет речь в его рассуждениях.
Переходя затем к сравнительному рассмотрению материалистического и
идеалистического решений основного вопроса философии, Фихте поднимает
важную проблему социальной обусловленности их притягательности для
различных людей. Согласно Фихте, к материализму («догматизму») испытывают
тяготение люди пассивные, инертные, созерцательные в своем отношении к
окружающей действительности, а к идеализму («критицизму») — люди
деятельные, волевые, стремящиеся активно действовать «во вне» . В своем
существе данная трактовка искаженно характеризует социальные функции
материалистической и идеалистической философии в XVIII в., когда на базе
первой во Франции была проведена идеологическая подготовка величайшей из
буржуазных революций Нового времени , а вторая в лице Фихте (одного лишь
Фихте!) представляла — притом сравнительно недолго и безуспешно — лишь
попытку выступить в этой роли по отношению и к протекавшим во Франции
реальным революционным переменам , и к желаемым им (но объективно
невозможным в то время) аналогичным переменам в Германии и других странах.
Но эта фихтевская трактовка представляет большой интерес для понимания
причин тяготения к субъективному идеализму радикальных представителей
немецкой социально прогрессивной философской мысли 90-х годов XVIII в.
Основное же внимание при сравнении материализма с идеализмом Фихте
уделяет вопросу о теоретической обоснованности свойственных им решений
вопроса об отношении мышления к бытию. Отрицание Фихте материалистического
решения исчерпывается единственным соображением, которое совершенно
неубедительно при непредвзятом подходе к нему: неясно, как возможен переход
от бытия к мышлению. Высказано это соображение в предельно абстрактной
форме, без малейшей попытки сделать критические замечания в адрес
материалистических учений XVIII в., выдвигавших солидно обоснованные
естественно-научными данными объяснения того, как от неорганической материи
совершался переход к органическому миру , в ходе развития которого возник
человек, обладающий способностью мыслить и во все большей мере реализующий
эту способность на протяжении существования людского рода. Что касается
идеалистического положения о переходе мышления в бытие, то в «наукоучении»
много места занимают очень изобретательные, но тоже, в сущности,
неубедительные рассуждения, призванные показать «очевидность» такого
перехода.
Если кантовский анализ мышления направлялся на такие его
проявления, как математические, естественнонаучные и философские теории, то
внимание Фихте направлено прежде всего на живой процесс индивидуального
мышления, обращенного на самые обыденные вещи окружающего мира, например на
стену аудитории, в которой читались фихтевские лекции. Предлагая своим
слушателям помыслить эту стену ,Фихте затем приглашал их сделать предметом
мысли предшествующий акт своего мышления. Призыв «мысли себя и подмечай,
как ты это делаешь», уточнялся указанием: «Вникни в самого себя; отврати
свой взор от всего, что тебя окружает, и направь его внутрь себя — таково
первое требование, которое ставит философия своему ученику. Речь идет не о
чем-либо, что вне тебя, а только о тебе самом» (61. 1. 513, 413). Фихте
придавал кардинальное значение осознаваемому при этом факту, что мышление,
являющееся субъективной деятельностью, может делать своими объектами также
собственные акты. Необоснованно стирая грань между такого рода объектами и
объектами как внешними вещами, Фихте утверждал, что ему удалось показать
«очевидность» перехода мыслительной субъективности в принципиально любую
объективность и что это именно переход мышления в бытие. В действительности
же Фихте идеалистически сводил бытие к мышлению и только за счет
произведенной дезобъективации бытия создавал видимость его порождения
мышлением субъекта.
Кант высказывая свое мнение об этом основополагающем аспекте
теоретической философии Фихте, заявил, что «чистое наукоучение
есть………только логика , которая не достигает с своими принципами
Материального объекта 'познавания , но отвлекается от содержания этого
последнего... стараться выковать из асе некоторый реальный объект было бы
напрасным, а потому и никогда не выполнимым трудом...». Вынужденный также в
целом определить свое Отношение к «наукоучению» в связи с утверждениями
Фихте , что его «система не что иное, как система Канта, т. е. Она содержит
тот же взгляд на предмет» и отличается от кантовской лишь способом
изложения. Кант публично назвал «фихтевское наукоучение совершенно
несостоятельной системой», которую неверно рассматривать как «подлинный
критицизм». Кант писал поэтому о своем твердом намерении «отгородиться от
всякого участия в этой философии». Это «отлучение» себя от «критической»
философии ее патриархом Фихте остроумно дезавуировал посредством
обнародования выдержки из ранее полученного им письма Канта, который писал,
что вследствие преклонности его возраста он видит себя способным работать
«почти исключительно только в практической сфере» и предоставляет «другим
дело тонкого теоретического умозрения...». То, что в этом кантовском письме
могло быть просто вежливым и тонко ироничным выражением несогласия с
«умствованиями» Фихте , последний интерпретировал в том выгодном для себя
смысле, что «Кант, достигнув после полной трудов жизни преклонного
возраста, признает себя неспособным вникнуть в совершенно новые умозрения»
(61, 1. LXI—LXII, 410,XIV). На деле же Кант при обсуждении фихтевских
попыток вывести объективное из субъективного выказал большую
проницательность и трезвость философского суждения, чем его оппонент,
находившийся в расцвете своих умственных сил. Важно, что в ходе этой
полемики было достаточно четко определено существенное отличие фихтевского
последовательно идеалистического решения основного вопроса философии от
дуалистического решения этого вопроса Кантом. Это способствовало осознанию
