предприниматели задались специальной целью подтвердить крылатую фразу из
“Золотого теленка”, что “все крупные современные состояния нажиты самым
бесчестным путем”. Впрочем, складывается впечатление, что и не слишком
крупные наживаются примерно таким же образом.
Криминальность в поведении российских бизнесменов можно проследить по
трем направлениям: отношения с клиентами, отношения с государством,
отношения с коллегами по бизнесу.
Что касается отношений с клиентами, то здесь на поверхности наиболее
заметен банальный, но массовый их обман. Хрестоматийным примером может
служить история с “МММ”, после которой у десятков тысяч людей ненависть к
бизнесменам стала своего рода условным рефлексом. Если, однако, глубже
рассмотреть главные источники доходов новых “акул бизнеса”, то выяснится,
что само первоначальное накопление капиталов в конце 1980-х — начале 1990-х
годов было основано именно на злоупотреблениях по отношению к рядовым
гражданам. В экономической теории широко используется термин
“рентоориентированное поведение” — так называют погоню за прибылью,
извлечение которой основано не на конкуренции за рубль покупателя, а на
использовании каких-либо привилегий. Зарубежные исследователи “загадочной
России” давно отмечают, что в начале 1990-х годов Россия превратилась
буквально в “рай для присвоения ренты”. По оценке А. Ослунда, в 1992 г.
рентные доходы превышали 80 % российского ВВП (в т. ч. 30 % — от спекуляции
энергоресурсами и металлами, еще 30 % — от льготных кредитов). Это
“рентоискательство” заложило фундамент практически всех крупных состояний,
по существу оно стало перераспределением национального богатства в пользу
“новых русских”. Поскольку подобное предпринимательство деструктивно для
общества (выгоды “рентоискателей” — это потери остальных членов общества),
то вполне естественно, что рядовые граждане считают такой бизнес
криминальным, даже если формально нарушения правовых норм и не происходит.
Хотя без негласной санкции правительства радикал-реформаторов массовое
извлечение ренты в принципе было бы невозможным, в отношениях с
правительством бизнес тоже не придерживается честных “правил игры”.
Уклонение от регистрации сделок и уплаты налогов, подкуп правительственных
чиновников, тайный вывоз капиталов за рубеж — все это стало настолько
заурядным, что воспринимается как часть профессиональных навыков для тех,
кто решает плавать в мутной воде бизнеса. Сошлемся для примера хотя бы на
данные о масштабах неоформленных сделок: их доля в выручке отечественных
предпринимателей в 1997 г. составила, по оптимистическим оценкам, порядка
8—15 %, а по пессимистическим — около 30 % . В 1994 г. российское
правительство считало, что более 42 % фирм не могут считаться легитимными,
поскольку не платят налогов и даже не имеют официального разрешения
заниматься бизнесом. Российская экономика быстро приобрела “пестрый”
характер — настолько тесно в ней официальная деятельность переплетается с
неофициальной, теневой.
Наконец, и в отношениях друг с другом бизнесмены не склонны быть
слишком щепетильными. По данным анкетного опроса российских
предпринимателей, проведенного в 1997 г. под руководством В.В. Радаева, с
нарушениями деловых обязательств сталкиваются 82 % предпринимателей, из них
50 % — иногда, а 32 % — часто. Систематическое нарушение деловых
обязательств и нечестная конкуренция естественным образом дополняются (и
ограничиваются) использованием услуг мафии для выбивания долгов и
устранения конкурентов. Предпринимателей убивают едва ли не так же часто,
как главарей мафиозных группировок, что заставляет усомниться в
существовании заметных различий между легальным и мафиозным бизнесом.
Возникает вопрос: почему в российском бизнесе девиантное (с точки
зрения нормального рядового гражданина) поведение выступает скорее
правилом, чем исключением? Часто это объясняют тем, что правительство
навязало предпринимателям “правила игры”, честно соблюдать которые просто
невозможно (очень сильный “налоговый пресс”, слабая законодательная база,
низкая эффективность реальной правоохранительной деятельности и т. д.). В
таком объяснении есть большая доля истины. Однако тогда остается
непонятным, почему отечественные предприниматели и прочие россияне без
особого возмущения приняли подобные “правила” и “играют” по ним уже лет
десять. Для понимания глубины проблемы зададимся вопросом: в какой степени
российская экономическая ментальность в принципе признает и одобряет бизнес
как индивидуальное стремление к обогащению?
3.3. Роль экономической культуры в развитии предпринимательства
Когда российские “шокотерапевты” начинали реформы, они были твердо
убеждены, что, подобно тому, как вода всюду течет сверху вниз,
реформирование экономики любой страны происходит на основе универсальных
рецептов неоклассического “экономикса”. Неудачи радикальных рыночных реформ
в России стали началом разочарования в универсализме неоклассических
рецептов. В наши дни становится очевидным: методов “лечения” экономики, в
равной степени пригодных и для Америки, и для Японии, и для Новой Гвинеи, к
сожалению, нет. Дело в том, что развитие любой экономической системы
(рыночной ли, командной или смешанной) в какой-либо конкретной стране
ограничено рамками национальной экономической культуры, которая во многом
определяет лицо национальной модели экономики.
Экономическая (хозяйственная) культура есть совокупность стереотипов и
ценностей, влияющих на хозяйственное поведение. Эти стереотипы и ценности
являются общими для крупных социальных общностей (этносов, конфессий).
Национальная хозяйственная культура нематериальна и часто трудноуловима, но
именно она определяет форму развития экономических систем в той или иной
стране. Важнейшим компонентом экономической культуры являются
господствующие представления об этически допустимых (“правильных”) формах и
образцах поведения, которые становятся фундаментом правовой культуры.
Национальная экономическая культура обуславливает, в свою очередь,
специфику развития преобладающих форм криминального поведения.
Каковы культурологические основы современного рыночного хозяйства?
Вспомним полемику по этому поводу между двумя великими немецкими
экономистами-социологами рубежа XIX—XX вв. Максом Вебером и Вернером
Зомбартом.
В. Зомбарт считал “духом” капитализма всякое стремление к получению
денежного богатства. В таком случае предпосылкой развития капитализма, по
Зомбарту, является стремление к роскоши, расточительству, престижному
потреблению. Перечисляя основные типы капиталистических предпринимателей,
он называл среди них разбойников и феодалов, спекулянтов и купцов.
Напротив, М. Вебер отмечал, что объяснять сущность буржуазного
предпринимательства только лишь “стремлением к денежному богатству”
принципиально недостаточно. Он выделил два качественно различных типа
“стремления к наживе”: один основан на использовании различных форм насилия
(обман, грабеж, взятки и т. д.), другой — на использовании добровольного и
взаимовыгодного обмена. Жажда наживы любой ценой, по его мнению, не только
не является буржуазной, но, напротив, тормозит развитие нормального
рыночного хозяйства. “Повсеместное господство абсолютной беззастенчивости и
своекорыстия в деле добывания денег, — подчеркивает Вебер, — было
специфической характерной чертой именно тех стран, которые по своему
буржуазно-капиталистическому развитию являются “отсталыми” по
западноевропейским масштабам”. Формирование “нормального” капитализма
возможно, по Веберу, только там и тогда, где и когда побеждает мораль
“честной наживы”, предполагающая взаимовыгодность экономических отношений
для всех ее участников. Если капитализм “по Зомбарту” имманентно
предполагает принцип “не обманешь — не продашь”, то капитализм “по Веберу”
основан на морали “честность — лучшая политика”.
Экономическая история ХХ в., когда к рыночному хозяйству стали
приобщаться страны “третьего мира”, предоставила обильный материал для
сравнения возможностей развития капитализма “по Зомбарту” и “по Веберу”.
Там, где бизнес приобретал черты своеобразного общественного служения (это,
прежде всего, регион конфуцианской цивилизации), рыночное хозяйство
развивалось весьма эффективно, ускоряя развитие общества. Если же
предпринимательство воспринималось как своекорыстная нажива любой ценой
(как, например, во многих странах Африки), то рыночное хозяйство
приобретало форму нароста, паразитирующего на национальной экономике. Сама
история вынесла своеобразный вердикт: чтобы предпринимательство стало
основой экономической жизни общества, оно должно иметь в глазах большинства
населения имидж честного и достойного занятия.
3.4. Этическая оценка предпринимательства в российской экономической
культуре
Когда радикал-реформаторы в 1992 г. закладывали фундамент российской
модели переходной экономики, то за желаемый образец явно или неявно брали
американское хозяйство. Американская либеральная модель рыночного хозяйства
есть наиболее чистое выражение идеологии “протестантской этики” с
характерными для нее фигурой himselfmademan`а (в буквальном переводе —
“человек, который сделал себя сам”) как образцом жизнедеятельности и
культом “честной наживы”. Но в какой степени эти этические нормы совместимы
с российской культурой?
Существует ли в российской экономической культуре благожелательное
отношение к деятельному индивиду, обязанному своей карьерой только самому
себе? Для ответа на этот вопрос необходимо выяснить, насколько велика в
российской культуре ценность индивидуализма. Мнение, что русские, в отличие
от западноевропейцев и тем более американцев, ставят коллективистские
ценности намного выше индивидуалистических, встречается настолько часто,
что его можно считать тривиальным. Сравнительные этнокультурологические
исследования в общем подтверждают эту точку зрения. Англо-саксонские страны
(США, Великобритания, Австралия), где доминирует протестантская этика,
характеризуются самыми высокими индексами индивидуализма, в странах
Западной Европы с преобладанием католицизма индивидуализм развит слабее,
еще слабее — в конфуцианских и мусульманских странах Азии и в православной
