Первое путешествие будущего дипломата продолжалось 17 дней.
Дорога вела в небольшой городок Шале. Здесь в замке Талейранов -
Перигоров жила прабабушка Шарля Мориса по отцовской линии.
Все в ее доме казалось новым и необычным для ребенка[51].
Мальчик тут в первый раз почувствовал, что его любят, и сейчас же привязался к своей старой тетке. «Это была первая женщина из моей семьи, которая выказала любовь ко мне, и она была также первой, которая дала мне испытать, какое счастье полюбить. Да будет ей воздана моя благодарность.… Да, я ее очень любил. Ее память и теперь мне дорога, - писал Талейран, когда ему было уже шестьдесят пять лет. – Сколько раз в моей жизни я жалел о ней. Сколько раз я с горечью чувствовал, какую ценность для человека имеет искренняя любовь к нему в его собственной семье»[52].
Полтора года, которые он провел в Шале, оставили у него яркие воспоминания.
«Шале представлял собой один из таких замков той незабвенной и дорогой эпохи. Несколько дворян древнего происхождения создавали моей бабушке своего рода двор. Они сопровождали ее к обедне в воскресенье. По возращении от обедни все собирались в замке в большой комнате, которая называлась аптекой. Мадмуазель вводила их больных по очереди. Я остановился справа у кресла ее. Две сестры милосердия расспрашивали больного о его немощи или ране. Они называли средство, которое могло бы излечить, облегчить страдание…»[53].
«Для его образования пребывание в Шале тоже не прошло бесследно.
Он научился писать и читать. В сентябре 1760 года дорожный экипаж после утомительного пути вернул мальчика в столицу, но не в родительские объятия, а прямо в колледж Г`Аркур»[54]. «Родители не полюбопытствовали даже взглянуть на ребенка, семнадцать суток проведшего в дилижансе»[55].
«Он никогда не забыл и не простил. «То, как проходят первые годы нашей жизни, влияет на всю жизнь, и если бы я раскрыл вам, как я провел свою юность, то вы бы меньше удивлялись очень многому во мне»[56] - говорил он уже в старости».
«Шарль Морис поселился в квартире своего двоюродного брата графа
Де Ля Сюз. Режим в учебном заведении был строгим. Прилежания от учеников добивались энергичной поркой»[57]. Родителей он навещал только раз в неделю.
«Учился он не очень хорошо»[58]. В своих мемуарах он пишет: « я мог бы оказать некоторые успехи в учении, я думал на основании имевшихся у меня задатков.… Но недостаток одобрения и боязнь придать моей молодости слишком много блеска сделали первые годы моей жизни довольно унылыми»[59].
«Неизлечимая хромота лишила юного Талейрана подвижности и приучила к спокойному, хладнокровному наблюдению. У него было много свободного времени для размышлений. Он задумывался над историей Франции, которую преподаватель сводил к описанию придворных балов и праздников.
Изучали Цицерона и греческий язык. «Революционным» нововведением явилось чтение современных текстов Монтескье, Дидро, Вольтера.
Ко времени окончания занятий, к 1768 г, четырнадцатилетний юноша получил все традиционные для дворянина знания. Многие черты характера уже сложились: внешняя сдержанность, умение скрывать свои мысли.
«Осторожность, т.е. искусство показывать только часть своей жизни, своей мысли, своих чувств, - вот первое из всех качеств». Это искусство
Талейран постиг еще в школьные годы.
Пришла пора окончательно определить судьбу юноши. Собственно говоря, выбора не было. Военная карьера исключалась. Для покупки выгодной административной должности денег у родителей не было. Оставался только один путь – карьера священнослужителя. Это вовсе не считалось среди придворного дворянства не престижным и невыгодным. Митра и посох епископа, и тем более, кардинальский пурпур могли дать доходы куда большие, чем шпага»[60].
« Для того чтобы дать мне благоприятное и даже привлекательное представление о деятельности, к которой меня предназначали, меня отправили в Реймс, главное архиепископство Франции, в котором коадъютором был один из моих дядей. Т.к. моей семье было неудобно, чтобы я вступил в здание архиепископства из почтового дилижанса, то это путешествие было обставлено более удобно, чем поездка из Шале.
Пред своим отъездом я не был у родителей. И укажу здесь раз и навсегда, и надеюсь больше об этом не вспоминать, что я являюсь, может быть, единственным человеком знатного происхождения, принадлежащем к многочисленной и почитаемой семье, который за всю свою жизнь не испытал даже в течение одной недели сладостного чувства пребывания под родительским кровом. Благодаря своему настроению я считал за изгнание то, что делалось для одобрения меня.
Большая роскошь, окружавшая архиепископа Реймского, нисколько меня не тронули. Жизнь, сводившаяся к одним внешним формам, казалась мне невыносимой. В пятнадцать лет, когда все движения души еще искренни, очень трудно понять, что осмотрительность, т.е. искусство обнаруживать лишь часть своей жизни, своих мыслей составляет главное достоинство.
Все заботы, которые меня окружали, склонялись к внедрению в мое сознание мысли, что для человека с моим увечьем не существует другого призвания. Но что делать с известной живостью воображения и ума, которую во мне признавали? Мне давали читать то воспоминания кардинала Ритца, то жизнеописания кардинала Ришелье, кардинала Хименеса или Гинкмара, некогда архиепископа Реймского.
Молодость – тот период жизни, когда человек всего честнее. Я еще не понимал что значит принять одно звание с намерением следовать другому, взять на себя роль постоянного самоутверждения для того, чтобы более уверенно преследовать честолюбивую карьеру, посещать семинарию для того, чтобы сделаться министром финансов.
После года пребывания в Реймсе я увидел. Что мне не избежать своей судьбы, и мой усталый дух смирился; я позволил себя отвести в семинарию Св. Сульпиция»[61].
Так, смирившись с судьбой, он в 1770 году поступил в семинарию
Сен-Сюльпис.
Кончилось отрочество, и наступила молодость Талейрана. «Он вступил на жизненную арену холодным, никого не любящим скептиком. Самые близкие родные оказались по отношению к нему бессердечными эгоистами. На себя и только на себя, и при том не на свои физические силы, а исключительно на свою голову, возлагал юноша свои надежды. Кругом были только чужие люди, начиная с наиболее чужих, т.е. с собственных родителей. А чужие люди – это конкуренты, враги, волки, если показать им свою слабость, но превратить их в послушные орудия, если уметь быть сильным, если быть умнее их»[62].
Такова была основная руководящая мысль, с которой Талейран вышел на жизненную дорогу.
Обучаясь в семинарии Св. Сульпиция Талейран много размышляет, что было несвойственно его тогдашнему возрасту, «испытывая бессильное возмущение и негодование, которое он не смел и не должен был высказывать, он был исполнен такой печали, подобную которой трудно встретить в шестнадцать лет»[63]. Талейран признается, что был настроен против начальства, против родителей, против учреждений и особенно против власти общественных приличий, которым я был вынужден подчиняться. Я провел три года в семинарии Св. Сульпиция, почти ни с кем не разговаривая; меня считали высокомерным и часто этим попрекали. Мне казалось, что это свидетельствует о таком незнании меня, что я не удостаивал ответом, и тогда находили, что я невыносимо горд. Но, о Боже, я не был ни высокомерным, ни надменным: я был лишь добрым юношей, чрезвычайно несчастным и внутренне негодующим»[64].
Талейран в духовной семинарии Св. Сульпиция не имел друзей, да к тому же даже ни с кем ни разговаривал. Единственными его друзьями в это время были книги. Он проводил дни за чтением различных великих жизнеописаний государственных людей. К тому же библиотека семинарии была богато обставлена. Читая книги, Талейран мечтал о другом. Обо всем, кроме карьеры священнослужителя. « Я искал и запоем читал самые революционные книги, которые я только мог найти. Они рассказывали мне об истории, мятежах, бунтах, потрясениях во всех странах. Все это обладало для меня большой привлекательностью»[65].
« Смирившись с судьбой, Талейран, однако, ощущал, что карьера священнослужителя не удовлетворяла его. Физические и моральные компенсации могли дать, по мнению Шарля Мориса, лишь деньги и женщины.
Духовная профессия нисколько не льстила честолюбию молодого человека.
Сутана мешала увлечению игрой в карты, любви и «роскоши»[66].
На исходе жизни Талейран писал: «Вся моя молодость была посвящена профессии, для которой я не был рожден»[67].
«В итоге вся абсурдность ситуации выразилась в одной фразе
Талейрана: «Зачем учиться в семинарии, если хочешь быть министром финансов». Но пост министра финансов был сладкой, недостижимой мечтой, а занятия в семинарии – реальностью. Четыре года находился он в этом учебном заведении, а закончил свое образование в Сорбонне в 1778 году.
Через полтора года Шарль Морис стал священником»[68].
«Он начинал жизнь и с первых же шагов обнаружил те основные свойства, с которыми сошел в могилу. В двадцать один год он был в моральном отношении точь-в-точь таким, как в восемьдесят четыре года. Та же сухость души, черствость сердца, решительное равнодушие ко всему, что не имеет отношения к его личным интересам, тот же абсолютный, законченный аморализм, то же отношение к окружающим. Дураков подчиняй и эксплуатируй, умных и сильных старайся сделать своим союзниками, но помни, что те и другие должны быть твоими орудиями, если ты, в самом деле, умнее их, будь всегда с хищниками, а не с жертвами, презирай неудачников, поклоняйся успеху!»[69].
Таким корыстным, скрытым человеком его сделали, его родители, которые не могли подарить ребенку нежность, доброту и не смогли научить его самому главному – любить. Может быть, виновны не только родители, а и те обстоятельства, в которых в которых жил Шарль Морис и вся его семья.
Виновно и время, в которое появился на свет этот гениальный человек.
«То, как проходят первые годы нашей жизни, влияет на всю жизнь, и если бы я раскрыл вам, как я провел свою юность, то вы бы меньше удивлялись очень многому во мне», - говорил Талейран [70].
2. Шарль Морис Талейран накануне революции во
Франции.
«Окончив обучение в семинарии Сен-Сюльпис и посвященный в духовное звание, Талейран стал искать прибыльного аббатства, а пока отдался любовным приключениям. Им не было счета. Он вовсе не был хорош собой, был искалечен, но женщин он брал своим тонким всепобеждающим умом и остроумием, и не они его покидали, а он их покидал первый. Все женщины без исключения были для него лишь орудием наслаждения или выгоды – и только»[71].
Денег же для удовлетворения собственных страстей требовалось все больше и больше. Его расходы – на женщин, на карты, на встречи с друзьями
– росли очень быстро». Едва надев в 1775году черную сутану, молодой аббат понял, что она «жмет в плечах» и ее надо, как можно скорее, заменить более свободной и доходной – лиловой епископской»[72].
Но получить сан епископа оказалось делом не простым. Все же вопреки всему карьера его развивалась быстрыми темпами.
«Вскоре он уже был генеральным викарием Реймса. Он жил то в
Реймсе, то в Париже, его командировало духовенство на собрание делегатов от церкви, которые сговаривались с правительством о налогах и по другим финансовым вопросам, касавшихся церкви. Он вел беспечальную жизнь, полную великих развлечений, имел новые и новые любовные связи и умудрялся даже через женщин споспешествовать своей духовной карьере. При дворе шансы молодого аббата стояли высоко, он умел вкрасться в милость к влиятельным людям»[73].
Целью Талейрана в это время было получить сан епископа, но это оказалось делом не простым. «Моральный облик» юноши был несовместим с официальными дорогами церкви. «Талейран пустил в ход связи, и в 1786 году ассамблея духовенства рекомендовала его на епископский пост»[74], но епископ Отена Александр де Марбеф не счел Шарля Мориса достойным. Но вскоре де Марбеф стал архиепископом Лиона, и место епископа в Отене оказалось вакантным.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15
