Любопытны причины которым потом Сперанский приписал неудачу этой меры. Они состояли в слабых средствах управления и в недостатке верных сведений о государственном хозяйстве. Для продажи имений потребовалось составление описей, продолжавшееся очень долго; оценка была сделана преувеличенная, а местные комиссии, не находя в продаже никакой для себя выгоды, тянули дело всеми способами. Точно так же не удалось и предложенное сокращение расходов. Действительный оборот
1810 года превзошел бюджет на 56 миллионов и, вместо ожидаемого остатка, надобно было еще добавить эту сумму. Это непредвиденное обременение казначейства не было виной Сперанского: оно было следствием военных приготовлений России, но позже оно не раз ставилось ему в упрек. Еще более жалоб вызывала та мера, перед которой так долго отступали русские финансисты и которую решительный Сперанский не усомнился взять на себя, - увеличение налогов. По замечанию его, в течении с лишком двадцати лет
“каждый член правительства хотел сложить с себя бремя сей укоризны; надлежало однако ж, чтоб кто-нибудь ее понес”. Налоги дали средство, по крайней мере, уменьшить дефицит и, без всякого сомнения, много помогли правительству среди политических его затруднений. Все эти меры были пополнены тарифом, имевшим благодетельное влияние на нашу торговлю, и особенно на внешние сношения с Англией.
Не входя в подробный разбор финансового плана Сперанского, заметим, что им в первый раз внесены начала отчетности и поверки в ту часть нашего управления, которая нуждаясь в них всего более, долее всех оставалась в совершенном расстройстве. Это был важный и тяжелый подвиг. Первый серьезный бюджет России, обсужденный не одним или двумя лицами, а постоянным государственным учреждением, был составлен Сперанским. В первый раз устранялся произвол в финансовых мерах, и распоряжения власти подкреплялись обращением к доверию общества и гласностью операций. Наконец, в расходах в первый раз был какой-нибудь порядок. Сам Сперанский так изображает произведенную им перемену: “Вместо того, что прежде каждый министр мог почерпать свободно из так называемых экстраординарных сумм, в новом порядке надлежало все вносить в годовую смету, потом каждый почти рубль подвергать учету в двух инстанциях совета, часто терпеть отказы и всегда почти уменьшение, и в конце всего ожидать еще ревизии контролера”. Благодаря этим мерам доходы в течение двух лет были с лишком удвоены. В 1810 году их считалось только 125 миллионов, к 1812 году сумма их доходила до 300 миллионов. Опасения, возбужденные крутым поворотом в финансах, не оправдались. Несмотря на ропот общества на налоги, а министров - на контроль и отчетности, несмотря на мрачные предсказания со всех сторон, правительство освободилось от главных своих затруднений.
“Впервые проявилась твердая воля к тому, чтобы не допускать расточительности и по-настоящему управлять национальным богатством, - отмечает Краковский. - Финансовая реформа несла с собой слишком много выгод, чтобы не суметь утвердиться. После Сперанского Россия стала обладать настоящей системой управления финансами, которой она была до этого лишена...”. Однако в конце концов все затеи потерпели неудачу из-за потребности в деньгах для антинаполеоновских походов.
Проводимые Сперанским реформы вызывали недовольство у многих.
Во-первых, это вызвало недовольство чиновников и придворных. Их ненависть вызвал подготовленный Сперанским указ 1809 года, согласно которому все лица, имевшие придворный чин, должны были избрать какую-либо реальную службу, т.е. придворный чин превращался лишь в почетное звание, терял статус должности. И затем к этому прибавилось требование, чтобы поступающие на государственную службу чиновники сдавали экзамен, вызвав тем самым живейшее неудовольствие бездарных претендентов на должности.
Во-вторых, это все вызывало недовольство дворянства.
Вековая отсталость страны, тяжесть крепостных порядков,
консервативность, чванство и тупость основной массы дворянства неудержимо
тянули страну назад. Но снова мы должны винить в этим не только время, но и
самого Александра, постоянно колебавшегося, страшившегося возможного
недовольство дворянства. А оно, это недовольство, уже при первых опытах
Александра и Сперанского по государственному переустройству России грозно
дало о себе знать. Бывший одним из рупоров реакционной части дворянства,
попечитель петербургского учебного округа Д. П. Рунич с возмущением писал
о том, что “самодержавие царя сочеталось с мнением Государственного
совета”, “самый недальновидный человек понимал, что вскоре наступят новые
порядки, которые перевернут вверх дном весь существующий строй. Об этом уже
говорили открыто, не зная еще, в чем состоит угрожающая опасность. Богатые
помещики, имеющие крепостных, теряли голову при мысли, что конституция
уничтожит крепостное право и что дворянство должно будет уступить шаг
вперед плебеям. Недовольство высшего сословия было всеобщее”.
Также деятельность М.М. Сперанского вызвала недовольство
консервативного дворянства, выступавшие против преобразования
государственного строя России, которое обвиняло его в государственной
измене и добилось его отставки. Некоторые открыто называли Сперанского
врагом дворянства. Н.М. Карамзин, знаменитый писатель и историк, являвшийся
выразителем идей и стремлений русского дворянства этого времени, выступил
с резкой критикой Сперанского в 1811 году в своей знаменитой записке-письме
“О древней и новой России”. Считая несвоевременными все мероприятия
правительства Александра I, Карамзин подверг их резкой критике. Отражая
настроения дворянства, требовавшего отказа от каких-либо радикальных
реформ, он полагал, что деятельность по преобразованию России,
осуществляемая императором, не соответствует исторической традиции русского
народа, что нужны не реформы, а традиционная сильная власть императора, его
добродетель и охранительные функции монарха.
Растущая напряженность в отношениях с Францией непосредственно сказалась на внутренней политике России. Дворянская оппозиция, недовольная созданием по французскому образцу лицея в Царском Селе, как, впрочем, и всей реформой образования, теперь сделала подготовленный Сперанским в 1812 году проект Гражданского кодекса Наполеона, поводом для решительного и успешного удара по реформаторским тенденциям, характерным для первого десятилетия правления Александра.
К тому же в Эрфурте, где Наполеон оказывал Сперанскому знаки особого
внимания, он сошелся с французскими законоведами Локре, Легра, Дюпон де
Немуром и добился их назначения членами-корреспондентами законодательной
комиссии Государственного совета. Намереваясь “резать по живому, кроить из
целого куска” он мечтал о гражданской свободе, о равенстве перед законом,
об отмене крепостничества. Его реформы , уложение законов и в особенности
его восхищение Наполеоном вызвали яростное противодействие со стороны
дворянства. Великая княгиня Екатерина Павловна, министры Армфельд, Гурьев,
Балашов, Аракчеев натравливали на него Александра.
А в-третьих, все это не устроило Александра I.
Реформы начала XIX века не смогли затронуть основ самодержавия, хотя всем было ясно, что предложения реформаторов были направлены на ликвидацию противоречий между государственными институтами прежней феодально- абсолютистской монархии. На деле царь, как и прежде, единолично решал многие важнейшие вопросы. Традиции самодержавия продолжали действовать, и царь оказывался первым, кто их активно поддерживал, проводил в жизнь. В иное время, в более обнаженной форме, в больших масштабах повторилось то, что произошло в свое время с Негласным комитетом: снова сработала система, снова человек системы, несмотря на благие декларации и подталкивание своих сподвижников к реформам, в решающий момент сделал шаг назад. И не только потому, что сам он был не готов к реформам, но и потому, что к ним были не готовы Россия, российское общество, медленно и тягуче, в соответствии с общим течением жизни, втягивавшееся в новое общественное русло.
Но попробуем определить причины, по которым император сдал свои позиции и в последний момент отказался от проведения тех реформ, которые сам же и одобрил.
Александр предпочитал оставаться при неопределенно-расплывчатой формуле неофициального комитета о возможности совместить свободу с самодержавием; неясность, неуловимость этой формулы как раз и составляло главную привлекательность ее в глазах Александра.
Спустя несколько лет тяжелые испытания от неудач первых коалиций
против Наполеона поставила ребром вопрос о необходимости политический
реформы. Теперь уже не кабинетные размышления о возвышенных принципах, а
осязательная практическая потребность всеобщее недовольство и ропот,
финансовый кризис, расшатанность государства настойчиво напоминали о
непригодности старых форм правления. И от расплывчатых мечтаний о
политической свободе приходилось перейти к составлению точного плана
государственного преобразования. Эта потребность выдвинула на авансцену
внутренней политики великого систематика - Сперанского. Легко можно
представить себе, с каким чувством читал Александр проекты Сперанского!
Ведь эти проекты низводили воздушно-бесплотную мечту о политической свободе
на степень сухих логических формул, точных определений, законченных
параграфов. Все получало полную осязательность, принципы формулировались в
учреждения, и железная логика всех этих “уставов” и “наказов” не оставляла
места никаким заманчивым недомолвкам и поэтическим неясностям. И главное -
план Сперанского был разработан в целях немедленного исполнения, при
котором предстояло сейчас же осязательно почувствовать необходимые
последствия введения нового порядка на место прежних привычных отношений.
План Сперанского должен был возбудить в Александра неприятное чувство более
всего именно своею законченностью. И до нас действительно дошли указания на
то, что Александр выражал свое недовольство произведением Сперанского и
жаловался, что Сперанский исказил первоначальные проекты Лагарпа и слишком
определенно ограничил прерогативы монарха. Александр был большой охотник до
красноречивых введений в конституционной хартии, но он отнюдь не одобрял
точную определенность в параграфах их текста. И не мудрено, что Александр
быстро перешел от первоначальной мысли о введении в действие проекта
Сперанского целиком к частичному осуществлению лишь некоторых его отрывков.
В конечном счете Александр не устоял перед натиском дворянства,
требовавшего убрать “преступника, изменника и предателя” - М. М.
Сперанского. Человек, с которым Александр замышлял свои первые реформы, был
отправлен в ссылку, конечно, не за мнимые связи с Наполеоном, а в угоду
консервативному большинству дворянства, и прежде всего реакционно
настроенной части - аристократической бюрократии, но у царя хватило
мужества признаться своему другу А. Н. Голицыну: “Если у тебя отсекли руку,
ты, наверное, кричал бы и жаловался, что тебе больно. У меня прошлой ночью
отняли Сперанского, а он был моей правою рукою”. (Цит. по Федоров В.А.
Указ. Соч. - С. 61).
Император Александр был прав: Сперанского отняли, отняли не только у него, но и у целой России. Государь остался окруженный людьми без политической мысли и часто преданными личным интересам. Для России - закрывалась пора внутреннего обновления, и лучшие намерения правительства остановились по недостатку орудий. Высшее управление снова погрузилось в хаос случайных мер, из которых на время оно было выведено смелым умом государственного человека.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9
