В этом же контексте возмущение у Верховного Правителя вызывают и тайные
планы эсеров утвердить господство своей политической линии. “Какое это
правительство,— восклицает он,— которое находится в руках определенной
партии и исполняет ее приказания”.
Показательно, что и Колчак, и большевики, эти заклятые враги в
противостоянии 1919 г., сталкивались у себя в тылу со сходными источниками
политической нестабильности: оппозицией либерально-демократической
общественности и бурлящим морем крестьянской вольницы. Чтобы как-то
обуздать разгулявшуюся стихию, действительно нужны были меры чрезвычайные,
нужна была сила. Всякое применение силы во внутренней политике может быть
охарактеризовано как репрессивная акция, любые репрессии можно провести по
графе террора... Да, в Сибири были арестованы те члены Учредительного
собрания, что намеревались организовать вооруженное сопротивление
правительству (чего стоит одна угроза КОМУЧа открыть фронт против Омска!);
здесь действовали законы военного времени, не слишком благоприятствовавшие
политическому свободомыслию. Успокоение, когда его удавалось достичь, во
многом было вынужденным и держалось “на штыках”. И все же мы можем указать
только на один случай явного произвола, который чаще всего и ставят в вину
Верховному Правителю России.
В начале 1919 г., после подавления восстания Омске, 8 депутатов
Учредительного собрания, ранее освобожденные восставшими из тюрьмы и
добровольно вернувшиеся под стражу, были расстреляны конвоировавшими их
офицерами. Однако, трудно определить степень личной ответственности Колчака
за эту акцию: он был тяжело болен и в делах участия не принимал, более
того, рассматривал этот самосуд как сознательную провокацию, имевшую целью
дискредитировать его в глазах общественности и представителей союзников.
Сразу же после того, как обстоятельства гибели членов Учредительного
собрания стали известны правительству, было организовано расследование.
Показательно, что ревкомовцы, в чьих руках была судьба самого Колчака,
остановились на этом эпизоде и всячески муссировали его тогда, когда было
уже решено адмирала и премьер-министра Сибирского правительства В. Н.
Пепеляева без суда расстрелять и, “исходя из логики военно-политической
обстановки”, спустить их тела под лед Ангары. Воистину можно понять
искреннее возмущение произволом, охватившее заместителя председателя
Иркутского губчека К. Попова, сторонника неукоснительного соблюдения
процессуальных норм, почитателя всех и всяческих демократов... Думается,
что по числу расстрелянных членов Учредительного собрания большевики
намного опередили всех своих противников.
Однако суть вопроса даже не в этом. Белый террор (даже там, где он может
быть назван террором) носил оборонительный характер, т. е.— при всей
условности соблюдения юридических норм — карал именно действие — даже
тогда, когда имел вид мести, сведения счетов. Поэтому он и не мог выполнить
функции предупреждения беспорядков; рука контрразведки, казалось, всегда и
везде запаздывала. Чекисты же, благодаря пресловутому “классовому
принципу”, а также в силу структурных особенностей большевизма, сумели
разработать тактически и осуществить на практике не только карательный, но
и опережающий террор, который уничтожал реальных и потенциальных
противников режима и обладал к тому же сильнейшим устрашающим воздействием.
Со всей очевидностью это проявилось во взаимоотношениях большевистской и
белогвардейской власти с крестьянскими вооруженными движениями.
Во время допросов Колчака его следователи, уже упоминавшийся Попов и
Денике, совершенно справедливо, хотя и несколько лицемерно возмущались
.фактами массовых порок и иных штрафных санкций после подавления восстаний.
При этом указывалась цифра — 500 человек, расстрелянных за участие в
беспорядках. Иначе поступали большевики при разгроме народных выступлений
в. Тамбовской и Воронежской губерниях под руководством А. С. Антонова.
Красноармейские команды (подавлением антоновского “мятежа” руководили М. Н.
Ту-хачевский и И. П. Уборевич) никого не пороли; они уничтожали не только
бойцов “бандитских” формирований, не только заподозренных в связи с ними,
не только их ближайших родственников, но и всех тех, кто в силу социального
происхождения, политических взглядов, личных симпатий и т. п. мог
сочувствовать партизанам.
А. В. Колчак не был профессиональным администратором, государственным деятелем; методы ведения дел его правительством мало чем отличались от традиционной российской государственной работы: сама. ответственность за судьбы страны сковывала руки, не давала пускаться, тем более в годы войны, на какие-либо политические эксперименты; между тем, как это ни кажется сегодня парадоксальным, именно ответственная политика дискредитировала себя в глазах широких слоев насе ления после 1917 г. Советские историки любят писать о неизбежности победы красных, многие авторы говорили и об исключительней политической близорукость Колчака. Думается, что и в том, и в другом суждении есть доля истину.
В условиях ожесточенной конфронтации, в которой столкнулись отнюдь не две
силы, как это принято представлять, а десятки групп, разнящихся по своим
устремлениям, приоритетам и интересам, только большевики с их склонностью к
демагогии, неверием в само существование каких-либо внеклассовых ценностей,
умением использовать броский лозунг, чтобы потрафить низменным инстинктам
масс, с их тотальным террором, подавляющим даже самую возможность
сопротивления, с их готовностью скрывать — “во имя революции” — свои
истинные намерения и с гипертрофированной убежденностью в собственной
правоте,— да, только они, соединившие фантастическое политическое лицемерие
с леденящей душу искренностью, могли привести население в шоковое состояние
и затем стабилизировать положение в стране. Раз поверившие Советам не имели
потом возможности даже выразить свой протест. Рядом с подобной политикой
всякая другая будет, разумеется, выглядеть наивной и беспомощной. Помимо
этого (существеннейшего) обстоятельства, наложившего отпечаток на весь ход
событий, трагическую развязку для Колчака ускорили и недостаток
централизации, и самоуправство отдельных отрядов и банд, отвративших
население от всей армии, и существование параллельных формирований, не
подчиненных адмиралу, но сыгравших роковую роль в его падении, и
злоупотребления при проведении мобилизации, и даже само проведение
мобилизации вместо построения армии по добровольческому принципу. Однако
высокие цели спасения Отечества, которые ставил перед собой Верховный
Правитель России, личная честность и отвага Колчака, верность его присяге и
долгу, подчёркнуто временный характер режима диктатуры должны заставить нас
по-новому взгля нуть на его роль в истории нашего Отечества.
Поражения на фронте сразу нарушали зыбкое политическое равновесие в тылу
Белой армии. Гражданская война принадлежит к тому типу конфликтов, где
принцип “горе побежденным” верен вдвойне, и началом отступления
колчаковских частей (особенно после отката за Урал) всеобщее недовольство
властью Верховного Правителя с каждым часом возрастало, налаженные с таким
трудом административные и экономические структуры рухнули, и никто не хотел
больше заниматься созидательной деятельностью; население либо было склонно
сочувствовать противнику, либо обвиняло правительство во всех возможных
грехах.
13 ноября 1919 г. командование чехословацкого легиона официально отказалось поддерживать русские части, и поезд Верховного Правителя России был остановлен в Нижнеудинске. Это предательство союзников, к сожалению, отнюдь не единичный акт в 1917—1921 гг.
5 января 1920 г. в результате восстания в Иркутске пришел к власти эсеро- меньшевистский Политический центр. 15 января чехословаки передали ему находившегося под их охраной адмирала Колчака в обмен на гарантии их беспрепятственного прохода во Владивосток. Миссия союзников была исчерпана.
Выступая на VII Всероссийском съезде Советов, В. И. Ленин говорил: “Вот
каким способом, не подачей избирательного бюллетеня ... а на деле сибирский
и уральский крестьянин определил свою судьбу. Он был недоволен большевиками
летом 1918 года. Он увидел, что большевики заставляют дать излишки хлеба не
по спекулятивным ценам, и он повернул на сторону Колчака. Теперь он
посмотрел, сравнил и пришел к иному выводу ... он научился тому, чего из
науки не хотят понять многие эсеры и меньшевики (аплодисменты), что может
быть только две диктатуры, что нужно выбирать либо диктатуру рабочих, либо
диктатуру эксплуататоров”. Следует, однако, уточнить, что пленили Колчака
как раз эсеры и меньшевики из Политического центра, и смогли они это
сделать только при посредстве чехословаков, недавних заклятых врагов
Советов. Так что, если даже принимать терминологию Ленина, крестьяне
выбрали не одну из диктатур, они переориентировались на тех людей, за кого
два года назад подавали пресловутые “избирательные бюллетени”. Вся эта
ситуация весьма характерна для политики большевиков, зачастую сталкивавших
в борьбе за власть своих противников, ослабляя обоих, а затем, после
относительно легкой победы, воплощавших лозунги поверженного врага.
Впрочем, клич меньшевиков и эсеров “Ни Колчак, ни большевики” стал примером
мудрой тактики золотой середины — результаты налицо; социалисты так пеклись
о чистоте своих политических принципов, что облегчили большевикам их не
слишком тонкую игру и заработали свои места в лагерях и ссылках 20—30-х гг.
Как тут не вспомнить настороженное отношение Верховного Правителя России к
партийным функционерам, не умевшим и не желавшим разглядеть реальную
ситуацию из-за буквы собственных программ.
С 21 января по 6 февраля 1920 г. Политический центр, а затем и ревком вели следствие по делу Колчака. Во время допросов адмирал, который не имел- никаких оснований сомневаться в своей участи, держался с присущим ему достоинством, не поступаясь убеждениями и не уповая на милость победителей, обычаи которых были ему слишком хорошо известны. В ночь с 6 на 7 февраля, в связи с возникшими у красных осложнениями в районе Иркутска, А. В. Колчак был расстрелян без суда.
Характерное выражение употребил в докладе на II съезде политпросветов 17
октября-1921 г. Ленин: “Врангели, Колчаки, Деникины частью отправились к
Николаю Романову, частью укрылись в безопасных заграничных местах”.
Действительно, в обстоятельствах гибели последнего Императора и Верховного
Правителя России адмирала Колчака много общего. “Отправились к Николаю
Романову” — какой прекрасный неологизм наступавшей прекрасной эпохи!
Нам уже приходилось вспоминать, что победителей не судят. Но когда
утверждается ложь, над ней, в свою очередь, торжествует время, рано или
поздно обнажающее истину. Вакханалии демагогии, разгулу эгоистических
интересов Александр Васильевич Колчак мог противопоставить только свой
разум и понятия о чести и долге русского офицера. Ему, прекрасному знатоку
морского дела, возможно, не хватало ловкости гражданского администратора.
Он не сумел, а может быть, не захотел учесть психологию обезумевшей толпы.
Его убили, потому что его боялись, боялись даже поверженного, боялись
одного его имени, так же как боялись “слабохарактерного Императора”,
“ненавистную народу Императрицу”, смертельно больного наследника
Цесаревича, “бездарных царедворцев”, “сеющих невежество попов” и многих,
многих других.
