Днем решаем отсидеться в самом глубоком ущелье Юро, которое обследовали мы с Пачо. На месте слияния ущелий Че организовал засаду из четырех человек:
Антонио, Пачо, Артуро и Вилли. Мы расположились в ущелье Юро метрах в пятидесяти от них.
В 8 часов утра Че приказывает мне подняться по правому склону, спрятаться там и в течение дня вести наблюдение за перемещениями противника.
Я дежурил на наблюдательном пункте, как вдруг заметил странное
перемещение в лагере противника. До этого солдаты были заняты оборудованием
лагеря. Теперь же они осторожно двигались по направлению и нам. Я тотчас же
в полный голос сообщил об этом Че. Солдаты были еще на таком расстоянии,
что не могли слышать нас, а Че, как я говорил, находился метрах в
пятнадцати от нас. Он спросил, в каком направлении они перемещаются, и я
ответил, что они со всех сторон двигаются к нам. Это сообщение не
встревожило Че. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Мы знали, что он
умеет сохранять спокойствие даже в самые критические моменты. Когда солдаты
приблизились на расстояние трехсот метров, я снова сообщил: “Они подходят,
Фернандо”. Он знаком показал, чтобы я продолжал наблюдать. Я неподвижно
следил за тем, как противник заходит справа, окружая нас. Около 11,
стараясь говорить как можно тише, я передал Че, что солдаты уже находятся
метрах в ста и теперь могут меня услышать.
Никогда не забуду, как росло наше напряжение. Наше состояние легко было понять. Мы видели, как цепи солдат с убийственной медлительностью, естественной для людей, прекрасно осведомленных о нашем расположении и понимающих, что столкновение неизбежно, приближаются к нам. А мы занимаем позицию, во всех отношениях невыгодную для ведения боя.
Соотношение сил просто чудовищное: приблизительно три тысячи солдат
против семнадцати человек, из которых Помбо, Пачо и я ранены; у Паблито
сломана нога; Чино, Эустакио и еще двое боливийцев, врач и сам Че больны.
Все, ну решительно все против нас. Мы уже едва осмеливаемся дышать.
Я смотрю на Че и вижу, что, несмотря ни на что, он совершенно спокоен.
Он отдает мне приказ – последний приказ, и вижу я его тоже в последний раз.
На его лице не заметно ни тени волнения. Он говорит обычным голосом, с
расстановкой, необычайно спокойно. По крайней мере, мне так показалось
тогда, в те незабываемые минуты. Он сказал, что все в порядке, что я должен
любой ценой удержаться на своей позиции и первым не стрелять, отвечать
только на огонь противника. Я знал, что Че спокоен: опытный партизан
никогда не думает о смерти. Думать о смерти, значит думать о поражении, а
партизан не имеет права думать о поражении. Ни в Сьерре, ни в Лас-Вильясе,
ни в одном бою мне ни разу не приходила в голову мысль о том, что меня
убьют. Наоборот, я всегда знал, что убивать буду я. Буду стрелять и
уничтожать врага.
Принято считать, что бой начался в час дня. Мы с Инти, следя за временем перемещения противника, то и дело посматривали на часы. Последний раз я взглянул на них, когда стрелки показывали 11.30 утра. Именно в этот момент я услышал, как солдаты закричали: “Они в этом ущелье!”
Мы спрятались за дерево: я стоял впереди, Инти прислонился к дереву, а
Дарио устроился между ног, моих и Инти. Мы приготовились к бою. Земля вдруг
задрожала, как будто тысячи разъяренных диких зверей сорвались с места и
несутся на нас. Солдаты открыли плотный огонь по тому месту, где находился
Че с товарищами. Рвущиеся гранаты, оглушительный треск пулеметов,
несмолкаемый грохот ружейных залпов и минометных выстрелов,– вся эта лавина
смерти обрушилась на то место, где мы оставили Че, метрах в двадцати пяти –
тридцати от нас. Вдруг какой-то солдат крикнул: “Одного убили!” Я обернулся
и увидел, что это Анисето. Я приставляю карабин М-2 к левому плечу (правое
– раненое) и беру на прицел капитана, командующего силами противника. Надо
выполнять приказ Че, раз они обнаружили отряд. И убили Анисето...
Стреляю и убиваю капитана. Он падает перед своими солдатами, что
вызывает их откровенное удивление, так как со дна ущелья, по которому они
стреляли, трудно вести прицельный огонь. Я и дальше придерживаюсь этой
тактики: замечаю, кто принимает командование вместо капитана, убиваю его, и
это вносит замешательство – потеряв командира, солдаты начинают стрелять
беспорядочно. Это было невероятно. Солдат за солдатом падал после моего
очередного выстрела, а противник никак не мог сообразить, что стреляют с
противоположного склона, а не со дна ущелья. Убитые солдаты скатывались со
склона на дно ущелья. Как всегда, я стрелял по корпусу, чтобы уж наверняка.
Но два или три раза мне пришлось выстрелить вторично.
Бой в ущелье Юро запомнился мне как самый кровопролитный из всех партизанских боев, в которых мне приходилось участвовать как на Кубе, так и в других местах. Неравенство сил было громадным: против нас бросили пять батальонов солдат, отряды рейнджеров. Впоследствии станет известно, как наши товарищи, закаленные в десятках боев, плечом к плечу с другими бойцами, на протяжении одиннадцати месяцев демонстрировавшими свою выдержку, сражались, как это умеют делать только люди, борющиеся за правое дело. Так и должен был сражаться интернациональный отряд, сформированный и руководимый Че.
Условия местности мешали нам больше, чем численное превосходство противника, не говоря уже о перенесенных лишениях, голоде, жажде, постоянном недосыпании, отсутствии белковой пищи, одежды, медикаментов для больных и раненых. В тот момент только девять из семнадцати были по- настоящему боеспособны.
В этот момент я сделал неосторожное движение и обнаружил себя. Меня
заметил солдат и дал автоматную очередь. Пуля попала в один из магазинов —
уже пустой,— висевших у меня на поясе, и вошла в пах, но не глубоко. Это
была пуля, выпущенная из карабина М-2. Так, с двумя пулями—этой и другой,
полученной при ранении 26 сентября и застрявшей в шейной области, я
прошагал тысячи километров по земле Боливии, и извлекли их только на Кубе.
В это время офицер, командовавший солдатами, безуспешно пытался связаться с
вышестоящим начальством. Лейтенант так кричал в аппарат, что мы услышали
имя полковника. Он просил разрешения оставить занимаемую позицию, так как,
по его словам, кругом партизаны, и он несет большие потери. Где-то между
17.30 и 18.00 лейтенант получил, наконец, приказ отступать и так поспешно
убрался, что даже не удосужился вынести со дна ущелья убитых и раненных
мною солдат, бросив их умирать.
Когда мы увидели, что противник отступает, нас захлестнула безудержная радость. Мы прорвали кольцо окружения, как того хотел Че.
“Идемте, идемте к Че”,– сказал я Инти и Дарио. И втроем мы стали быстро спускаться, чтобы сообщить эту новость. Мы представляли, как все обрадуются... Но вместо радости встречи нам пришлось пережить самое жестокое потрясение.
На дне ущелья лежали изуродованные до неузнаваемости тела наших дорогих товарищей Антонио, Пачо, Артуро и Анисето. Ни Че, ни других товарищей не было. Что с ними случилось? Мы стояли с опущенными головами, глядя на печальную картину, раздавленные собственным бессилием. Все было напрасно. Я никак не мог прийти в себя, подавить боль и растерянность, вызванные гибелью четырех товарищей и исчезновением остальных. Вдруг слышу, кто-то стонет. Бегу туда, откуда доносится стон. Может быть, это наши и их еще можно спасти...
И что же вижу? Это раненные мною солдаты. Они лежали в нескольких
метрах от наших товарищей. Первое, что мне приходит в голову, – отомстить.
Отомстить за друзей. Перестрелять их... Но я не смог. Этого не понять тем,
кто воюет не за свой народ, а за деньги или просто из желания убивать. Я не
смог, я пожалел их.
Мы вспомнили, что на случай, если рассеемся во время боя, Че назначил
нам место встречи. Это было довольно далеко, на берегах реки Санта-Элена.
Местечко называлось Наранхаль.
9 октября
На рассвете мы подошли к деревне Ла-Игера. До нее было метров 400. Мы
быстро спрятались в зарослях кустарника, как прячутся в свои норы звери. Но
наше убежище было не очень надежным. Мы стали наблюдать за тем, что
происходило в деревне. Здесь было много военных, а это означало, что в
деревне размещается штаб противника. Это предположение подтвердилось, когда
над нами пролетели вертолеты и сели в Ла-Игере. Мы считали, что Че уже в
Наранхале, ждет нас... Нам и в голову не могло прийти, что он арестован и
теперь находится в этой самой деревне. Если бы мы это знали, мы бы
попытались освободить его или умерли бы вместе с ним. Но мы допустить этого
не могли.
Из нашего укрытия мы видели, как солдаты вытащили несколько трупов. Мы
решили, что это тела наших геройски погибших товарищей – Антонио, Анисето,
Артуро и Пачо – и восьмерых убитых мною солдат, которых они бросили
умирать, не оказав медицинской помощи. Значит, думал я про себя, они все-
таки вернулись за своими убитыми.
Как мы ни хотели поскорей добраться до Наранхаля, было бы безумием пускаться в путь средь бела дня, когда нас могли обнаружить и с вертолетов, и из Ла-Игеры. Так что весь день 9 октября мы были вынуждены просидеть в укрытии, спрятавшись в траве.
У меня был небольшой транзистор Коко, который он подарил мне перед
смертью. Около 10 утра я предложил послушать и узнать последние новости. Я
включил транзистор на минимальную громкость, и мы все склонились над ним.
Поймали какую-то радиостанцию. Передавали приметы Че: имя, особенности
телосложения, обут в абаки, цвет носков, описание. И тут мы все поняли. Все
радиостанции передавали одну и ту же страшную новость о том, что
партизанский командир Рамон, легендарный майор Эрнесто Че Гевара погиб в
бою в ущелье Юро.
Посмотрев на радио, я вдруг понял, что плачу. Я отрываю взгляд от транзистора, смотрю на своих товарищей и вижу, что они тоже плачут. Плачут все, и тогда я понимаю, что как я ни старался отогнать от себя эту чудовищную мысль, она оказалась правдой: они убили Че.
На сердце у меня вдруг стало спокойно, боль утихла. Откуда взялось это спокойствие? Оно родилось из той непреложной прекрасной истины, что Че дорог и принадлежит всем людям, всем народам, а не только кубинцам. Поэтому мы не чувствуем национальных различий, поэтому боливийцы оплакивают Че вместе с нами, его братьями по оружию, воевавшими в Сьерра-Маэстре; И для них Че был и остается командиром, товарищем, дорогим другом, потеря которого щемящей болью отозвалась в каждом сердце и заставляет плакать всех.
Мы уже не чувствовали ни усталости, ни голода, ни жажды, не хотелось спать, ничего не хотелось.
Приложение 1
Скорбь миллионов
Отрывки из речи Первого секретаря ЦК Коммунистической партии Кубы,
Премьер-министра Революционного правительства майора Фиделя Кастро Рус па
траурном заседании, посвященном памяти майора Эрнесто Че Гевары. Площадь
Революции, 18 октября 1967 года, “Год Героического Вьетнама”.
Товарищи революционеры!
Мы познакомились с Че в июле или августе 1955 года. Как пишет в своих
очерках сам Гевара, в один день он стал будущим участником экспедиции
“Гранмы”. Однако в то время у этой экспедиции не было ни корабля, ни
оружия, ни войска. Обстоятельства сложились так, что Че Гевара вместе с
Раулем оказались первыми в списке экипажа “Гранмы”.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8
