Сталинизм и "тоталитаризм"
А.В. Фатеев
Сталинизм и «тоталитаризм»[1]
Необходимость сохранения главного производственного отношения капитализма – получение прибавочной стоимости путем эксплуатации наемного труда[2] – вынуждает владельцев капитала поддерживать консервативные формы идеологии. В середине ХХ века на основе правого либерализма и эволюционирующих в его сторону мелкобуржуазно-социалистических доктрин оформился конгломерат концепций, объединенных общим названием «цивилизационный подход». Концепции несли в себе черты «подхода», определившиеся еще в учениях Н. Я. Данилевского и О. Шпенглера. Независимо от формы, будь то представление о совокупности равноценных цивилизаций или о цивилизующей весь мир державе, основанной на непоколебимой системе ценностей, его философской основой является идеализм и вульгарный материализм. Цивилизациологи ищут «сверхидею», ценности, скрепляющие общество, но не рассматривают их «земное» происхождение и конкретно-историческое содержание, масштаб распространения, игнорируют противостоящие им ценности. Источником развития признается деятельность творческого меньшинства, которое способно дать «ответ» на «вызов» времени, а причиной потрясений – «кризис ценностей». Следствие – отбрасывание принципов системности и историзма, системного подхода. Отдельные цивилизациологи откровенно заявляют об отрицании поиска объективной истины и опоре на субъективизм: «духовный опыт, интуитивное знание, эстетические и моральные суждения»[3].
К «цивилизационному» видению мира вела логика борьбы между блоками в период холодной войны, классовые интересы советской номенклатуры и западного истеблишмента. Его разновидностями являются «сталинизм» и «тоталитаризм».
Сталинизм – мелкобуржуазный коммунизм индустриального времени[4], идеология номенклатуры политарного[5] государства, возникшего после войн и революций во враждебном окружении в слаборазвитом капиталистическом обществе с подавляющим преобладанием мелких собственников, инструмент для духовной мобилизации общества на модернизацию и самозащиту. Лидеры ВКП (б) не понимали противоречия целей и средств своей политики, допускали, что государственная эксплуатация трудящихся, которую мифологизированное сознание сталиниста не воспринимало как эксплуатацию, должна была привести к построению качественно нового социалистического общества. Особенность сталинизма – государственный статус, происхождение в результате опрощения социалистических идей в конце 20-х годов, спекуляция на идеях классиков марксизма. В сущности, это «политическая теология» (К. Маркс), приспособленная для оправдания насилия по отношению к обществу в чрезвычайных обстоятельствах, не имевшая ничего общего с диалектическим методом познания и революционной практикой марксизма. Материальной основой для воспроизводства сталинизма были «раскрестьянивание» и пролетаризация мелких буржуа – крестьян, ремесленников в период индустриализации[6]; сталинизм наиболее ярко выражен в период аграрно-индустриальной стадии развития. После реформ 1930-х годов его воспроизводству способствовал необычный для того времени социально-экономический уклад: капиталом стала огосударствленная экономика. И. В. Сталин и его группа осуществляли классовую диктатуру еще незрелой номенклатуры, рекрутируемой из народа. СССР не вырвался из рамок капиталистической формации, но его социально-политический строй субъективно воспринимался исторически ограниченными трудящимися и буржуазией всего мира как «социализм».
Идейными предтечами сталинизма были мелкобуржуазный социализм, критически-утопический социализм и коммунизм, «казарменный коммунизм», распространенные в ХIХ и ХХ веке в Западной Европе и России, не раз раскритикованные марксистами[7]. Идеологов течений роднит критика капитализма, в которой верно подмечены его противоречия, но предлагаются фантастические средства для трансформации. Они преувеличивали роль политических учреждений в жизни общества, стремились уничтожить эксплуатацию путем реформ в сфере обращения и распределения, предлагали уравнивание состояний как панацею для установления социальной справедливости в условиях закономерной социальной дифференциации. Их экономический и политический «романтизм» приводил к волюнтаризму. Российские народники, например, «выбрасывали за борт всякий исторический реализм, сопоставляя всегда действительность капитализма с вымыслом докапиталистических порядков»[8]. Подобную манеру рассуждений В.И. Ленин сравнивал с «узко интеллигентным самомнением или, пожалуй, бюрократическим мышлением»[9]. Для данного стиля характерно социальное прожектерство; недоверие к самостоятельным тенденциям отдельных общественных классов, творящих историю сообразно их интересам, отношение к ним как к материалу истории; игнорирование вопроса об условиях, которые могут развивать сознательную деятельность творцов истории – народных масс, количество которых будет возрастать по мере ускорения исторического процесса; стремление задержать или игнорировать противоречия реальной действительности в угоду утопиям вместо сознательного разрешения их. Догматизм идеологов приводил к отрицанию гуманистических ценностей предшественников, к эклектизму.
Во время и после Октябрьского политического переворота, совершенного социалистическими силами в рамках буржуазно-демократической и национально-освободительной революции, значительная часть мелкой буржуазии пошла за рабочим классом и РСДРП (б) – РКП (б). Вектор иллюзий мелких буржуа изменил направление: действительность капитализма «труженики-собственники» стали сопоставлять с вымыслом о лучшем будущем. В коммунистических грезах сконцентрировались не реализованные потребности десятков миллионов людей в отсталой стране, которые они мечтали удовлетворить при помощи государства. Свою роль сыграли Декрет о земле 1917 года; патриотическая борьба против интервенции и белогвардейцев; при всех перегибах политики «военного коммунизма» она оказалась в тех условиях более рациональной и эффективной, чем экономическая линия белогвардейских правительств[10]. Трудящиеся разочаровались в либерализме, с которым связывали эксплуатацию и классовую политику Временного правительства.
Представители и выходцы из мелкой буржуазии приобретают черты, резко контрастирующие с социально-психологическим обликом буржуазии. Усиливается их враждебность власти крупного капитала[11], олицетворяющим его государствам. Облик российских и зарубежных революционно настроенных мелких буржуа запечатлен в поэзии и политических трудах[12]. Литературные критики отметили пристрастие писателей 20-х годов к образу нового человека. Для него были характерны стихийность, цельность, страстность, непосредственность, прямолинейность, инстинктивная тяга к справедливости, жадность к жизни, наивность, невежество, любознательность, непочтительное отношение к дореволюционным ценностям, коллективизм, ненависть к барам, неприязнь к интеллигенции[13]. На этой основе в период гражданской войны сформировался тип руководителя из числа рабочих и крестьян, который обладал «психологией прямого действия»: уверенностью в безграничных возможностях «революционных мер» при решении любых проблем[14].
Маркс наблюдал подобных людей в середине 19 века в революционной Европе. Их «грубый и неосмысленный» коммунизм, писал он, «есть только форма проявления гнусности частной собственности, желающей утвердить себя в качестве положительной общности». Неразвитость идеологов грубого коммунизма выражается в непонимании «человеческой природы потребности», отрицании значимости личности человека, возвеличивании физического труда в противовес миру «культуры и цивилизации», следовании идеалу всеобщего опрощения. Уверовав в «уничтожение человеческого самоотчуждения» на основе «общности труда и равенства заработной платы, выплачиваемой …общиной как всеобщим капиталистом», грубые коммунисты объективно оставались в рамках частнособственнических отношений[15].
Недалеко от «масс» ушли и вожди, которые пришли на смену Ленину. Хорошо знавший Сталина Л.Д. Троцкий заметил о его качествах: «Главное из них: несоответствие честолюбивой воли и ресурсов ума и таланта»[16]. Наблюдение Троцкого было подтверждено деятельностью Сталина: волюнтаристским перекраиванием планов первой пятилетки, некомпетентным вмешательством в формирование военной стратегии. Отрицательные черты самого Троцкого зафиксировал Ленин в «Письме к съезду».
НЭП – социалистическая, в интересах большинства населения, политика партии в условиях разрушенной страны, населенной людьми с мелкобуржуазной психологией, – был положительно встречен крестьянством и принес свои плоды. Характер политики определяли несколько тысяч революционеров со стажем и поредевший в боях гражданской войны слой социалистически развитых рабочих, а также Ленин во главе РКП (б). Об его исключительной роли писали современники и историки[17]. Ленин чувствовал слабость субъективного фактора революции после войны, но рассчитывал, что в исторически короткие сроки политика «культурничества» подготовит материальные и духовные предпосылки для перехода к новому строю[18]. Это была историческая альтернатива России. Однако отсталость страны, мелкобуржуазность ее населения, управленческое бескультурье, давление капиталистических государств создавали предпосылки для изменения характера политики, повод для культа личности. Общественная психология первой трети ХХ века в России опредметилась в виде Мавзолея В.И. Ленина.
После смерти Ленина и закономерного раскола в ВКП (б) субъективный фактор Октябрьской революции изменил содержание: приобрел мелкобуржуазно-коммунистический характер, стал отличаться «детской болезнью левизны» в политике. Для отсталой страны это имело огромное значение. Эпоха Октябрьской революции и ленинизма закончилась. В сетованиях крестьян периода раскулачивания: «Лучше Ленин, чем ленинизм. Лучшие коммунисты убиты и умерли. Остались сволочи»[19], была определенная доля истины. С поправкой, что под «ленинизмом» в 1929 году смоленский крестьянин имел в виду политику группы Сталина, а под «сволочами» навербованных из маргинализированных слоев населения чиновников. Адаптация идеологической составляющей надстройки общества в духе номенклатуры для удовлетворения потребностей возникающего в СССР индустриального общества и политического режима завершится вместе с публикацией «Краткого курса ВКП (б)» в 1938 году. Репрессии 30-х годов приглушили революционное сознание народа. Руководство страны выбрало вариант безальтернативных выборов[20]: уничтожило намек даже на буржуазную демократию, заменив ее мифом о «социалистической демократии». Обрыв социалистической политики, видимый М. Н. Рютину[21] уже в июне 1932 года, до ХХ съезда КПСС не был осмыслен: СССР продолжал служить надеждой для трудящихся, раздражая этим буржуазные слои западных стран[22].
