Номенклатура использовала сталинизм для отчуждения трудящихся от собственности и власти, для эксплуатации. Идеалы равенства, справедливости, коллективизма, провозглашение построения «социализма», понятия «скромность» и «патриотизм» в их интерпретации чиновниками способствовали «затягиванию поясов», некритическому восприятию государственной идеологии, формированию упрощенных потребностей, сосредоточению бюджетных средств для решения макроэкономических, оборонных задач.
«Нотариально заверенные марксисты» (Э.Ильенков), изучавшие новейшую историю СССР, заявляли о приверженности теории формаций, но не следовали ей на практике: не исследовали сущность производственных отношений – системообразующего элемента, отправной точки для анализа всей общественной системы[23]. Они не могли констатировать изъятие прибавочной стоимости государством, владевшим подавляющей частью средств производства, тесно переплетенное с докапиталистическими отношениями – рабством в форме ГУЛАГа и вторичным закрепощением крестьянства. На иллюзию о социалистическом характере СССР работали введенные впервые в мире бесплатные медицина и образование. Для малоимущих граждан они стали социальными лифтами и спасением, для трудящихся западных стран потрясением и идеалом. Сегодня, с учетом мирового опыта, мы можем охарактеризовать эти институты как доведенные до логического конца буржуазно-демократические преобразования. Социалистический характер они будут иметь только в совокупности с другими факторами, прежде всего преодолением отчуждения трудящихся от собственности и власти, высоким уровнем культуры народа. Тогда же, возможно, будет преодолено их остаточное финансирование. Происходила подмена всестороннего анализа реалий общества социальным морализированием, классовый протест интерпретировался как возмущение по поводу состояния нравов. Недостатки морального сознания рассматривались как психологическая проблема, которую легко преодолеть на пути самосовершенствования и незначительной модернизации надстроечных институтов[24]. С этой целью власть поощряла деятельность аттестованных ею сатириков.
Политика группы Сталина приводила к многочисленным жертвам и обострению общественных противоречий. Естественно, в военное и послевоенное время стал фактом рост религиозности населения. Власть задействовала возможности Русской православной церкви, иллюзорно-компенсаторную, регулятивную и интегрирующую функции религии для удержания граждан в повиновении. И.В. Сталин поспособствовал возрождению РПЦ.
Советский строй формировал качества человека капиталистического общества: конкуренцию вместо сотрудничества; индивидуализм и лжеколлективизм; зависть и стяжательство вместо стремления приумножать государственную собственность; авторитаризм вместо диалога; национализм и антисемитизм вместо интернационализма; гражданскую трусость и конформизм вместо установки на социальное творчество. Режим хищнически эксплуатировал патриотические и социалистические иллюзии граждан, что приводило к цинизму или апатии. Ученые, которые пытались развивать марксистские и иные взгляды[25], репрессировались государством. Объективно происходило формирование гносеологических предпосылок для усвоения обществоведами и гражданами либеральных форм цивилизационного подхода. В начале 60-х годов бюрократия осознала свой корпоративный интерес. Происходило ее обуржуазивание; советский бюрократизм – одна из форм буржуазности. Западные идеологи с удивлением обнаружили, что возникшая в эпоху Брежнева элита оказалась весьма похожа на элиту западных стран[26].
Соответственно, официозное искусство в не меньшей степени, чем западное, «перерезало нравственные корни, прорастающие в структуру личности из глубины социально-классовых интересов и идеалов, и имело дело с нравственностью, лишенной ее действительных корней»[27]. Сталинисты не могли заявить, что советское общество порождает антагонистические противоречия и личность буржуазного типа. «Отдельные недостатки» интерпретировались как результат влияния прошлого и западной пропаганды, действия врагов. Квинтэссенцию сталинского и голливудского понимания причин общественных конфликтов и развития в 1945 году дал выдвиженец Сталина А.А. Фадеев во время дискуссии с С.Я. Маршаком о книге В. А. Каверина «Два капитана»: «Таких просто злодеев полно везде. Ничего нет в книге Каверина западноевропейского. Есть просто плохие и злые люди и очень хорошо, что автор противопоставил прямодушие, преданность, долг – это настолько соответствует духу нашего общества и не является чужеродным в нашей Отечественной войне»[28]. Руководствуясь подобными установками, чиновники формировали, например, новую детскую литературу[29].
Прямодушие и долг, которыми был преисполнен до конца жизни Фадеев, после потери им мелкобуржуазной наивности способствовали превращению его в одного из первых советских диссидентов. Следствием работы проснувшейся во время «оттепели» мысли[30] было предсмертное письмо, в котором он осудил «сатрапа Сталина», отсталые слои народа, чиновников – «нуворишей от великого ленинского учения». Фадеева мучило, что чиновники, пользуясь ложным пониманием «партийности», превратили его и других граждански настроенных писателей в свой обслуживающий персонал – «мальчишек», орудие истребления ряда писателей и литературы[31]. Это было разочарование в обществе, возникшем при участии писателя и совершенно не совпадающим с его коммунистическим идеалом, – чувство, которое испытывала часть старых коммунистов[32]. Мстительная номенклатура не только скрыла письмо, но и преподнесла самоубийство только как следствие алкоголизма.
Вынужденные считаться с изменением обстановки, чиновники развивали идеологию. В неосталинизме уже не было тезиса о возрастании классовой борьбы по мере построения социализма, зато включено положение о мирном сосуществовании государств с различным общественным строем, а затем и концепция «развитого социализма». Но сложившиеся в СССР производственные отношения, которые номенклатура не подвергала сомнению, – государственная эксплуатация трудящихся – не могли обеспечить в должной мере развитие экономики и социальной сферы в эпоху НТР, коренного изменения социальной структуры. Идеология неосталинизма теряла авторитет среди все более образованных и информированных граждан по мере сокращения национального дохода СССР, роста дефицита и теневой экономики.
На Западе для разоблачения «сталинизма» использовали возникшее в конце 20-х годов понятие «тоталитаризм». Новый ярлык обозначал «образ врага»[33], антилиберальные течения, системы, что отразил Ф.Боркенау в 1939 году в работе «Тоталитарный враг»[34]. Истеблишмент англо-саксонских стран считал тоталитаризм либо порождением иных цивилизаций, либо следствием действий всемогущих (дьяволоподобных) личностей, которые увели свои общества с либерального пути. В «цивилизациях» врагов в наибольшей степени проявили себя ненавистные крупному капиталу тенденции, прежде всего государственное регулирование дезорганизованной войнами и революциями экономики. В 1952 году политологический форум в США определил «тоталитаризм» как «закрытую и неподвижную социокультурную и политическую структуру, в которой всякое действие – от воспитания детей до производства и распределения товаров – направляется и контролируется из единого центра»[35].
Х. Арендт, К. Фридрих и З. Бжезинский в 1950-х годах[36] модернизировали термин для глобальной дискредитации вражеской «цивилизации» и сплочения либеральных держав на антисоветской основе. В 1956 году двое последних разработали концепцию «тоталитарного синдрома» из шести признаков, которые, по их мнению, описывали состояние СССР и стран Восточной Европы. Констатация признаков сопровождалась признаниями, которые, фактически, подрывали концепцию: «Однако в настоящее время мы не в состоянии сколько-нибудь убедительно объяснить возникновение тоталитарных диктатур»; Маркс, Энгельс, Гегель осудили бы тоталитарные государства[37]. Соответственно, концепция тоталитаризма обслуживала внутриполитические интересы праволиберальных сил западного мира в борьбе с государственными структурами их же стран за ту степень экономической свободы, которую общество после мирового кризиса 1930-х годов уже не могло предоставить корпорациям. В духе теории заговора правые силы переносили источник «тоталитарной заразы» в государства-соперники и обвиняли в «предательстве» своих внутриполитических оппонентов. «Тоталитаризмом» запугивали трудящихся Запада. Убедительность постулатам правых придавал развязанный в СССР террор. Понятие «тоталитаризм» отражало опасения и левых либералов по поводу нарастания государственно-монополистических тенденций в самом западном мире. Во второй половине ХХ века исследователи отмечали все больший изоморфизм так называемых коммунистических и либеральных государств. Со времен Ф. Рузвельта стало нормой государственное программирование экономических процессов. Подспорьем в укрощении социалистических врагов и строптивых левых либералов стал маккартизм: до полусмерти напугал интеллектуалов не только в США. Проводя в отношении ряда народов политику геноцида для ограбления их стран, западные лидеры лицемерно рыдали по поводу загубленных жизней в советском ГУЛАГе. Тот факт, что средства массовой информации на Западе принадлежали разным собственникам, не исключал насаждения ими исключительно либеральной идеологии: большинство их руководителей были консерваторами[38]. По крайней мере, они не были замечены в стремлении освещать достижения социалистических сил исключительно из любви к принципу плюрализма.
Развернувшаяся на Западе в период «разрядки» 1970-х годов дискуссия о концепции тоталитаризма закончилась развенчанием ее догм[39]. Стремление спасти концепцию заставило Арендт предложить применять термин только к обществу сталинского времени и фашистской Германии[40]. Она делала акцент на силу пропаганды и государственный террор, которые мешали ей, в отличие от установок по периоду правления Л.И. Брежнева, признать СССР всего лишь авторитарным государством с однопартийной системой. Однако роль террора власти по отношению к населению можно понять только в совокупности с другими средствами управления в контексте изучаемой эпохи. Он был показателем не всепроникающего могущества, а слабости государства и неуверенности руководителей во враждебной политической среде. Здесь уместна аналогия с событиями Французской революции. «Вина за господство террора в 1793 г., – писал Ф. Энгельс, – падает почти исключительно на перепуганных, выставляющих себя патриотами буржуа, на мелких мещан, напускавших в штаны от страха, и на шайку прохвостов, обделывавших свои делишки при терроре»[41]. В 1930-е годы «прохвостами» были, например, секретари комитетов партии, выдвиженцы из низших слоев населения, которые опасались, что в случае утверждения альтернативных выборов на основе новой конституции они не будут избраны в высшие органы власти[42]. Что касается пропаганды, то стоит отметить, что американская пропаганда по мощи превосходила советскую, особенно после ХХ съезда КПСС, но правые либералы не зачисляли США в тоталитарные государства.
