состояние человеческого бытия, снимает «страх Божий», предписанный человеку
в его обыденной жизни, даже страх перед днем Суда. «В любви нет страха, но
совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение;
боящийся не совершен в любви» (1 Ин 4, 18).
Первые защитники и пропагандисты христианства, учившие еще во времена
гонений на него со стороны римской власти, осмыслили новозаветное учение о
любви, прежде всего как наказ о гуманных отношениях между людьми, о
человечности как главном принципе социального бытия.
Опираясь на предпосылки, возникшие еще в стоической философии, ранняя
патристика попыталась разработать и внедрить в позднеантичное общество
комплекс таких отношений внутри социума, который обеспечивал бы защиту
свободы и достоинства человеческой личности во всем ее индивидуальном
своеобразии, в ее оригинальной самости. На смену философскому духовному
эросу античности христианство принесло интимную, глубоко человечную,
сострадательную любовь к ближнему, освятив ее божественным авторитетом,
божественной заповедью и производя ее от божественной любви. Всеобъемлющая,
всепроникающая любовь к людям становится главным оружием в руках ранних
христиан против всякого зла и насилия, и вся раннехристианская культура
устремлена к воплощению идеалов христианского гуманизма в жизни. Бог
даровал человеку мудрость и человеколюбие, поэтому для христиан на первом
месте стоит религия – «познание и почитание истинного Бога», но
непосредственно за ней и в тесной связи с ней следует человеколюбие –
«милосердие, или человечность». Гуманность, милосердие, сострадание, любовь
к людям – вот область чувств и нравственных принципов, открытая
христианством и поставленная им в основу построения новой культуры.
Вслед за раннехристианскими мыслителями много внимания проблеме любви
уделяли и византийские отцы церкви. Идеи человечности, гуманного отношения
к каждому конкретному человеку и для них сохраняют свою высокую значимость,
но здесь они практически не добавляют ничего нового к идеям апологетов.
Находки византийцев лежат более в сфере чисто духовного опыта, который, по
их глубокому убеждению, опирающемуся на Новый завет, неосуществим без
любви. «Познание осуществляется любовью», - афористически выразил его суть
крупнейший мыслитель IV в. Григорий Нисский, и в этом направлении активно
работала мысль многих византийских богословов и практиков «духовного
делания».
Учение о божественном эросе составляло глубинные основания всей
христианско-византийской духовности. Христианство как мировоззрение и
религия, обращенная к самым широким массам населения, избегало абстрактных
усложненных форм выражения своего учения. Самые сложные духовные истины оно
стремилось выразить в формах, доступных пониманию каждого верующего.
Осознав эрос, любовь в качестве главной творческой движущей силы
универсума, византийские мыслители стремились донести эту идею до всех
членов Церкви, внедряя в их сознание не ее космическое значение, а в первую
очередь социально-личностный смысл. Ведь христианский Бог, хотя и
умонепостигаем, но, прежде всего — личность, и божественный эрос
проявляется для человека в формах межличностной, индивидуальной и очень
интимной любви. Познание Бога, слияние с ним — это, в конечном счете, очень
личный, очень интимный тайный акт, хотя готовиться к нему можно и нужно
соборно.
Поздняя святоотеческая традиция приписывает одному из крупнейших
византийских богословов, комментатору «Ареопагитик» Максиму Исповеднику
(VII в.), издание сборника высказываний о любви, наиболее полно выражающих
патриотические представления. В четырех «сотницах» афористических суждений,
обращенных, прежде всего к возлюбленным самого Христа—монахам, представлены
многие аспекты христианского (и шире — средневекового вообще) понимания
любви. Любовь предстает в этом сборнике, прежде всего как важный
гносеологический фактор, то есть познавательная сила. Высшее знание
обретается человеком только на путях и в акте безмерной любви к Абсолюту.
Познание божественных вещей возможно только в состоянии «блаженной страсти
святой любви» к ним, «связывающей ум духовными созерцаниями» и отрешающей
его полностью от вещественного мира. «Страсть любви прилепляет» человека к
Богу, его дух воспаряет к Богу «на крыльях любви» и созерцает его свойства,
насколько это доступно уму человеческому. «Когда по влечению любви ум
возносится к Богу, тогда он не чувствует ни самого себя, ни чего-либо из
сущего. Озаряясь божественным безмерным светом, он не чувствует ничего из
сотворенного, подобно тому как и физическое око не видит звезд при сияющем
солнце». В состоянии бесконечной и всепоглощающей любви ум «подвигается к
исследованиям о Боге и получает чистые и ясные о нем извещения».
Даже вера, которая в христианстве как учении, прежде всего религиозном
занимает главное место, не может обойтись без любви. Только любовь
возжигает в душе «свет ведения», и, более того, она бесконечна. «Вера и
надежда,— считает Максим,— имеют предел; любовь же, соединяясь с
пребесконечным и всегда возрастая, пребывает в бесконечные веки. И потому
любовь выше всего». Любовь очищает дух человека от ложных и низменных
пристрастий и открывает духовные сокровища в нем самом, в глубинах его
«сердца», под которым христианство, как уже указывалось, имеет в виду не
физическое сердце, но некий духовно-душевный центр человека. Именно в нем
обретает человек, охваченный божественной любовью, «все сокровища
премудрости и ведения». В акте этой любви наш ум преобразуется, уподобляясь
божественному Уму. Он становится мудрым, благим, человеколюбивым,
милостивым, долготерпеливым — «словом, почти все божественные свойства в
себя приемлет. А отлучающийся от Бога ум становится либо скотским,
погрязнув в сластолюбии, либо зверским, побуждающим к нападению на людей
ради скотских удовольствий».
Слияние с Богом (равно обладание им, мистическое познание его) в акте
божественной любви — цель жизни христианина; оно обещает ему спасение и
бесконечное блаженство. «Не будь скор на отвержение духовной любви, ибо не
осталось людям иного пути к спасению»,— утверждает Максим. И пролегает этот
путь через нравственно-этическую сферу — правильный с христианской точки
зрения образ жизни, то есть через исполнение божественных заповедей, и,
прежде всего заповеди любви к ближнему. Поэтому ей византийские мыслители
уделяли самое пристальное внимание.
Развивая новозаветные идеи, Максим призывает своих читателей любить
всех людей одинаково: добродетельных «по естеству и за доброе расположение
воли», а порочных — «по естеству» (то есть как людей-братьев) и из
сострадания, как несмышленых и заблудившихся во тьме незнания. Но самый
высокий вид любви на социальном уровне — это любовь к врагам. «Добровольно
делать добро ненавидящим свойственно только совершенной духовной любви».
Человек, любящий поносящего его и делающий ему добро, идет «путем
христианской философии», проложенным самим Христом, то есть путем истины.
Внимательно изучая отношения людей друг к другу, Максим различает пять
видов любви: 1) «ради Бога»— так добродетельный любит всех людей; 2) «по
естеству» — любовь между детьми и родителями; 3) «из тщеславия» —
прославляемый любит прославляющего; 4) «из корыстолюбия» — так любят
богатого за раздаваемые им дары; 5) «из сластолюбия» — плотская любовь, не
имеющая целью рождение детей. Только первый вид любви, в глазах христиан,
достоин похвалы; второй — естествен и как бы нейтрален, а остальные три
вида относятся к «страстным» и порицаются христианскими теоретиками.
Любовь к людям, к каждому конкретному человеку как бескорыстное
служение, как постоянную заботу об обездоленных и помощь им, как
беспрестанную молитву за всех перед Богом византийские отцы резко отличали
от «любви к миру», то есть к мирской суете и наслаждениям (к погоне за
славой, богатством, роскошью, плотскими утехами). Если любовь к ближнему —
это путь к единению с Богом, то «любовь к миру» отвращает человека от
божественной любви, ибо они, как писал Палама, противоположны друг другу.
«Любовь к Богу является корнем и началом всякой добродетели, а любовь к
миру — причиной всякого зла». Каждый из этих видов любви уничтожает другой,
а начала их заключены в двойственной природе человека. Душа его вожделеет
духовной любви и духовных наслаждений, а тело стремится к сиюминутным
плотским утехам. Поэтому душа обуреваема любовью к Богу, а тело — к миру, и
борьба между этими видами любви происходит почти в каждом человеке.
Преемник Паламы по епископской кафедре в Салониках Николай Кавасила в
какой-то мере подвел итог многовековой святоотеческой традиции понимания
любви в византийско-православном регионе. Бог есть любовь, и божественный
эрос неиссякаемо источается в мир и оплодотворяет его. Особую любовь питает
Бог к главному своему творению — человеку, так что «неизреченное
человеколюбие и любовь Божия к роду нашему превосходит разум человеческий»
и таинственное «Его единение с возлюбленными выше всякого единения, так что
этого никто не в состоянии понять или изобразить каким-либо образом»,—
пишет Кавасила. Бог вложил изначально в души людей ответную любовь к себе,
но вследствие дарованной им также свободы воли эта любовь была заглушена в
них не без помощи сатанинских сил порочной любовью к миру, тем не менее в
душах человеческих всегда сохраняется «удивительное предрасположение» к
высокой любви.
Приняв человеческую плоть, претерпев в ней страдания и самую смерть
ради людей, Бог наглядно напомнил им о своей любви к ним, показал пример
бескорыстной любви и призвал их следовать этому примеру в их повседневной
жизни. При этом, подчеркивает Кавасила, Бог удостоил своей высокой любви не
просто человеческую природу, но каждого человека в отдельности, открыв ему
индивидуальный путь к Богу.
Возбуждение в людях духовной любви, ведущей, в конечном счете, к
познанию Первопричины в акте мистического слияния с ней, осуществляется в
христианстве путем включения их в систему, главные моменты которой
определяются взаимосвязанными понятиями: Благо — Красота — Любовь —
познание — наслаждение.
Уже в самом таинстве крещения, полагает Кавасила, Христос являет
принимающим его свою красоту, которая возбуждает в сердцах такую любовь к
