состояний человеческих душ в разные эпохи, у разных народов и в разных
жизненных коллизиях, в широчайшем диапазоне времени и пространства
(например, «Книга любви» в лирическом «Западно-восточном диване», «Трилогия
страсти»). Любовь формирует личность, окрыляет ее и вселяет в нее мужество,
делая ее способной идти наперекор всему, даже собственной жизни (роман
«Страдания молодого Вертера»), бросая вызов ханжеству и предрассудкам
(роман «Избирательное сродство»), губит в своей роковой судьбе (драма
«Мария Стюарт»), но и спасает и очищает (трагедия «Фауст»). Несмотря ни на
что, любовь пробивает путь к своему торжеству, «вечно-мужественное» и
«вечно-женственное» неуклонно стремятся друг другу навстречу:
Молодую страсть
Никакая власть,
Ни земля, ни гроб не охладят!
Гёте был и классицистом и реалистом, он и привержен ко всему земному,
и живо устремляется в романтические выси. И все это в гармоничном единстве.
Все четыре классика немецкого идеализма конца XVIII—первой трети XIX
в.—Кант, Фихте, Шеллинг и Гегель — выразили свое определенное философское и
социально-практическое отношение к проблеме любви.
Иммануил Кант, прежде всего, провел различие между «практической»
любовью (к ближнему или к богу) и любовью «патологической» (то есть
чувственным влечением) и вообще занял слишком трезвую и сухую позицию в
вопросах отношений между полами, соответствующую скептическим составляющим
его философии и подкрепляемую холодными наблюдениями одинокого холостяка. В
«Метафизике нравов» (1797) Кант подходит к явлению любви с этической точки
зрения, и только. «Любовь мы понимаем здесь не как чувство (не
эстетически), т. е. не как удовольствие от совершенства других людей, и не
как любовь-симпатию (ведь со стороны других не может налагаться обязанность
питать чувства); любовь должна мыслиться как максима благоволения
(практическая), имеющая своим следствием благодеяние». Следовательно, по
Канту, любовь к человеку противоположного пола и «любовь к ближнему, хотя
бы этот последний заслуживал мало уважения» фактически одно и то же. Это
долг, моральная обязанность, и только.
В «Метафизике нравов» Кант совершенствует свою точку зрения и к числу
требований долга относит и дружбу, а «дружба (рассматриваемая в ее
совершенстве) — это союз двух людей, основанный на взаимной любви и
уважении». Более того, без уважения «невозможна истинная любовь, в то время
как можно питать к кому-нибудь большое уважение, и не испытывая любви».
Однако Канту представляется, что там, где любовь, не может быть равного
отношения друг к другу и тот, кто любит другого (другую) больше, чем тот
(та) его, невольно оказывается со стороны партнера, начинающего чувствовать
свое превосходство, менее уважаемым. А в то же время добродетельная любовь
«стремится полностью излиться и ждет такого же ответного сердечного
излияния, не сдерживаемого каким-либо недоверием».
И каким все-таки холодом веет от Кантовых опасений, что дружбу и
любовь погубит «бесцеремонная фамильярность»! Конечно, бесцеремонность в
дурном смысле слова сродни грубости и неуважительности, но Канта тревожит
не это: ему важно, чтобы между любящими всегда оставалась дистанция, иначе
пострадают их личности с присущей им самостоятельностью. Беззаветная
самоотдача в любви для Канта вещь недопустимая. Да и как могло у него
получиться иначе, если, по Канту, долг требует любви, человек обязан
любить, добровольно, но все-таки обязан...
Иоганн Готлиб Фихте не принял трезвых и расчетливых выкладок Канта, и
он рассуждает о любви как силе онтологического объединения «Я» и «Не-Я» —
двух противоположностей, на которые сперва расчленяется мировая духовная
сила, чтобы потом вновь устремиться к воссоединению с самой собой. Но Фихте
не мог, разумеется, отклонить эмпирического понятия половой любви, и в
ранних своих сочинениях, где он еще не отождествлял вселенское «Я», как
источник и основу всего бытия, с богом, Фихте это понятие рассматривает.
Позиция его весьма жесткая, ригористичная: брак и любовь, конечно, не одно
и то же, но не должно быть брака без любви и любви без брака.
Онтологизацией любви, то есть укоренением ее в структуре мирового
Абсолюта, занимался и Фридрих Шеллинг. Любовь он объявил формирующим
принципом деятельности всеобщего духовного начала — принципом наивысшей
значимости. Шеллинг много общался с иенскими романтиками, и это не прошло
даром: в отличие от Фихте, он признает равноправие двух полов в любви.
Каждый из них в равной мере ищет другого, чтобы слиться с ним в высшем
тождестве.
Отверг Шеллинг и миф об андрогинах, изложенный Платоном в его диалоге
«Пир» и повторенный Якобом Бёме: если бы существовали первые люди с
неразделенными полами, откуда же взялось бы их любовное тяготение вовне?
Они были бы вполне самодостаточны, и любовь в человеческом роде не только
не развивалась бы, но, наоборот, совершенно угасла.
Решительно отверг всякий мистицизм в истолковании любви Георг
Вильгельм Фридрих Гегель (1770— 1831). К этим вопросам он возвращался не
раз, побуждаемый как непосредственным интересом, так и нуждами своей
философской системы. Уже в юношеском фрагменте «Любовь и религия» он
начинает категориальную обработку этого понятия: человеку свойствен раскол
между желаниями и действительностью, и этот раскол преодолевается
«позитивностью» любви, чудесная сила которой равноценна религиозной. В
другом неоконченном наброске— «Любовь» (1798) молодой Гегель продолжает, но
несколько по-другому выявлять диалектику противоречий, свойственную этому
явлению и его понятию. Субъект, согласно Гегелю, ищет любви самоутверждение
и бессмертие, а приближение к этим целям возможно только тогда, когда
объект любви достоин субъекта по своей внутренней силе и возможностям и в
этом смысле ему «равен». Вот тогда любовь обретает жизненную мощь,
становится сама проявлением «Жизни»: реализуя влечение, любовь стремится к
овладению и господству, но тем самым преодолевает противоположность
субъективного и объективного, возвышается к бесконечному.
Во второй половине XIX в. нашумела 44-я глава второго тома (1844)
главного труда немецкого философа Артура Шопенгауэра «Мир как воля и
представление». Глава эта называлась «Метафизика половой любви», и в ней
охваченный чувством любви человек изображался слепой марионеткой во власти
космического начала — Мировой Воли. Она использует людей как покорные
орудия — средства, которых фантом любви заставляет продолжать человеческий
род. Все остальное — индивидуальная избирательность в любви, видящая все в
радужном свете страсть и верящая только в худшее ревность, вообще вся
широкая гамма чувств и настроений,— все это представляет собой лишь
маскировку, скрывающую лицемерно ту «истину», что любовь — это лишь
коварная ловушка природы, а все остальное — только обманчивая надстройка.
Впрочем, Шопенгауэр заявлял, что человек в состоянии преодолеть и
слепоту биологического устремления, и эгоизм расчетливой меркантильности
при том условии, что он преобразует половое чувство в сострадание, а его —
в чувство всечеловеческого альтруизма. В понимании Шопенгауэра субъекты
альтруистической любви должны «забыть себя», растворив свою волю в
императиве морального самоподавления, а затем ее полностью умертвить. В
конце концов, отомрет и любовь в любом ее виде, и все погрузится в нирвану.
Согласно Ницше, любовь всегда эгоистична, альтруизм невозможен, его
соучастие в любви противоестественно. В этом смысле любовь и мораль
исключают друг друга, любовь оказывается «по ту сторону добра и зла». Если
одухотворенность и возможна в любви, то это лишь одухотворенность
чувственности в смысле ее острой осознанности, «пронзительности». Так как
любовь есть способ самоутверждения Воли, то она проявляет себя не только
как любовь к существу противоположного пола, но и как любовь к жизни вообще
и любовь к власти особенно. Но эти два последние измерения присутствуют и в
половой любви как стремление к преодолению налично существующего, как
желание победить партнера в любви, сломать его и подчинить себе. Преодолеть
существующее — значит преодолеть и свое прежнее существование: любовь
способствует жизненному творчеству, но также и отрицанию уже существующей
жизни, так что она оказывается преамбулой смерти, вводит на ее порог.
Эта своеобразная диалектика жизни и любви в воззрениях Ницше была
усилена его рассуждениями о ступенях любви в ее развитии. Эти ступени
выстраиваются им в определенную последовательность на основе резкого
противопоставления любви женской и мужской. В них обеих есть моменты
самосохранения и самоотрицания, но проявляются они совсем по-разному: в
первой побеждает желание подчиниться, вторая стремится господствовать, а в
обоюдной любви соединение этих двух противоположных по качеству тенденций
порождает во внутреннем мире партнеров хаос и диссонанс импульсов,
торжества и растерянности, дружественности и ненависти, восхищения и
презрения. Выходя за собственные границы, любовь возвращается к своим
иррациональным биологическим первоосновам.
Сущность любви – тема философского размышления
В этике с понятием любви связаны интимные и глубокие чувства, особый
вид сознания, душевного состояния и действий, которые направлены на другого
человека, общество и т.д. Сложность и важность любви продиктованы тем, что
в ней сфокусированы в органическом соединении физиологическое и духовное,
индивидуальное и социальное, личное и общечеловеческое, понятное и
необъяснимое, интимное и общепринятое. Нет такого развитого общества и нет
такого человека, кто не был с ней знаком хотя бы в малой мере. Более того,
без любви не может сформироваться моральный облик человека, не происходит
нормального развития.
Страсть любить, отмечает в книге «Искусство любить» американский
социолог Э. Фромм, это самое существенное проявление человеческих
положительных, жизнеутверждающих влечений. «Любовь – единственный
утвердительный ответ на вопрос о проблеме существования человека». Однако,
продолжает он, большая часть людей не способна развить ее до адекватного
уровня возмужания, самопознания и решимости. Любовь вообще – это искусство,
требующее опыта и умения концентрироваться, интуиции и понимания, словом,
