cogito уже всегда есть Я. Время не просто последовательность, а связанность
между собой событий как значимостей. В этой связанности и возникает
субъект. Он осуществляет смысл потому, что он в состоянии об этом судить.
Декартовский субъект не нуждается в самоутверждении, он уже всегда
есть, как порождающее истину. Но ценности нуждаются в обосновании,
оправданности и обосновываются через историю как последовательность
осуществления, синтеза единого смысла. Даже если он не окончательный, а
промежуточный, то он всё равно совершеннее, синтетичнее, чем пред-идущий.
Это можно интерпретировать как теорию развития знания по экспоненте, то
есть каждая следующая точка ближе к некоему исполнению смысла, но никогда
его не достигает, и это не-достижение объясняет возможности ошибок,
заблуждений и отклонений в настоящем, тем самым, обеспечивая деятельность
будущего, которое будет исправлять ошибки настоящего и будет порождать
свои.
Я в истории только потому, что я продолжаю историю предков и каждый
день продолжаю свою историю. Если «ценность» не оправдана прошлым, то она
не ценность. История как инкорпорированность в определённую систему
ценностей – есть способ выносить «истинные» суждения без восприятия.
В этом смысле дневник – способ сохранения ценностей для настоящего.
Способ трансляции ценностей из прошлого. Прошлое конструирует ценностную
схему настоящего. Но сам субъект не сомневается в своём существовании.
История выступает гарантом того, что он был вчера и не растерял окружающего
знания. История как сохранение и приращение опыта.
«А исследовательский эксперимент нового времени – это не просто более
тщательное по своему уровню и объему наблюдение, но существенно иначе
устроенный метод оправдания закона в рамках очного наброска природы и на
его службе. В исторических науках о духе экспериментальному исследованию
природы соответствует критика источников. Пусть это название критика
источников, обозначает здесь всю совокупность обнаружения источников, их
выбора, использования, сохранения и истолкования. Правда, историческое
объяснение, основанное на критике источников, не возводит факты к законам и
правилам. Но оно не ограничивается простым пересказом фактов. В
исторических науках, как и естественных, метод направлен на то, чтобы
представить постоянное и превратить историю в предмет. А предметом история
может стать лишь тогда, когда уйдёт в прошлое. Постоянное в прошлом, то
постоянство, во что историческое объяснение извращает в своих ложных
расчётах всё неповторимое многообразие исторического совершения, - оно есть
то, что было однажды и есть всегда, то есть сравнимое. Поскольку все
беспрестанно сравнивается со всем, в итоге вычисляется общепонятное, и оно
оправдывается и утверждается как основной расчерчивающий очерк, схема
истории. Сфера исторического исследования простирается лишь до тех
пределов, каких достигает историческое объяснение. Ничто единственное в
своём роде, ничто редкое, никакая возвышенная простота, короче говоря,
ничто великое в своём историческом совершении никогда не разумеется само
собою и потому всегда остаётся необъясненным. Историческое исследование не
отрицает величия в истории, но объясняет его как исключение. Такое
объяснение великое меряет мерою обычного и посредственного. И нет никакого
другого исторического объяснения, пока объяснять значит сводить
необъяснённое к понятному и пока история остаётся исследованием, то есть
объяснением. Поскольку история, будучи исследованием всё прошлое
набрасывает и опредмечивает как объяснимую и обозримую взаимосвязь
факторов, то она, будучи инструментом такого опредмечивания, требует
критики источников. И по мере того как история сближается с публицистикой,
меняется мера такой критики».[5]
С началом Нового времени история стала научной дисциплиной.
История – способ передачи информации о событиях прошлого. Способ
передачи опыта. И эта информация всегда закодирована. Для её понимания
нужен контекст, если мы хотим уловить смысл действий, происшедших в
некотором историческом пространстве. Нужны ключи к расшифровке. Если нас,
конечно, не интересует просто описание происшедшего.
П. 2 Человек как точка исторического пространства.
Человек – точка исторического пространства. И он же – часть общества.
Точка общества, которое воспроизводит историю. Государство – это не просто
сумма объектов, - это система объектов. Механизм, в котором детали должны
быть в чётком взаимодействии. Это система, машина, которая выстраивается
согласно определённой структуре.
«К сути картины мира относится составность, система».[6]
Сама простая модель истории, представленная в самом начале, не
работает, а только демонстрирует свою статичность. Это естественнонаучная
модель, в ней можно регистрировать факты. Но, сама история находиться в
поле воображаемого. Разворачивается как поле удержания некоторого опыта
восприятия. Опыта суждения. Пространство истории состоит из смыслов.
Которые мы создаём, а точнее приписываем некоторым фактам, которые
соединяем и систематизируем.
То есть, трёхмерное пространство и вектор направления времени
моделируют поле естественнонаучного эксперимента. А пространство истории
состоит из наших суждений об опыте. Получается цепочка: восприятие –
суждение – связывание – событие. Сначала идёт опыт восприятия, потом
суждение. Далее суждение об опыте восприятия связывается с другими
суждениями и таким образом получает место события. Так конструируется
история. Поле опыта проецируется через субъекта в поле истории. Результат
эксперимента получает со-бытие в истории. Там он связан с другими, там к
нему выражают отношение. Он вписывается в картину, то есть регистрируется и
систематизируется. В поле истории создаётся и существует система ценностей,
там события как значимости находятся в одной системе. Благодаря истории
происходит синтез единого смысла, регистрируются суждения об опыте
восприятия. В поле истории обосновываются ценности и находятся в
связанности, оправдываются поступки.
Субъект – создатель и носитель исторического пространства. Он
разворачивает это пространство из себя и в то же время подвергается его
воздействию. Пространство истории не является необходимостью для субъекта,
но является необходимостью для накопления и удержания опыта. История
позволяет выносить суждения без опыта восприятия, на основании
предшествующего опыта восприятий и суждений, на основании сложившейся
системы ценностей и представлений о мире. Это как карлик на плечах гиганта,
он может быть и меньше, но сидя сверху, видит дальше, чем сам гигант.
§2 Дисциплинарное пространство.
П.1 Государство – машина. Человек – деталь.
Государство, в контексте экономических отношений, - машина,
мануфактура. Конвейер со строго отлаженным механизмом. Его цель –
максимальная производительность за минимальный период времени. Условие
достижения этой цели – строгое взаимодействие узлов механизма. Ни одна
минута не должна проходить даром. И отсюда требование к работникам
конвейера – чёткое взаимодействие с механизмом.
«...движения, требуемые от человека при обращении с техническими
предметами, дискретны, составляют ряд скудных жестов, жестов-знаков, в них
стёрта ритмичность. (...) Спроецировав себя в связную структуру, человек
сам оказывается отброшен в бессвязность. Перед лицом функциональной вещи он
оказывается дисфункционален, иррационально-субъективет; отныне он пустая
форма, открытая для любых функциональных мифов и любых фантазматических
проекций, связанных с оглушительной эффективностью внешнего мира».[7]
Тело рабочего – часть производящей машины, деталь механизма. И
требование к телу – строгое соответствие выполняемой функции. Следовательно
– все движения тела, как и само тело, должны быть измерены и просчитаны.
КПД – коэффициент полезного действия – показатель, как для станка, так и
для рабочего за этим станком. Происходит слияние тела индивида и машины.
Тело – деталь, узел конвейера. Оно не обладает в данной системе никакой
индивидуальностью. Одна деталь, при поломке, должна быстро заменяться
другой. Отсюда стремление к унификации узлов. Процесс производства
разбивается на множество простых действий. «Нет незаменимых людей» - тезис
справедливый для конвейерного типа производства.
«Человеческое тело вступает в механизмы власти, которые тщательно
обрабатывают его, разрушают его порядок и собирают заново. Рождается
«политическая анатомия», являющаяся одновременно «механикой власти». Она
определяет, как можно подчинить себе тела других, с тем, чтобы заставить их
не только делать что-то определённое, но действовать определённым образом,
с применением определённых техник, с необходимой быстротой и
эффективностью. Так дисциплина производит подчинённые и упражняемые,
«послушные» тела».[8]
П.2. Дисциплина.
Для того, чтобы такая машина работала, необходима строгая дисциплина
тела, которая обеспечивает чёткое и отлаженное выполнение каждого действия.
Для обеспечения дисциплины разрабатывается ряд правил. Если это цех, то:
техника безопасности на рабочем месте, форма одежды, номер работника и
номер рабочего места, для обеспечения контроля над качеством выполняемой
работы, порядок работы, порядок прихода и ухода с рабочего места и т. д. И
полная безынициативность. Инициатива наказуема. Принцип действия таких
правил такой же, как и в «уставе» в армии. Возможные нарушения и отклонения
от правил описываются и им соответствует определённое наказание (штрафные
санкции, де премирование, выговор, увольнение с работы и т. д.).
«Дисциплина увеличивает силы тела (с точки зрения экономической полезности)
и уменьшает те же силы (с точки зрения политического послушания). Короче
говоря, она отделяет силы от тела: с одной стороны, превращает его в
«способность», «пригодность», которую стремится увеличить, а с другой –
меняет направление энергии, могущества, которое может быть её результатом,
и превращает его в отношение неукоснительного подчинения». [9]
П.3. Паноптизм.
Вот необходимый элемент дисциплинирующей машины – наблюдатель, тот,
кто следит за порядком и регистрирует нарушения и в то же время своим
