Человека, на Божью любовь. Но любовь может быть только свободной, и только
в свободной любви нуждается Бог. Акт свободной любви, исходящий из
бездонного источника, совершается в Сыне, в Христе - Абсолютном Человеке. И
через Сына, через Христа - Абсолютисте. Человека этот опыт совершается во
веем духовном роде Адама. В Сыне, в Абсолютном Человеке, единый духовный
человек и множество духовного человеческого рода таинственного совпадают.
Индивидуалистическая обособленность тут неприменима. Абсолютный, Небесный
Человек есть единый Человек и соборное человечество разом. В Сыне, в Христе-
Богочеловеке, не только восстанавливается подорванная и утерянная свобода
ветхого Адама, но и открывается высшая свобода нового духовного Адама.
Свобода духовного Адама есть уже иная свобода, свобода соединенная с
любовью, изнутри просветленная любовью и потому победившая яд свободы, яд,
заложенный в ее иррациональной тьме. Свобода духовного Адама, нового
духовного человека есть облагодатствованная свобода. Через Сына получает
человек свободу, внутренне соединенную с благодатью. Эта благодать не есть
насилие над свободой человека, она приходит не извне к человеку. В
благодати, которая идет от Сына, в Христе-Богочеловеке, действует не только
Божья энергия, но и энергия человеческая, энергия Абсолютного Человека,
энергия вечной, небесной человечности. Благодать действует как третья,
высшая свобода, свобода небесной, духовной человечности. Тайна благодати в
христианстве и ее внутреннего единства со свободой и есть все та же тайна
богочеловечности, тайна единства двух природ. Благодать исходит не только
от Божественной природы Христа, но и от его человеческой природы, от его
небесной человечности. В ней действует и просветляется свобода человека,
третья свобода. Третья свобода и есть свобода, соединенная с благодатью, с
благодатной любовью. Происходящее во времени и на земле происходит и на
небе и в вечности. Боговочеловечение экзотерически совершается на земле, во
временном процессе, но эзотерически оно совершается на небе, в вечности, в
плане духовном. Это и есть мистерия духа, в которой Сын извечно рождается
от Отца. Благодать есть царство Третьей Ипостаси, есть благодать Духа
Святого. В царстве Духа Святого нет противоположения между свободой Бога и
свободой человека, между свободой и благодатью. Благодать действует внутри
самой свободы. Божественная мистерия жизни завершается. Бог встречает
любимого, и его ответная любовь есть любовь бесконечно свободная. Тайна
двух природ, двуединства разрешается в Троичности. Отношения между Богом и
человеком разрешимы лишь в Третьем, в Духе, который есть осуществленная
Любовь. Тайна соотношения между Богом и Его Другим окончательно разрешается
в Третьем. Царство любви в свободе есть царство Троичности. Опыт свободы и
ее имманентной трагедии приводит к Троичности. Только в христианстве
остается полнота человеческой свободы, она ничем не поглощается извне.
Отвлеченный монотеизм всегда есть тирания и деспотия, всегда есть понимание
Бога как самодержавного монарха и нигде не оставляет места для свободы.
Лишь религия конкретной Троичности окончательно преодолевает монархически-
империалистическое понимание Бога, раскрывает жизнь Бога как Божественную
Троичность и потому обосновывает свободу.
[101]
Тайна креста, тайна Голгофы есть тайна свободы. Сын Божий, принявший зрак
раба и распятый на кресте, не принуждает внешней силой и мощью признать
себя. Он остается невидимым в своей божественной силе для чувственного
взора природного человека. Божественная сила и слава Распятого обличается в
акте свободной веры и любви. Распятый обращен к свободе человеческого духа.
Он ни в чем не насилует. Нужен свободный подвиг духа, чтобы узнать в
Распятом своего Бога. Бог, распятый на кресте, не только открывается, но и
сокрывается. Исчезает всякое насилие природного, чувственного мира в
откровении Божества, все обращено лишь к духовному взору, к внутренней
свободе. Для чувственного взора природного человека, подавленного силами
внешнего мира, виден в Распятом лишь униженный и растерзанный, видимо лишь
поражение и гибель правды в мире. Божественная правда представляется
бессильной и немощной. Может ли Бог явиться в мире не как сила и мощь,
побеждающая и преображающая всю жизнь, а как крестное страдание, как
кажущееся бессилие и немощь перед силами мира? Об этом соблазнился
еврейский народ, который отказался увидеть в Распятом ожидаемого Мессию,
Сына Божьего. Подлинный Мессия, Сын Божий, должен явиться в силе и славе,
должен основать могущественное царство Израиля, должен положить конец
страданиям и злу жизни. Крест, Голгофа были соблазном для иудеев. И для
наших дней крест остается соблазном для иудеев, хотя бы и арийского
племени, так как ждут они явления божественной правды в силе, ждут внешней
победы правды в мире. Соблазн этот и есть отречение от свободы духа,
нежелание и неспособность увидеть за видимым чувственным унижением и
поражением Божьей правды ее невидимое, духовное торжество и мощь. Если бы
Сын Божий, Мессия явился в силе и славе, если бы он явился как царь мира и
победитель, то свободе человеческого духа наступил бы конец, то Царство
Божие осуществилось бы путями необходимости, насилия и принуждения.
Атеистический социализм, идущий на смену христианства, хочет осуществить
царство правды на земле, осуществить на земле Царство Божие, не веря в
Бога, без. креста и распятия. Но религия распятой правды есть религия
свободы духа. Распятая правда не обладает ни логической, ни юридической
принудительностью. Распятая правда явилась миру как бесконечная любовь. Но
любовь не насилует меня, она делает меня бесконечно свободным. В любви все
становится для меня родным по духу, близким, в любви освобождаюсь я от
чуждого и враждебного инобытия, и потому обретаю я высшую свободу. Свобода
должна привести меня к любви, и любовь должна сделать меня свободным.
Благодать Христова и есть тайна любящей свободы и свободной любви. Она
явлена была на кресте. В свободном страдании Богочеловека, обращенном к
свободе человека, скрыта тайна христианской любви.
§
В экзотерически-социальной, внешнеисторической жизни Церкви огромную роль
играет авторитет. Авторитарные, гетерономные формы религиозного сознания
преобладают в исторической жизни христианских народов. Но как осмыслить
авторитет в христианстве, в религии свободы? С точки зрения феноменологии
религиозного опыта, авторитет есть феномен вторичный, а не первичный, он
всегда предполагает раньше себя феномен веры и акт свободы. Авторитет,
авторитет папы или
[102]
собора, не есть внешнепредметная реальность, материальным принуждением
заставляющая себя признать. Материальное принуждение в делах веры было
явной изменой существу христианства. Если я не верю в папу или собор, не
вижу в них духовных реальностей, то они никаким авторитетом для меня не
обладают, то притязания папы или собора совершать надо мной насилие я буду
рассматривать лишь как насилие внешнего, материально-природного мира, как
удар палки или падение камня. Я должен в акте веры наделить собор или папу
атрибутами авторитета для того, чтобы они стали авторитетными для меня.
Если папа осуждает какую-нибудь книгу или какое-нибудь мнение верующего
католика, то этот акт имеет для этого католика внутренний смысл и значение,
он авторитетен. Но если папа осуждает книгу или мнение человека, в
католическую церковь не верующего, то такой акт лишен всякого смысла и
значения для этого человека, не имеет для него никакого авторитетами.
Совершенно невозможно додумать до конца и оправдать наивно-реалистическое
понимание авторитета, которое дало бы ему примат над свободой духа.
Авторитарное сознание, отрицающее свободу, всегда есть наивно-
реалистическое сознание, для него авторитет есть внешняя, предметная
реальность, подобная реальностям мира материального. Авторитарное сознание
есть всегда своеобразный религиозный материализм. Авторитет папы для этого
сознания обладает принудительностью, похожей на принудительность
материальных предметов. Дух остается пассивен в восприятии и приятии
авторитета. Но дух бывает пассивен лишь в восприятии и приятии предметов
внешнего эмпирического мира. Свободная активность духа не нужна, чтобы
воспринять и признать предметы внешнего эмпирического мира. Но дух активен,
когда речь идет о восприятии и приятии реальностей духовного мира. В
отношении к духовным реальностям, к духовному миру совершенно невозможно
наивно-реалистическое понимание. Папа не есть внешняя эмпирическая
реальность, он не может быть воспринят в своей авторитетной качественности
вне активных событий духовной жизни. Авторитет папы есть невидимая вещь и,
как все невидимые вещи, обличается верою. Авторитет папы остается невидимым
и необличенным для тех, которые не верят в него по-католически. Авторитет
собора есть такая же невидимая вещь, обличаемая лишь верой, и собор не
имеет внешних, материально уловимых признаков своей подлинности. Лишь тот
собор подлинный и авторитетный, в котором есть действия Духа Святого, а
действия Духа Святого нельзя определить ни по каким внешним, принудительно
на нас действующим признакам. Собор признается подлинным и авторитетным -
соборным духом христианского народа. И в католичестве, представляющем
наиболее авторитарную форму сознания, непогрешимость папы все же
провозглашается Ватиканским собором, т. е. должна быть признана
католическим миром, для того чтобы обладать авторитетностью. Это есть
внутреннее противоречие в самом понятии авторитета и непогрешимости, над
которым и католическое сознание бессильно возвыситься. Свобода духа
внутренно и идеально (но не всегда психологически и социально) предшествует
авторитету. Свобода первичнее, изначальное всякого авторитета, и она из
своих недр создает авторитет. Источник авторитета не в объекте, а в
субъекте. Авторитет означает или мое свободное принятие известного
принципа, или мое духовное рабство.
Авторитет не дает никакой внешней незыблемости, дикаких материально
уловимых и принуждающих признаков истины, он не снимает бремени свободы.
Авторитарные, т. е. извне наивно-реалистически и эм-
[103]
пирически подаваемые и понуждающие, признаки и критерии религиозной истины
есть всегда самообман и иллюзия, отражение внутренних событий духовного
опыта. Нет и быть не может материально принудительных признаков религиозной
Истины. Критерий лежит во мне, внутри, а не вне меня. Авторитет вселенских
соборов, как источник истины православия, также требует моей санкции, моего
акта свободы, моего акта веры, моего духовного опыта и духовной жизни.
Всегда и повсюду в мире духовном мы приходим к свободе, как первичной
основе всякой жизни и всякого бытия. Авторитет есть лишь проекция событий
духовной жизни во внешний природный мир. Вселенский собор есть для меня
истина лишь как внутреннее событие моего духовного мира, лишь как опыт во
