О том, что такое понимание общественных отношений в действительности подразумевает под ними иное (социальное отношение), ранее уже говорилось. В данном случае нас интересуют, однако, не столько мотивы самого факта неприятия концепции "преступление есть общественное отношение" отдельными учеными, сколько причины, по которым проведенный М.П. Карпушиным и В.И. Курляндским анализ понятия преступления под интересующим нас углом зрения оказался малопродуктивным. Правомерно ли вслед за В.С. Прохоровым, Н.М. Кропачевым и А.Н. Таргабаевым объяснять это тем, что данная концепция вообще, в принципе не способна дать ничего нового в характеристике преступления? Если допустить, что причины заключены именно в самой концепции, то неизбежно придется признать: представления о преступлении как разновидности деяний (общественно опасных, противоправных и т. п.) ничем не отличаются от того толкования, при котором оно рассматривается в качестве определенного рода отношений между людьми. Между тем такой вывод был бы обоснован при одном условии: деяние и общественное отношение суть тождественные понятия. Учитывая, что в действительности каждое из них предполагает свой собственный смысл, необходимо согласиться с тем, что определения преступления, усматривающие в нем разновидности деяния, с одной стороны, и отношения между людьми — с другой, не могут не иметь какой-то специфики. К сожалению, в исследовании М.П. Карпушина и В.И. Курляндского она не нашла своего должного отражения. И в этом смысле, безусловно, прав В.С. Прохоров, констатировавший, что в данной работе рассмотрение преступления как особого общественного отношения в итоге свелось к констатации лишь уже известных уголовному праву положений, согласно которым полное определение преступления требует раскрытия субъекта и объекта посягательства, его объективного и субъективного содержания[79]. Но, думается, такой результат нужно связывать не с ошибочностью самой концепции, а с авторской ее интерпретацией: фактически, желал обосновать наиболее важные теоретические положения о преступлении с позиций понимания его как общественных отношений, М.П. Карпушин и В.И. Курляндский не увидели или не захотели увидеть того, что подобное понимание не доказывает, а скорее ставит под сомнение истинность ряда известных и общепринятых положений. Не ставя перед собой задачу выявления всех возникающих в этой связи проблем, остановимся только на тех из них, которые свидетельствуют об актуальности рассмотрения преступления под таким углом зрения[80].

В настоящее время уже можно считать общепризнанным положение, в соответствии с которым преступление есть явление в первую очередь социальное. В отечественной уголовно-правовой литературе с таким аспектом рассмотрения нередко увязывается характеристика его сущности и, соответственно, утверждается, что признание общественных отношений объектом посягательства вытекает из социальной (классовой) сущности преступления, отказ же от их рассмотрения как объекта преступления делает невозможным раскрытие социальной (классовой) сущности преступления и т. п. Фактически по этому же пути пошли и авторы интересующей нас работы, констатировав, что "сущность преступления выражается в его посягательстве на общественные отношения"[81].

Сконструировав дефиницию, усматривающую в преступлении не деяние (как принято) или разновидность отношений между людьми (как следовало бы ожидать), а определенного рода посягательство на общественные отношения, М.П. Карпушин и В.И. Курляндский объяснили свой подход необходимостью учета сущности и содержания преступления. Логично предположить, что в данном случае отказ от использования в качестве ближайшего родового понятия термина "деяние" вызван его неспособностью отразить главное в преступлении: его социальную сущность. Если с мотивами критического восприятия традиционных вариантов построения определения преступления здесь все более или менее ясно, то о причинах, по которым авторы не сочли целесообразным сформулировать понятие преступления в контексте проведенного исследования, т, е. как общественного отношения, остается только догадываться. Может ли это в принципе обусловливаться теми же соображениями? Вопрос риторический, ибо, как обоснованно заметил С.С. Алексеев, "каждое явление в обществе раскрывается как явление социальное тогда, когда оно рассматривается в виде отношения"[82]. Тезис о том, что социальная сущность преступления выражается в посягательстве на общественные отношения, в этой связи, казалось бы, не должен вызывать каких-либо возражений. В действительности они имеются, поскольку одно дело, когда объект преступления рассматривается как общественные отношения, и другое — когда само преступление характеризуется в этом качестве. Думается, что в общественных отношениях допустимо было бы видеть социальную сущность объекта посягательства, и не более того. Социальная же сущность преступления состоит не в там, что оно посягает на общественные отношения, нарушает их, причиняет им вред и т. п., а в том, что преступление само есть определенный вид отношений между людьми.

Аксиомой можно считать положение о том, что, рассуждая о "строении" преступления, его составе, необходимо иметь достаточно четкое представление о самом преступлении. В этом плане по меньшей мере нелогичной выглядит теория, сторонники которой в своих суждениях молчаливо признают за общественными отношениями способность служить не только самим преступлением, но и одним из присущих ему элементов. Поскольку здравый смысл не позволяет признавать одно и то же целым и частью целого, отечественная уголовно-правовая наука обязана определиться с ролью общественных отношений в процессе посягательства: либо они есть само посягательство, либо его объект. Третьего, как говорится, не дано. Если встать на точку зрения, согласно которой преступление понимается как определенного рода общественные отношения, то объектом преступления можно считать что угодно, но только не общественные отношения как таковые. Имея в виду, что в них всегда присутствует две стороны и каждой из них выступают люди, вполне логично утверждать одна сторона — виновный, другая — объект, против которого совершаются наказуемые действия или бездействие При таком подходе, однако, можно говорить о том, что преступление совершается в той или иной сфере складывающихся в обществе отношений между людьми (например, в сфере отношений собственности, половых отношений), но никак не о том, что преступление посягает на эти отношения. Как бы именно ни называлось отношение между людьми в процессе посягательства — особым, незаконным, криминальным и т. п., — мы в любом случае подразумеваем, что стороной данного отношения является другой его участник, а не другое общественное отношение. Стало быть, вопреки высказываемому многими учеными мнению о том, что признание общественных отношений объектом преступления вытекает из социальной сущности преступления, нужно заключить взгляд на преступление как на некоторого рода отношение лица к людям делает, невозможным толкование объекта посягательства в качестве общественного отношения.

Иную, весьма проблематичную логику предполагает подход, при котором при характеристике понятия преступления за исходную посылку принимается тезис "объект преступления — общественные отношения" Ранее уже отмечалось, что, помимо всего прочего, такая трактовка объекта преступления сопряжена с явной логической непоследовательностью суждений, при которой он рассматривается в одном случае — в рамках учения о составе преступления — в качестве элемента, вычленяемого помимо субъекта, объективной и субъективной сторон, а в другом —- при анализе структуры общественного отношения как объекта посягательства — как то, что охватывает своим содержанием все иные элементы состава преступления. Подобная парадоксальность рассуждений обнаруживается и при характеристике термина "деяние". Предпочитая при определении преступления видеть в нем не столько разновидность отношений между людьми, сколько общественно опасное, противоправное и т п деяние, отечественная уголовно-правовая наука фактически придает последнему понятию значение родового, так что в его содержание оказываются включенными все элементы состава преступления. В итоге возникает, если так можно выразиться, предельно широкая трактовка смысла термина "деяние", в которой каждый из отдельных элементов состава преступления воспринимается как структурная, составляющая часть.

Существует, однако, и иная, предельно узкая трактовка содержания данного термина Она обнаруживается всякий раз, как в литературе идет речь не о самом преступлении, а опять же о его составе. Обособляя в последнем объект, субъект, субъективную и объективную стороны, теория уголовного права с термином "деяние" здесь увязывает уже только один элемент - объективную сторону, и даже не всю ее (помимо деяния она предполагает также место, время, способ посягательства и др.), а только непосредственно касающуюся действия (активного поведения, телодвижения) или бездействия (пассивного поведения, отсутствия должного телодвижения) Сколько бы при этом ни подчеркивалась неразрывность связи деяния либо действия или бездействия со всеми другими элементами состава преступления, в том числе с внутренней стороной посягательства (например, указанием на то, что "шизофреник в уголовно-правовом смысле не действует"), суть интерпретации термина "деяние" остается прежней им в любом случае охватывается лишь внешнее поведение, которое соотносится с прочими элементами состава преступления (с субъективной стороной, объектом и т. д.) не как целое и часть, а как самостоятельные части некоторого целого, именуемого составом преступления.

Не способствует неоднозначность понимания данного термина и достижению единства мнений среди ученых в вопросе о возможности рассмотрения объекта и субъекта как элементов состава преступления. Достаточно показательна в этой связи позиция П.А. Фефелова, считающего, что традиционное четырехэлементное представление о составе преступления уже не отвечает современному уровню развития науки. Выступая против включения объекта и субъекта в число элементов состава преступления и определяя последний как "единство субъективной и объективной сторон (признаков), выраженных в уголовном законе и отражающих содержание общественной опасности преступного деяния и его противоправности", автор обосновывает свою точку зрения, в частности, тем противоречием, которое возникает при ином решении вопроса.

Вполне вписываясь в концепцию "преступление — отношение индивида к людям", рассмотрение субъекта и объекта в качестве составной части посягательства вполне согласуется и с философской трактовкой этих категорий, требующей их характеристики всегда в рамках какого-то целого Если на методологическом уровне оно часто именуется субъект-объектным взаимодействием, то в частном научном исследовании, посвященном анализу субъекта и объекта посягательства, роль целого, очевидно, способно играть только само преступление. С этой точки зрения оно также есть некоторого рода субъект - объектное взаимодействие, не исключающее, а, напротив, с необходимостью предполагающее вычленение в нем соответствующих сторон взаимодействия (субъекта и объекта) и определенную связь между ними.[83] Не видя оснований для отказа от рассмотрения данных сторон и их связи в качестве внутренних частей преступления, уместно вместе с тем выяснить, исчерпываются ли они его содержанием Сторонники господствующего ныне взгляда на "строение" преступления ориентируются на отрицательное решение такого вопроса, требуя признания объективной и субъективной сторон преступления обязательными его элементами, выделяемыми в одном ряду с субъектом и объектом посягательства.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17