В 1818 г. Александр поручил Н. Н. Новосильцеву составить “Уставную
государственную грамоту” в духе принципов польской конституции 1815 года.
Проект был готов к 1820 г. и получил “высочайшее одобрение”. Хотя проект
Новосильцева, готовившийся в глубокой тайне, так и остался на бумаге,
однако сам факт его разработки характерен для политики Александра в те годы
В 1816 — 1819 гг была завершена крестьянская реформа в Прибалтике (ее
второй этап). Все крестьяне получали личную свободу, а землю на условиях ее
аренды, но в перспективе приобрести ее в собственность посредством покупки
у помещика. В 1818 г. 12 сановников получили секретные поручения царя
подготовить проекты отмены крепостного права и для русских губерний. Один
из этих проектов подготовил Аракчеев, намечавший постепенный выкуп
помещичьих крестьян в казну По собственному почину подал царю свой проект
освобождения крестьян и декабрист Н И. Тургенев, но все поступившие к царю
проекты были положены под сукно, так как осуществление их он счел
несвоевременным.
Но уже в первые послевоенные годы Александр I проводит и ряд
реакционных мер Среди них наиболее жестокой явилось учреждение в 1816 г.
военных поселений, которые А. И Герцен назвал “величайшим преступлением
царствования Александра I”. Создание военных поселений вытекало из задачи
поисков новых форм комплектования армии и разрешения острых финансовых
проблем путем перевода части армии на “самоокупаемость”, т. е. устройства
солдат на земле, чтобы они наряду с военной службой занимались и
земледелием и тем содержали себя. Население определенного региона
обращалось в военных поселян, которые назывались “поселянами-хозяевами”, а
к ним поселяли солдат, составлявших так называемые “действующие”
(регулярные) батальоны и эскадроны. И “поселяне-хозяева” и солдаты
“действующих” поселенных частей одновременно должны были заниматься
земледелием и военной службой. И служба и быт были до мелочей
регламентированы. Это был худший вид крепостной неволи. Устройство военных
поселений в Новгородской, Херсонской и Харьковской губерниях встретило
отчаянное сопротивление местного населения, переводимого на положение
военных поселян.
Начальником всех военных поселений был назначен А. А. Аракчеев —
показатель того, какое большое значение придавал Александр этому
учреждению. Аракчеев первоначально высказывался против военных поселений,
предлагая сократить срок солдатской службы до 8 лет и из увольняемых в
запас создавать необходимый резерв. Но как только вопрос о военных
поселениях был решен Александром I, Аракчеев стал рьяным и последовательным
проводником в жизнь этой меры. По наблюдению историка Н. К. Шильдера,
Аракчеев усмотрел “в этой царственной фантазии верное средство еще более
укрепить свое собственное положение и обеспечить в будущем преобладающее
влияние на государственные дела”.
Аракчеев начал службу при дворе в царствование Павла I. Сначала
Александр его недолюбливал и однажды в кругу гвардейских офицеров назвал
его “мерзавцем”, но затем увидел в нем “привлекательные” качества'
педантичность и поистине маниакальную приверженность к “порядку”,
неукоснительную исполнительность и незаурядные организаторские способности.
Письма Александра Аракчееву в эти годы пестрят уверениями в “дружбе” и
выражениями “сердечных чувств”, подытоженными в письме 1820 г.: “Двадцать
пять лет могли доказать искреннюю мою привязанность к тебе и что я не
переменчив”. Импонировали Александру I в Аракчееве и его твердый характер,
готовность не считаться с любыми препятствиями и жертвами при выполнении
поставленных перед ним задач. Карьера Аракчеева при Александре I (как и
Сперанского) началась в 1803 году. В 1808 г. Аракчеев уже военный министр и
— надо отдать ему должное — на этом посту (до 1810 г., когда его сменил
Барклай де Толли) он сделал немало для вооружения русской армии
первоклассной артиллерией Но “звездный час” Аракчеева наступил со времени
назначения его начальником военных поселений и председателем Департамента
военных дел Государственного совета. 1822 — 1825 гг. — время наивысшего
могущества этого временщика, которого ненавидела вся Россия. На положении
фактически первого министра он являлся единственным докладчиком императору
по всем отраслям управления, даже по ведомству Святейшего синода. Все
министры были обязаны представлять свои доклады императору “через графа
Аракчеева”.
Современники, а впоследствии и ряд историков, видели в “змие Аракчееве”
главное “зло” России тех лет. Недаром это лихолетье последнего периода
царствования Александра I было окрещено “аракчеевщиной”. Современники дело
представляли так, что император, занятый больше внешнеполитическими делами,
а в последние годы испытывая “глубокую утомленность жизнью”, передал
управление страной своему жестокому фавориту. Известный мемуарист того
времени Ф. Ф. Вигель отзывался об Александре I как о “помещике, сдавшем
имение управляющему” (Аракчееву), в полной уверенности, что в этих руках
“люди не избалуются”. Монархически настроенные дворянские историки (М. И.
Богданович, Н. Ф. Дубровин, Н. К. Шильдер) пытались все беды страны свалить
на Аракчеева, чтобы тем самым в благоприятном свете представить Александра
I. Нисколько не отрицая большого влияния этого временщика на ход
государственных дел, все же надо подчеркнуть, что вдохновителем
реакционного курса был сам царь, а Аракчеев лишь усердно претворил эту
политику в жизнь. Александр, даже находясь за границей, держал все нити
управления в своих руках, вникая во все мелочи, касающиеся, кстати, и
“ведомства” самого Аракчеева — военных поселений. Начальник штаба военных
поселений П. А. Клейнмихель свидетельствовал, что многие из аракчеевских
приказов по военным поселениям собственноручно правил император.
Через сеть осведомителей Александр внимательно следил за
умонастроениями в России и отдавал соответствующие предписания генералам,
возглавлявшим сыск. Александр мастерски умел “перекладывать свою
непопулярность” на других. Это видел и сам Аракчеев, говоря, что император
представляет его “пугалом мирским”. Отлично зная его “переменчивую натуру”,
Аракчеев даже в годы могущества не был уверен в прочности своего положения.
Одному из сановников он говорил об Александре I: “Вы знаете его — нынче я,
завтра вы, а после опять я”.
Курс самодержавия был тесно связан с общеевропейской реакцией.
Окончательный поворот Александра к реакции определился в 1819 — 1820 гг.,
что было отмечено современниками. “Как он переменился!” — писал об
Александре в середине 1819 г. в своем дневнике Н. И. Тургенев. Не скрывал
такой “перемены” и сам Александр, говоря осенью 1820 г. австрийскому
канцлеру Меттерни-ху, что он “совершенно изменился”. Наблюдательные
современники, в первую очередь декабристы, связывали перемену курса
русского монарха с политическими потрясениями в странах Западной Европы:
революциями
Португалии, Испании, Неаполе, Пьемонте 1820 г., греческим национально- освободительным восстанием 1821 г. “Происшествия в Неаполе и Пьемонте, с современным восстанием греков произвели решительный перелом в намерении государя”, — писал В. И. Штейнгель.
Речь Александра при открытии второй сессии польского сейма 1(13)
сентября 1820 г. сильно отличалась от сказанной два с половиной года назад.
Он уже не вспоминал о своем обещании даровать России “законно-свободные
учреждения”. В это время полыхали революции в южноевропейских странах. “Дух
зла покушается водворить снова свое бедственное владычество, — говорил
теперь император, — он уже парит над частию Европы, уже накопляет злодеяния
и пагубные события”. Речь содержала угрозы полякам применить силу в случае
обнаружения у них какого-либо политического “расстройства”. На собравшемся
осенью 1820 г. конгрессе держав Священного Союза в Троппау (в Австрии)
Александр I говорил о необходимости “принять серьезные и действенные меры
против пожара, охватившего весь юг Европы и от которого огонь уже разбросан
во всех землях”. “Пожар в Европе” заставил сплотиться реакционные державы
Священного Союза, несмотря на их разногласия.
В Троппау царь получил известие о восстании лейб-гвардии Семеновского
полка, выступившего в октябре 1820 г. против жестокостей его командира
полковника Е. Ф. Шварца. Первым сообщил Александру это неприятное известие
Меттерних, представив его как свидетельство, что и в России “неспокойно”.
Это произвело сильное впечатление на Александра. Поражает суровость его
расправы с этим старейшим, прославленным гвардейским полком. Полк был
раскассирован по различным армейским частям, 1-й его батальон был предан
военному суду, и основная его часть разослана по сибирским гарнизонам без
права выслуги, 8 “зачинщиков” приговорены к наказанию кнутом и последующей
бессрочной каторге. Были преданы и четыре офицера полка, подозреваемые в
“попустительстве” солдатам. Остальные офицеры были определены в разные
армейские полки. Показательна лицемерными словами о “милостях” царская
конфирмация приговора суда “зачинщикам” выступления. “Государь император, —
говорится в ней, — приняв в уважение долговременное содержание в крепости
рядовых, равно и бытность в сражениях, высочайше повелеть соизволил, избавя
их от бесчестного кнутом наказания, прогнать шпицрутенами каждого через
батальон 6 раз и потом сослать в рудники”.
Александр был убежден, что выступление солдат Семеновского полка
инспирировано тайным обществом. “Никто на свете меня не убедит, чтобы сие
выступление было вымышлено солдатами или происходило единственно, как
показывают, от жестокого обращения с оными полковника Шварца, — писал он
Аракчееву. — ...По моему убеждению, тут кроются другие причины... я его
приписываю тайным обществам”. Начались их усиленные поиски. Однако не
полиция напала на след существовавшего в то время декабристского Союза
благоденствия. С ноября 1820 — февраля 1821 г. власти уже располагали
серией доносов. В конце мая 1821 г., по возвращении Александра I из-за
границы, генерал И. В. Васильчиков подал ему список наиболее активных
членов тайного общества. Рассказывают, что царь бросил список в пылающий
камин, якобы не желая знать “имен этих несчастных”, ибо и сам “в молодости
разделял их взгляды”, добавив при этом: “Не мне их карать”.
Карать он умел, и очень жестоко. Отказ же от открытого судебного
преследования был вызван отнюдь не соображениями “гуманности”. Громкий
политический процесс мог в то время посеять сомнения относительно
могущества “жандарма Европы”. Александр I, по свидетельству декабриста С.
Г. Волконского, вообще не любил “гласно наказывать”. Размышляя, “что
воспоследовало бы с членами тайного общества, если бы Александр Павлович не
скончался в Таганроге”, Волконский писал: “Я убежден, что император не дал
бы такой гласности, такого развития о тайном обществе. Несколько человек
сгнили бы заживо в Шлиссельбурге, но он почел бы позором для себя выказать,
что это была попытка против его власти”. Действительно, не желая
преследовать явно, Александр покарал ряд выявленных членов тайного общества
скрытно, без суда и огласки: отставкой и ссылкой с установлением
полицейского надзора.
1 августа 1822 г. Александр I дает рескрипт на имя управляющего
министерством внутренних дел В. П. Кочубея о запрещении тайных обществ и
масонских лож и о взятии от военных и гражданских чинов подписки, что они
не принадлежат и не будут принадлежать к таковым организациям. В течение
1821 — 1823 гг. вводится централизованная и разветвленная сеть тайной
полиции в гвардии и армии. Вся система слежки делилась на ряд округов,
имела свои центры, условные явки и пароли, целую сеть низших и высших
“корреспондентов”. Были особые агенты, следившие за действиями самой тайной
полиции, а также друг за другом. Активизировала свою деятельность и
“гражданская” тайная полиция. “Недостатка в шпионстве тогда не было, —
вспоминает известный военный историк А. И. Михайловский-Данилевский, —
правительство было подозрительно, и в редком обществе не было шпионов, из
коих, однако же, большая часть были известны; иные принадлежали к старинным
дворянским фамилиям и носили камергерские мундиры”.
