Григорий Потемкин поднимался по дворцовой лестнице и повстречал бредущего вниз Григория Орлова. «Что нового при дворе?» — спрашивал Потемкин. Орлов холодно отвечал: «Ничего, только вы подымаетесь, а я иду вниз».
4 марта 1774 года английский дипломат Гуннинг предрекал новому фавориту блестящее будущее: «Васильчиков заменен человеком, обладающим всеми задатками для того, чтобы обрести влияние на дела и доверие государыни. Это Потемкин, прибывший сюда с месяц тому назад из армии, где он находился во все время продолжения войны и где, как я слышал, его терпеть не могли... Он громадного роста, непропорционального сложения и в наружности его нет ничего привлекательного. Судя по тому, что я об нем слышал, он, кажется, знаток человеческой природы... и хотя распущенность его известна, тем не менее он единственное лицо, имеющее сношения с духовенством».
Прошло чуть более месяца, и в конце апреля тот же Гуннинг доносил в
Лондон о выросшем влиянии Потемкина: «Весь образ действия Потемкина
доказывает совершенную прочность его положения. Он приобрел сравнительно со
всеми своими предшественниками гораздо большую степень власти и не
пропускает никакого случая объявить это. Недавно он собственной властью и
вопреки Сенату распорядился винными откупами невы годным для казны
образом».
В июне 1774 года Екатерина сделала Потемкина вице-президентом Военной
коллегии, что вызвало крайнее раздражение ее президента Захара Чернышева.
В связи с этим Гуннинг заметил: «Принимая в соображение характер человека,
которого императрица так возвышает и в чьи руки она, как кажется,
намеревается передать бразды правления, можно опасаться, что она сама для
себя изготовит цепи, от которых ей впоследствии будет нелегко
освободиться».
Как известно, императрица многократно называла Потемкина своим учеником. Надо полагать, что два года пребывания при дворе и были той школой, в которой талантливый и прилежный фаворит постигал начала державной мудрости. За это время Григорий Александрович успел стать заметной фигурой в государственных делах. Отметим его совет Екатерине отказаться от мелочной опеки П. А. Румянцева, что, несомненно, способствовало раскрытию полководческих дарований фельдмаршала. Влиянию Потемкина приписывают решение императрицы ликвидировать Запорожскую Сечь, он активно участвовал в заседаниях Государственного совета и не стеснялся высказывать собственное мнение.
Надо полагать, Екатерина испытывала полную удовлетворенность
Потемкиным и как фаворитом, и как «учеником». Награды и пожалования лились
дождем. По случаю заключения Кючук-Кайнарджийского мира (1774) Григорий
Александрович был возведен в графское достоинство, получил осыпанную
алмазами золотую шпагу, орден св. Андрея Первозванного и 100 тысяч рублей.
У Фридриха II императрица исхлопотала для него орден Черного Орла, у
Станислава Августа — ордена Белого Орла и св. Станислава, у Густава III —
орден Серафима, у короля датского — орден Слона. Фавориту очень хотелось
получить ордена Золотого Руна, св. Духа и Голубой Подвязки. Однако в Вене,
Версале и Лондоне Екатерине отказали. Впрочем, Иосиф II благосклонно
отнесся к другой просьбе императрицы, и в 1776 году «Гришенок бесценный»
был возведен в княжеское достоинство Священной Римской империи и стал
отныне именоваться светлейшим.
Потемкин заслуживает того, чтобы на его «службе» фаворитом
остановиться подробнее. Во-первых, Потемкин был тайно обвенчан с
императрицей. Мысль о том, что между ними существовали брачные отношения,
высказана давно, но она имела форму догадки. После опубликования писем
императрицы к Потемкину Н. Я. Эйдельманом догадки обрели статус бесспорного
факта, ибо подтверждены самой императрицей, называвшей Григория
Александровича «муженком дарагим», «дорогим супругом», «нежным мужем».
Во-вторых, историки располагают таким бесценным источником, как переписка императрицы с любовником, ставшим супругом, точнее ее к нему письмами и записочками: письма фаворита Потемкина к Екатерине практически не сохранились, ибо она предавала их огню. Тем не менее даже письма императрицы без ответных посланий возлюбленного позволяют проследить перипетии их отношений от задушевных и нежных до холодных и полуофициальных, лишенных ласковых слов и клятв в верности, которыми так богаты письма и записочки императрицы 1774— 1775 годов.
У обоих корреспондентов были общие черты: они обладали сильными
характерами, недюжинным честолюбием, обоюдным желанием подчинить своей воле
корреспондента. Но были и существенные различия, оказывавшие огромное
влияние на отношения между ними. Императрица предстает темпераментной, но
уравновешенной и рассудительной женщиной. Ее признание, что она «не хочет
быть ни на час охотно без любви», не превращало ее в жертву страсти.
Обладая огромной выдержкой, она, конечно же, возводила на себя напраслину,
когда писала, что глупела от любви, и заявляла:
«Стыдно, дурно, грех Екатерине Второй давать властвовать над собой
безумной страсти». В другом письме: «...как это дурно любить чрезвычайно».
На ее возлюбленном, напротив, лежала печать человека неуравновешенного, со
взрывным характером, с непредсказуемыми поступками в минуты гнева, которому
он часто поддавался.
Роман Екатерины и Потемкина протекал чрезвычайно бурно: нежности
сменялись кратковременными размолвками и даже ссорами, последние столь же
внезапно оборачивались горячими клятвами в любви и преданности. Интимные
письма и записочки императрицы второй половины 1774 года давали основание
считать, что она никогда не исчерпает всего запаса ласковых слов. Ее
изобретательность беспредельна: «Гришенька не милей, потому что милой»,
«Милая милюшечка, Гришенька», «Милая милюша», «Миленький милюшечка»,
«Миленький голубчик», «Миленький, душа моя, любименький мой», «Милуша»,
«Сердце мое» и др.
В июне 1774 года в письмах 45-летней Екатерины впервые встречается
слово «муж». Обычно им заканчивались послания императрицы: «муж дорогой»,
«нежный муж», «дорогой супруг», «мой дорогой друг и супруг», «остаюсь вам
верной женой», «мой дражайший супруг», «муж родной». Некоторые письма
заканчивались иными словами, выражавшими ее недовольство. Но здесь перед
нами не обычная ругань, стремление дать обидную и унизительную кличку, как
это может показаться на первый взгляд, а та же нежность с оттенком
недовольства, отраженного нарочито грубыми словами. Самый пространный набор
кличек содержит послание, относящееся, видимо, ко второй половине 1775
года: «Гяур, москов, козак яицкий, Пугачев, индейский петух, павлин, кот
заморский, фазан золотой, лев в тростнике».
Клятвенных заверений в нерушимой верности в письмах и записочках столь
много, что они вызывают подозрение относительно истинности постоянства
чувств — скорее всего, некоторые выражения навеяны упреками фаворита и
супруга в утрате либо ослаблении интереса к «милому милюшечке Гришеньке».
Уже в апреле 1774 года в одном из писем она усиленно стремилась развеять
подозрения ревнивца: «Признаться надобно, что и в самом твоем опасеньи тебе
причины никакой нету. Равного тебе нету».
Приведем лишь малую толику заверений императрицы: «Я тебя более люблю, нежели ты меня любишь», «Я вас чрезвычайно люблю», «Гришенок бесценный, беспримерный и милейший в свете, я тебя чрезвычайно и без памяти люблю, целую и обнимаю душою и телом, муж дорогой», «Я тебя люблю сердцем, умом, душою и телом... и вечно любить буду», «Милая душа, верь, что я тебя люблю до бесконечности», «Милая душа, знай, что тебя нет милей на свете» и т. д.
Многие записочки императрицы отражают ее чувственную любовь, горячее желание встретиться с любимым: «Я тебя жду в спальне, душа моя, желаю жадно тебя видеть», «Сударынька, могу ли прийти к тебе и когда», «Гришенька, друг мой, когда захочешь, чтоб я пришла, пришли сказать», «Я умираю от скуки, когда я вас снова увижу».
Если бы историки располагали только письмами Екатерины к Потемкину, то
у них были бы веские основания высоко оценить нравственные качества
императрицы, поверить ее клятвенным обещаниям блюсти верность, вечную
любовь и т. д. Но в том-то и дело, что аналогичные заверения и клятвы можно
обнаружить в письмах к новому фавориту, сменившему Потемкина, — П. В.
Завадовскому: «Я тебя люблю всей душой», «право, я тебя не обманываю» и т.
д.
Из писем императрицы явствует, что между влюбленными часто случались
размолвки, причем инициатором их выступал Потемкин, а миротворцем —
императрица. Чем ближе к 1776 году, тем меньше императрица использует
примирительные слова, уговоры заменяются выговорами, появляется
раздражительность: «Я не сердита и прошу вас также не гневаться и не
грустить», «Я, душенька, буду уступчива, и ты, душа моя, будь также
снисходителен, красавец умненький», «Я не зла и на тебя не сердита...
Мучить тебя я не намерена», «Мир, друг мой, я протягиваю вам руку», «Душа в
душу жить готова». Среди суждений на эту тему есть и такое: «Мы ссоримся о
власти, а не о любви». Приведенные слова дают основания полагать, что
Потемкин претендовал на более обширную власть, чем та, которую ему
соглашалась уступить императрица. Похоже, что она постигла характер супруга
и знала истоки его раздражительности: «Холодности не заслуживаю, а
приписываю ее моей злодейке проклятой хандре». В другом письме: «...и
ведомо, пора жить душа в душу. Не мучь меня несносным обхождением, не
увидишь холодность». И далее угроза: «Платить же ласкою за грубость не
буду».
Екатерина не без основания считала, что напряженность, создаваемая
Потемкиным в их отношениях, является нормальным его состоянием. Она писала:
«Спокойствие есть для тебя чрезвычайное и несносное положение». В другой раз императрица заклинала: «Я хочу ласки, да и ласки нежной, самой лучшей. А холодность глупая с глупой хандрой ничего не произведут, кроме гнева и досады».
В цитированных письмах от февраля—марта 1776 года уже нет ни прежней теплоты, ни бесконечных клятв в верности, ни нежных обращений.
Первое, что приходит в голову, когда читаешь письма императрицы, так
это вывод о том, что не она, а Потемкин являлся виновником назревавшего
разрыва супружеских отношений. Что касается Екатерины, то она выступала
женщиной кроткой, ничего так не желавшей, как спокойствия,
снисходительности к недостаткам друг друга. Много позже после разрыва
Екатерина жаловалась Гримму: «О, как он меня мучил, как я его бранила, как
на него сердилась». Но этой версии противоречит письмо Потемкина Екатерине
от июня 1776 года, когда кризис завершился формальной отставкой одного
фаворита и заменой его другим: «Я для вас хотя в огонь, но не отрекусь. Но
ежели, наконец, мне определено быть от вас изгнану, то пусть это будет не
на большой публике. Не замешкаю я удалиться, хотя мне сил и наравне с
жизнью». Из письма следует, что Потемкин «изгнан» императрицей и что не он,
а она являлась виновницей разрыва.
Думается, что разрыв вполне устраивал обе стороны. Медики полагают, что Екатерина страдала нимфоманией (нарушением гормонального баланса, выражавшимся в превалировании гормонов, усиливавших желание близости с мужчиной). Признание этого факта, правда косвенное, находим у придворного врача Мельхиора Адама Вейкарда, заметившего: «Жениться на ней потребовало бы чрезвычайной смелости». Свидетельство самой императрицы тоже подтверждает диагноз. В декабре 1775 года она писала Потемкину: «Я твоей ласкою чрезвычайно довольна... моя бездонная чувствительность сама собою уймется».
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11
