выявления и кропотливого описания многообразных контекстов
словоупотреблений. Думать, что эти проблемы можно решать путем выявления
каких-то общих характеристик тех слов, которые волнуют философов (как это
полагала сделать традиционная «метафизика» в своих попытках построить
систематическую теорию философских категорий), или же путем построения
искусственных языковых систем, в которых словам придается условное
значение, весьма удаленное от реального, диктуемого их употреблением (как
пытались сделать логические позитивисты, строившие искусственные языковые
модели),—значит, по мнению лингвистических аналитиков, идти по явно
бесперспективному пути. Конечно, построение языковых моделей с помощью
аппарата формальной логики — дело полезное и нужное для решения ряда
специальных научных и технических задач. Нужно, однако, осознать,
подчеркивают представители данного философского направления, что этот
аппарат при всей его важности непригоден для целей разрешения философских
проблем, ибо последние существуют именно как результат непонимания
многообразия и несводимости друг к другу различных языковых контекстов. В
искусственных же языковых системах терминам не может не придаваться жесткий
и однозначный смысл в соответствии с самой идеей таких систем. К тому же
смысл, придаваемый в формальной логике логическим константам («все»,
«некоторые», «и», «или», «если...то», «не», «существует»), весьма далек от
многообразия их смыслов в реальном языке. Поэтому выполнение различных
задач философского анализа лучше всего достигается средствами неформального
анализа неформализованного обыденного языка.
Как же понимаются задачи и особенности философского исследования
лингвистическими аналитиками? Следует заметить, что здесь при всем ярко
выраженном отмежевании лингвистического анализа от логического позитивизма
между обоими направлениями аналитической философии существует определенного
рода связь. Она выражается, во-первых, в том, что сама логика
противостояния вынуждает лингвистических аналитиков обсуждать те
философские проблемы и их решения, которые были существенны для логического
позитивизма (принцип верификации и верификационная теория значения,
дихотомия аналитических и синтетических суждений, проблема редукции и т.
д.). Во-вторых, и это главное, лингвистический анализ унаследовал от
логического позитивизма некоторые принципиальные установки в понимании
самого характера философской деятельности.
Дело в том, что итогом всей критики лингвистическими аналитиками
логического позитивизма является обвинение последнего в «метафизичности»
его исходных теоретических принципов. Квалификация логического позитивизма
в качестве разновидности «метафизики» справедлива в том смысле, что
претензия логических позитивистов на превращение практикуемой ими философии
в вид некоторой специализированной, строго доказательной деятельности, не
имеющей ничего общего с традиционной философской «метафизикой», и впрямь
оказалась несостоятельной. Но если учесть, что под «метафизикой» в данном
случае понимается 'вся традиционная специфически-философская проблематика,
то сам по себе этот термин в приложении к той или иной философской
концепции не может рассматриваться как обвинение. Суть дела, видимо, не в
«метафизичности» логического позитивизма, а в том, что он оказался слишком
плохой «метафизикой», не соответствующей современной научной и социальной
практике. Обвинение позитивизма в «метафизичности» означает, однако, для
лингвистических аналитиков попытку еще более радикального проведения
«антиметафизической» программы. Во всяком случае, так была сформулирована
задача теми философами, которые стояли у истоков этого направления, в
частности самим Л. Витгенштейном 3.
Лингвистические аналитики считают, что «метафизические» псевдоутверждения
возникают в результате нарушения правил употребления некоторых слов
обычного языка. При этом философские дискуссии порождаются отнюдь не всеми,
а лишь некоторыми словами нашего языка (например, такими, как «знать»,
«реально», «в самом деле», «кажется», «вероятно», «истинно», «существует»).
Остается предположить, что именно эти слова обладают какими-то присущими им
особенностями, предоставляющими особые возможности для злоупотребления ими.
Философы-«метафизики» либо употребляют эти слова в тех контекстах, в
которых они не могут употребляться согласно правилам обыденного языка, либо
пытаются дать им некие общие определения, игнорирующие существование
реальных, не сводимых друг к другу языковых контекстов.
Соответственно свою задачу аналитические философы видят в том, чтобы
вскрыть источник «метафизических» псевдопроблем и выявить реальный,
подлинный смысл слов, неправильно употребляемых философами-метафизиками».
Так, например, если путем анализа слова «знать» выявляется, что оно имеет
целый ряд контекстуальных значений, между которыми вряд ли можно найти что-
либо общее, то, утверждают лингвистические аналитики, не существует какой-
либо общей дефиниции знания и, следовательно, задача построения общей
философской теории познания лишена смысла.
Поскольку логический позитивизм наряду с задачей элиминации
«метафизических» псевдоутверждений ставил перед философами цель построения
идеальных моделей осмысленных рассуждений, критическая задача дополнялась
там некоторой конструктивной. Представители лингвистического анализа сводят
свои задачи к чисто негативным, или, как они сами предпочитают говорить,
«терапевтическим», — к элиминации философских проблем, т. е. к избавлению
философии от нее самой.
Аналитическая философия превращается, таким образом, в своеобразную
«философию философии», занятую лишь теми проблемами, которые предложены
ранее жившими или ныне существующими философами, и не имеющую ни
потребности, ни нужды в том, чтобы заниматься вопросами, которые волнуют
представителей специальных наук, или же пытаться решать социально-этические
проблемы, поставленные современным социальным развитием. Впрочем, эта
черта, по мнению лингвистических аналитиков, не столько недостаток, сколько
своеобразное достоинство их философии, показатель возросшей строгости и
точности техники философского исследования, свидетельство его
профессионализации. «...Новая практика подвергать проблемы и аргументы
критике со стороны специалистов-коллег привела к тому, — пишет Дж. Райл, —
что философы во все большей степени стали заниматься проблемами философской
техники и все больше приобретали вкус к строгости рассуждения... Философы
стали теперь философами для философов» 4.
Философ, не формулирующий никаких философско-«метафизических» тезисов, не
пытающийся решать мировоззренческие проблемы, не конструирующий
онтологические или гносеологические системы, зато занятый
высокопрофессиональной и специализированной деятельностью по выявлению с
помощью особой техники точного смысла слов и выражений, обнаружению и
устранению бессмыслицы,— таков идеал лингвистических аналитиков. Философия
становится одной из многих специальных дисциплин. В прошлом были великие
философы, а теперь впервые в истории появились философы «искусные»,
подчеркивал Л. Витгенштейн 5.
Конечно, строго говоря, по Витгенштейну, философия—это не наука, а
философ не является ученым. В самом деле, ведь философ (имеется в виду
философ-аналитик) не строит каких-либо объясняющих теорий или гипотез,
которые могут подтверждаться или не подтверждаться фактами. Не похож он и
на логика или математика, который строит дедуктивные конструкции и
доказывает теоремы, исходя из некоторых аксиом. Философ-аналитик занят
анализом смысла слов и выражений обычного, актуально используемого языка,
описанием того, что реально дано в языке. Философия, таким образом, есть
описательная дисциплина, но не в смысле описательной эмпирической науки,
которая формулирует те или иные генерализации на основе статистического
подсчета разных случаев (не в смысле, например, описательной лингвистики,
которая, интересуясь частотой употребления того или иного словесного
оборота, очевидно, должна заняться конкретным эмпирическим исследованием,
опросом людей).
Язык интересует философа не в его чисто лингвистических качествах, а как
носитель значений. При этом одно и то же значение может быть выражено
разными языковыми средствами и даже в разных национальных языках. Значения
философом могут быть выявлены путем своеобразного «идеального
эксперимента», т. е. мысленного представления возможных ситуаций, в которых
употребляется то или иное слово, простого «всматривания» в работу языка и
фиксирования того, что «непосредственно очевидно».
«Было бы правильно сказать, — пишет Л. Витгенштейн,— что наш анализ не
может быть научным... В наших рассуждениях не должно быть ничего
гипотетического. Мы должны избавиться от всяких объяснений, и одно лишь
описание должно занять их место. И это описание получает свою способность
прояснять, т. е. свою цель в связи с отношением к философским проблемам.
Они, конечно, не являются эмпирическими; они разрешаются скорее
всматриванием в работу нашего языка, и притом таким образом, чтобы
заставить нас осознать эту работу, несмотря на побуждение к ее неверному
пониманию. Проблемы разрешаются не путем представления новой информации, но
путем нового распределения того, что мы всегда знали» 6.
Дж. Райл также обращает внимание на отличие работы философа-аналитика от
работы логика. Излагая его точку зрения, Т. И. Хилл пишет: «...работа
философа не совпадает с работой логика — хотя некоторые философы в то же
время являются и логиками, — так как в отличие от выводов логика
философские аргументы никогда не могут стать доказательствами и не
предназначены быть ими. В отличие от доказательств они не имеют посылок. В
той мере, в какой работа философа является позитивной, она схожа с усилиями
хирурга описать студентам свои действия и затем проконтролировать свои
описания путем медленных повторений своих действий» 7.
Уже на основании данной нами самой общей характеристики лингвистической
философии нетрудно выявить те внутренние противоречия, которые с самого
начала разъедают ее и ведут к определенным сдвигам, не только выводящим за
рамки этого вида философского анализа, но, как мы попробуем показать, при
известных условиях и за пределы аналитической философии вообще.
