формируется под влиянием взрастившей нас культуры (в данном случае
христианской, а стало быть, антисуицидной)? Ведь не может же современный
человек, хоть бы даже и исповедующий христианство, быть до такой степени
высокомерно-европоцентричным, чтобы признавать истинность только своей веры
и только своей нравственной системы?
Отношение к суициду философов разного времени.
Античная философия.
В античном обществе отношение к суициду менялось от терпимого и, в
отдельных случаях, даже поощрительного в ранних греческих государствах к
законодательно закрепленному запрету в поздней римской империи.
Государственные мужи Древней Греции признавали за гражданами право на
уход из жизни лишь в некоторых случаях. Часто разрешение на самоубийство
давалось осужденным преступникам (вспомним историю Сократа). Самоубийство,
совершенное без санкции властей, строго осуждалось и каралось посмертным
поношением: в Афинах и Фивах у трупа отсекали руку и хоронили ее отдельно.
Известна история спартанца Аристодема, искавшего и нашедшего гибель в
Платейской битве. В отличие от летчиков-камикадзе и Александра Матросова,
он удостоился не почестей за героизм, а хулы и осуждения.
Вместе с тем в той же Спарте чтили память самоубийцы Ликурга, которого
следовало бы поставить в пример политикам последующих веков. Прославленный
законодатель отправился к дельфийскому оракулу, взяв с сограждан клятву
жить по введенным им законам, пока он не вернется. Когда оракул одобрил
нововведения реформатора, Ликург уморил себя голодом, чтобы связанные
словом спартанцы продолжали жить по его правде и дальше.
В Афинах и ряде других городов имелся особый запас яда для тех, кто желал
уйти из жизни и мог обосновать свое намерение перед ареопагом. Читаем у
Либания: "Пусть тот, кто не хочет больше жить, изложит свои основания
ареопагу и, получивши разрешение, покидает жизнь. Если жизнь тебе претит —
умирай; если ты обижен судьбой — пей цикуту. Если сломлен горем — оставляй
жизнь. Пусть несчастный расскажет про свои горести, пусть власти дадут ему
лекарство, и его беде наступит конец".
Итак, государство уже вторглось в область сокровенной и окончательной
свободы, но пока еще ведет себя деликатно и Снисходительно — разумеется,
лишь по отношению к полноправным гражданам, поскольку рабам свободы не
полагалось вовсе.
В Риме, особенно после создания империи, строгость закона по отношению к
mors voluntaria ("добровольная смерть") усугубилась. В кодексе императора
Адриана (II век) легионеру за попытку самоубийства полагается смертная
казнь: "Если солдат попытается умертвить себя, но не сумеет, то будет лишен
головы". А дальше следует характерная оговорка: "...в том случае, если
только причиной тому не были невыносимое горе, болезнь, скорбь или иная
подобная причина". Далее названы и иные смягчающие вину мотивы: "усталость
от жизни, безумие или стыд". Даже с учетом смертной казни для самоубийц, не
подпадающих под вышеуказанные категории, а они допускают самую либеральную
интерпретацию, то получается, что во времена Адриана право относилось к
несчастным самоубийцам куда гуманнее, чем европейское законодательство XIX
столетия — во всяком случае, признавало наличие обстоятельств,
оправдывающих суицид. В "Дигестах" Юстиниана, классическом своде римского
права (VI век), осуждается только самоубийство "без причины", ибо "тот, кто
не жалеет себя, не пожалеет и других". "Не следует также предавать
погребению тех, кто повесился или иным образом наложил на себя руки не
вследствие невыносимости жизни, а по своей злой воле", — гласит закон.
"Невыносимость жизни" — это еще либеральнее, чем трактовка Адриана. Правда,
поблажки для солдат в кодексе Юстиниана отменяются — по тяжести
преступления попытка самоубийства приравнивается к дезертирству.
Но, как и в Греции, относительная свобода распоряжаться если не
собственной жизнью, то собственной смертью предоставлялась только свободным
жителям империи. Самоубийство раба влекло за собой показательные акции
устрашения. Чтобы при продаже живого товара покупателю не подсовывали рабов
со скрытым браком — склонностью к депрессии, — существовал специальный
закон, предусматривавший нечто вроде "гарантийного срока": если купленный
раб кончал с собой в течение 6 месяцев после заключения сделки, продавец
был обязан вернуть покупателю полученные деньги.
Государство могло себе позволить двойной стандарт по отношению к суициду
до тех пор, пока рабы считались недочеловеками, однако после того, как
христианство приобрело статус официальной религии, возникла насущная
потребность в унификации. Положение усугублялось тем, что в позднеримской
империи самоубийства рабов необычайно распространились и стали приобретать
черты эпидемии. Трудно запугать человека, решившего покончить счеты с
жизнью, посмертным глумлением над его бренными останками или мучительной
казнью — это лишь понуждает самоубийцу выбирать более надежный способ
самоумерщвления. Понадобились меры более эффективные и кардинальные. Их
предоставила в распоряжение государства христианская церковь.
Если светская власть лишала человека свободы лишь в его физической
ипостаси и только на период его земной жизни, то власть церковная давала
возможность стреножить и душу, ибо юрисдикция религии простиралась и в
жизнь загробную.
Наступила эпоха, когда человек был неволен распоряжаться ни своим телом,
ни своей душой. И продолжалось это больше тысячи лет.
"Линия защиты" на судебном процессе над суицидом выстраивалась
тысячелетиями. Первым и, пожалуй, самым именитым адвокатом самоубийства был
строгий рационалист Сократ. Взгляды философа известны нам главным образом
из пересказа Платона, который к самоубийству относился резко отрицательно,
но тем не менее звучат эти доводы убедительно, и их весомость еще более
подчеркивается тем, что произнесены они перед чашей с цикутой. То, что
смерть Сократа была не казнью, а именно добровольным уходом из жизни,
доказывает сам философ, сказавший, что ему ничего не стоило опровергнуть
вздорные обвинения судей, но он не пожелал этого делать. Его прощальные
слова, обращенные к суду, свидетельствуют, что смерть он приветствует как
благо: "Но уже пора идти отсюда, мне — чтобы умереть вам — чтобы жить, а
кто из нас идет на лучшее, это никому не ведомо, кроме бога".
Впрочем, Платон вкладывает в уста Сократа слова, сводящие на нет
правомочность этого довода.
Первая разработанная аргументация, целая этическая система, оправдывающая
самоубийство, была создана стоической школой. Разумность и нравственность —
непременные условия жизни достойного человека. Если в силу каких-либо
причин жить разумно и нравственно сделалось невозможно, следует умереть.
Благо — не продолжительность жизни, а ее качество. Страха нет, ибо человеку
нечего бояться — он хозяин своей судьбы. Соблазнительная формула стоицизма:
достойная жизнь и достойная смерть. И неминуемый вывод: достойно жить
трудно, достойно умереть легко.
Вроде бы всем хорош стоицизм, только, с точки зрения современного
человека, слишком уж легко готов расстаться с жизнью. Хочется думать, что
со времен Стои она все-таки поднялась в цене.
Смерть Клеанфа, ученика и преемника основателя стоицизма Зенона,
оставляет чувство некоторого морального дискомфорта. Когда философ заболел,
врачи посоветовали ему воздержаться от приема пищи. Клеанф двое суток
ничего не ел, и ему стало лучше — опасность миновала. "Он же, — пишет
Плутарх, — изведав уже некую сладость, порождаемую угасанием сил, принял
решение не возвращаться вспять и переступил тот порог, к которому успел уже
так близко придвинуться". Что-то здесь все-таки не так. Возможно, стоицизм
— отличная философия смерти, но вряд ли стоит преподавать ее в школах в
качестве философии жизни.
Воззрения на суицид эпикурейцев сходны со стоическими, хотя две эти
философские школы несколько веков оппонировали друг другу по целому ряду
основополагающих вопросов — главное различие именно в том, что эпикуреизм-
то как раз в первую очередь учит правильно жить. И, что существенно, жить
счастливо. Учение Эпикура в его этической части как нельзя лучше
соответствует мировоззрению современного человека. Эпикуровская формула
бытия обаятельна (жить благородно и весело), желания оспаривать ее не
возникает. Прославленное бойкотирование смерти ("Смерть нас не касается:
когда мы есть — нет ее, а когда она приходит, то исчезаем мы"), пожалуй,
звучит несколько легкомысленно, но к основным постулатам этики Эпикура
трудно не прислушаться:
. Боги (Бог), возможно (и даже почти наверняка), есть, но им (Ему) не
до человека, а стало быть, и человеку не должно быть до них (Него)
дела. Надейся не на Него, а на себя.
. Жить надо в мире с собой, по возможности абстрагируясь от внешних
условий.
. Правильная жизненная установка — безмятежность духа и свобода от
страха перед миром и смертью.
Замечательно сказано: "Не сдавайся ни судьбе, ни чему-либо другому. Но
когда явится необходимость расстаться с жизнью» то смело отрешись от нее и
от всех, кто по пустоте скован ею; мы выйдем из жизни с прекрасными словами
на устах и возгласим: "Хорошо мы пожили!" (Эпикур).
Противоположной точки зрения придерживались Платон и Аристотель
(позднейшие оппоненты суицида, в том числе и отцы церкви, строили свою
систему доказательств, используя их наследие).
Платон поставил перед собой очень сложную задачу: не отрекаясь от любви и
почтения к своему учителю Сократу, показать, что самоубийство, совершенное
этим идеальным человеком, — не выход и не способ. Для этого Платону
пришлось вложить в уста своего героя слова, из которых следует, что
поступок Сократа — не правило, а редкое исключение, которое может быть
санкционировано лишь высшей силой (та самая аргументация, которую
впоследствии повторит блаженный Августин). Обращаясь к своему ученику
фиванцу Кебету, Сократ говорит: "Сокровенное учение[1] гласит, что мы,
люди, находимся как бы под стражей и что не следует ни избавляться от нее
своими силами, ни бежать, — величественное, на мой взгляд, учение и очень
глубокое. И вот еще что, Кебет, хорошо сказано, по-моему: о нас пекутся и
заботятся боги, и потому мы, люди, — часть божественного достояния.
Согласен ты с этим или нет?
— Согласен, — отвечал Кебет.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9
