авторитетом, которому повинуются не оттого, что он велит нам полезное, а
оттого, что он вообще велит». Вот - еще пока не высказанное, но уже
прочерченное отношение к морали, как к чему-то относительному, так как
поступок, нарушающий сложившуюся традицию, всегда выглядит безнравственным,
даже если в его основе лежат мотивы - положившие начало той самой традиции.
Немногим позже, в Мариенбаде, Ницше скажет: «Наверно со времен Гете здесь
не было еще такого напряжения мысли, и даже Гете не приходилось обдумывать
столь принципиальные вещи - я далеко превзошел самого себя».
"Утренняя заря" – книга мыслей «о морали как предрассудке». С этой
книги Ницше начинает свой великий поход против общепринятой морали
самоотречения. Однако несмотря на первый открытый призыв расстаться со всем
тем, что до сих пор почиталось и даже боготворилось, "Утренняя заря" не
содержит ни одного отрицательного слова, ни одного нападения, ни капли
злости. Сам Ницше так определит ее: "Эта утверждающая книга изливает свой
свет, свою любовь, свою нежность на сплошь "дурные" вещи, она возвращает им
"душу", чистую совесть и преимущественное право на существование. На мораль
не нападают, ее просто не принимают в расчет…". Основная задача этого
произведения: подготовить человечеству момент высшего самосознания, который
помог бы в грядущей переоценке освободиться от старых ценностей и принять
все новое, что до сих пор запрещали, презирали и проклинали в морали. Иначе
говоря, попытка указать верный путь: «Есть так много утренних зорь, которые
еще не светили».
В 1881 г. происходит самое главное событие в жизни Ницше, в долине Верхнего
Энгадина на него снизошли два "видения": идея «вечного возвращения» и образ
Заратустры. Здесь происходит перелом, который ярко продемонстрирован в
следующей книге.
Зимой 1881-82 гг. появится "Веселая наука". Задуманное как продолжение к
предыдущей книге , это произведение - с весельем, песнями и плясками,
переходит от радикализации восприятия мировозрительного горизонта
"Человеческого, слишком человеческого" до катастрофизма книг последнего
периода. Здесь - ревизии подвергается и сам Вольтер, взятый в союзники
против испорченной вагнерианством "грандиозной греческой проблемы". Урок
Вольтера был усвоен, а афористическая техника ученика не то чтобы не
уступает, но и явно превосходит образец, поэтому этот сорт ментальности,
так же, будет отброшен как выжатый лимон, а полученный эффект самоочищения
и самоопределения позволит сказать: «Теперь я, с большой долей вероятности
, самый независимый человек в Европе».
С этого момента началось новое измерение мысли Ницше, невиданное никогда
прежде отношение к двум с половиной тысячелетиям европейской истории,
культуре и морали как к личной своей проблеме: «Я вобрал в себя дух Европы
- теперь я хочу нанести контрудар». Столь интимное переживание истории не
могло обернуться ни чем иным, как "ясновидением" и открытой раной
оставленной "отравленной стрелой познания", а сам Ницше - "полем битвы".
Здесь он проникнет за «6000 футов по ту сторону человека и времени» и
определит задачи, которые и не мерещились Вольтеру.
В 1882 г. некоторое улучшение состояния. Ницше едет в Рим, где знакомится
с Лу фон Саломэ, почитательницей своего таланта. Он будет настолько увлечен
ею, что дважды предложит выйти за него замуж. «Лу - дочь русского
генерала, и ей 20 лет; она проницательна, как орел, и отважна, как лев, и
при всем том, однако, слишком девочка и дитя...». Причина столь страстного
увлечения становится ясна после знакомства Элизабет Ницше с Лу, после
которого сестра, охваченная ужасом из-за «совершенной аморальности подруги
своего брата», увидела в ней "персонифицированную философию" Ницше.
Беспокойство матери и интриги сестры в скором времени сказываются на Ницше
пугающе-серьезным образом: вплоть до мыслей о самоубийстве и разрыва с Лу,
матерью и сестрой. Глубокие и искренние переживания сказываются и на
состоянии здоровья: «...если мне не удастся открыть фокус алхимика, чтобы
обратить и эту грязь в золото, то мне конец...».
В 1883-85 гг. Ницше создает своего рода библию "Так говорил
Заратустра". Это произведение станет вершиной лика поэта в Ницше, гений
которого - творец иллюзий, предложит воображению людей иную любовь и
ненависть, иное добро и зло, но не в угоду своему развоевавшемуся ЭГО, а во
имя спасения человечества.
ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА
«Я хочу учить людей смыслу их бытия: этот смысл есть сверхчеловек, молния
из темной тучи, называемой человеком. смотрите, я - провозвестник молнии; а
имя той молнии - сверхчеловек»
Так говорил Заратустра
«Книга для всех и ни для кого» - так звучит подзаголовок библии Ницше.
Таков круг его подлинных читателей и всего о нем. Эта священная, для
Ницше, книга - огромна по своему замыслу. Она не только вызывающе смелая и
чрезвычайно захватывающая, но и без сомнения, обладает огромной лирической
силой. Это произведение, если следовать генезису мысли Ницше, было задумано
как новое евангелие, которое заставит забыть евангелие Христа.
Предыстория появления этого произведения начинается еще с 1875 г., когда
Ницше, исследовав все учения нравственности, указал на их иллюзорное
основание. Кроме того усиленно занимаясь изучением трудов по
естествознанию, он познакомился с гипотезой Дюринга., который высказал
мысль, что Вселенную можно было бы представить, в любой момент времени, в
виде определенной комбинации элементарных частиц. Тогда мировой процесс
будет калейдоскопом этих различных комбинаций, число которых имеет предел.
А это означает, что после построения последней комбинации может вновь
сложиться первая. Следовательно, мировой процесс - не что иное, как
циклическое повторение однажды уже бывшего. Дюринг как позитивист отвергал
такую гипотезу, считая количество комбинаций уходящим, по выражению Гегеля,
в «дурную бесконечность». Однако эта идея глубоко поразила Ницше.
Переосмыслив предположение Дюринга, Ницше создает концепцию, что в основе
бытия лежит некое определенное количество квантов силы, понимаемых не
физически, а биологически. Кванты эти, подобно объективациям воли в
философии Шопенгауэра, находятся в постоянной борьбе друг с другом, образуя
при этом различные сочетания. А так как число квантов постоянно, то
количество сочетаний конечно, и периодически должны складываться
комбинации, уже существовавшие когда-то прежде: «Все становление имеет
место только в рамках вечного круговращения и постоянного количества силы».
Таким образом, бытие в том виде, в каком оно существует, не имеет цели и
смысла, оно неумолимо вновь и вновь повторяется, никогда не переходя в
небытие - неизбежный вечный круговорот и вечное возвращение. Но,
следовательно, повторяется и человек, а значит, никакой потусторонней
небесной жизни в природе не существует и каждое мгновение вечно, поскольку
неизбежно возвращается. Свое понимание мира Ницше определит так: «Это
слепой механизм, непрерывно и бесцельно вертящееся колесо». Между тем, он
захотел быть в этом мире пророком, учить о добродетелях и целях жизни,
возвышать и обесценивать ценности, диктовать скрижали.
В начале 80-х, на Ницше снизошли два "видения": сначала идея о "Вечном
возвращении", а потом и образ самого Заратустры. Эти "видения" Ницше
проиллюстрирует в окончании «Веселой науки»:
Первое - в беседе с демоном (отрывок «Величайшая тяжесть»): «...что если бы
днем или ночью подкрался к тебе в твое уединеннейшее одиночество некий
демон и сказал тебе: «Эту жизнь, как ты ее теперь живешь и жил, должен
будешь ты прожить еще раз и еще бесчисленное число раз; и ни чего в ней не
будет нового, но каждая боль и каждое удовольствие, каждая мысль и каждый
вздох, и все несказанно малое и великое в твоей жизни должно будет заново
вернутся к тебе, и все в том же порядке и в той же последовательности, -
также и этот паук и этот лунный свет между деревьями, также и это вот
мгновение и я сам. Вечные песочные часы бытия переворачиваются все снова и
снова – и ты вместе с ними, песчинка из песка!» …Овладей тобою эта мысль,
она бы преобразила тебя и, возможно, стерла бы в порошок; вопрос
сопровождавший все и вся: «Хочешь ли ты этого еще раз и еще бесчисленное
число раз?» – величайшей тяжестью лег бы на твои поступки!..»
Второе – в стихотворении «Сильс - Мария»:
Здесь я засел и ждал, в беспроком сне,
По ту черту добра и зла, и мне
Сквозь свет и тень мерещилась с утра
Слепящий полдень, море и игра.
И вдруг, подруга! Я двоится стал –
И Заратустра мне на миг предстал…
Восемнадцать месяцев "беременности" - разрешились в тихой бухте Рапалло, не
далеко от Генуи. «Мое здоровье было не из лучших; зима выдалась холодная и
дождливая; маленькая гостиница, расположенная прямо у моря, так что ночью
прилив просто лишал сна, представляла почти во всем противоположность
желаемого. Несмотря на это и почти в доказательство моего утверждения, что
все выдающееся возникает "несмотря", в эту зиму и в этих неблагоприятных
условиях возник мой Заратустра. - Я взбирался по южной красивой гористой
дороге, по направлению к Зоальи, мимо сосен и глядя далеко в море. Здесь
мне пришел мне в голову весь первый Заратустра, и прежде всего сам
Заратустра, как тип: точнее, он снизошел на меня...».
Дальнейшее написание книги представляет собой образец - штурмового
вдохновения неудержимого гения Ницше: заканчивая поэму, которая является
только началом другой, причем более обширной, чем предыдущая, он ни на
минуту не оставлял своей работы. Книга создавалась урывками, но в
необычайно короткие сроки: фактически чистое время написания первых трех
частей заняло не больше месяца, по десять дней на каждую. Отношение Ницше к
этой книге было исключительным: «Я открыл мой "Новый свет", о котором еще
не знал ни кто, - теперь, конечно, мне следует шаг за шагом завоевать его».
Именно с нее начинается резкий сдвиг его в сторону самоосознания в себе
человека Рока – тот не бывало катастрофический темп переживаний, который и
определит все своеобразие "феномена" - Ницше, который закончил первую часть
"Заратустры" словами: «Умерли все боги; теперь мы хотим, чтобы жил
Сверхчеловек».
Эта поэма занимает исключительное место (попросту стоит особняком) в
творчестве Ницше. Она ставит перед читателем странное условие: понимать не
ее, а ею – парадокс, естественность решения которого, бросается в глаза,
как только понимаешь, что имеешь дело с "музыкой" – «симфонией», как
означил ее сам автор. Эта необыкновенная музыкально-философская книга
вообще не укладывается в привычные каноны анализа. Она практически не
переводима с немецкого на другие языки, как не переводим, например,
волшебник языка Гоголь. Ее органическая музыкальность требует не столько
осмысления, сколько сопереживания. Необычайная игра слов, россыпи
неологизмов, сплошная эквилибристика звуковых сочетаний, ритмичность,
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9
