Рассматривая субъективную сторону политического процесса в России
(динамичную особенность которой мы раскрыли чуть выше) необходимо отметить,
что на роль элиты-модернизатора выдвинулись представители прежней
номенклатуры. Новая конфигурация власти - это в значительной степени не что
иное, как вновь вышедшие на поверхность клановые структуры, сформированные
при коммунизме, и лишь несколько обновлённые за счёт представителей иных
групп. Л. Шевцова рассматривает процесс трансформации элит в 1991-1993гг.
как “номенклатурную либерализацию” (74). Анализируя роль прежней
номенклатуры в политическом процессе, она подчеркивает её важную
реформаторскую роль, но после 1993г., по мнению исследователя, обновлённая
элита из реформаторской становится консервативной и препятствует
формированию механизма ротации и смены власти (75).
Ещё одним серьёзным недостатком российской правящей элиты, по мнению многих политологов, является то, что она так и не сумела установить новые правила игры и принять их для себя как обязательное для следования, а также как единственный способ своего существования. Слабость, фрагментация российской элиты вынуждают её быть гибкой, использовать компромиссы. В ходе процесса демократических преобразований “ второй эшелон прежнего правящего класса получил власть, но при этом растерял прежние рычаги контроля за обществом ”(76). Поэтому для нынешней правящей элиты проблематично сохранить за собой властные позиции, не прибегая к тем или иным демократическим процедурам, не пытаясь вести себя более или менее цивилизовано.
Рассматривая основные выразительные составляющие демократии (правовое
государство и гражданское общество) как средство и качество “ общения ” и
взаимодействия государства и народа, в русле российского политического
процесса, следует заметить, что наряду с их формальным провозглашением и
закреплением они еще не обрели формы и механизмы, содержание которых
позволяет им адекватно функционировать в посткоммунистическом пространстве.
Точнее, пока еще не сложились достаточные для подобного наполнения условия.
В последнее время уже много было сказано о современном российском режиме как об “алигархической системе плюрализма кланово-корпоративных групп и интересов и его отрыве от реальных общественных потребностей и от самого общества”(77). К этому хотелось бы добавить то, что в отличие от недавнего прошлого, эти кланы все более активно проявляют себя и непосредственно “ входят ” в российскую политику, не просто делегируя своим уполномоченным избранникам представительство своих интересов, но самолично становясь крупнейшими и влиятельными политическими акторами.
Еще одной важной особенностью российского политического процесса
является его закулисный, скрытый характер. Несмотря на, казалось бы,
внешнюю открытость, реально, этот политический процесс, переместился
сегодня в ”тень”, протекает внутри не видимых на поверхности теневых
структур власти. Сегодня складывается ситуация, когда демократические по
внешней форме процессы оказываются фасадом, за которым идет борьба и торг
между реальными политическими игроками, которые и определяют ход
политического процесса. Возникший в посткоммунистической России симбиоз
собственности и власти вообще ставит вопрос о степени самостоятельности
публичной политики как сферы общественной жизнедеятельности. В этой связи
А. Мельвиль отмечает: ” У нас происходит невиданная в предшествующем опыте
поставторитарных переходов персонализация политики – в смысле ее почти
полного подчинения не общественно-значимым, а личным экономическим целям и
мотивам ” (78).
Таким образом, в этом параграфе мы попытались рассмотреть политический процесс в России с 1991-1996гг., сквозь призму становления политической системы. В этой связи, нам кажется очевидным, что процессуальную форму многочисленным изменениям, возникающим в ходе сформирования демократической политической системы в России, задают её элементы (политические партии, профсоюзы, элиты, общество и т. д.), находящиеся в постоянном взаимодействии друг с другом. И от того, в каких ритме, форме, содержании, будет осуществляться это взаимодействие, на наш взгляд, будет зависеть характер и направление политического процесса в России в дальнейшем.
2.3. Некоторые особенности модернизации в России.
Обобщая длительный опыт реформационных преобразований в России, можно сказать, что многочисленные попытки модернизации, неоднократно предпринимавшиеся в нашем государстве (опыт модернизации в России составляет около 300 лет), приобрели характер (сформировавшийся в течение еще более продолжительного периода) долговременной исторической тенденции с типичными для нее специфическими импульсами и логикой саморазвития, преломляющими и преобразующими “классические” варианты развития на свой лад (очень часто воспринимая не только лучшее из возможного и, соответственно, воспроизводя на “выходе”, не совсем желаемое, но и трансформируясь почти в непредсказуемое).
Парадоксы российского развития состоят в том, что после резких скачков и, казалось бы, необратимых преобразований очень многое в России вновь возвращается “на круги своя”, при чем возвращается не только то, что действительно необходимо для сохранения ее своеобразия и самобытности, но и то, что является далеко не самым лучшим в характере народа и правящей элиты, что тормозит ее культурное и социальное развитие – “апатия и приниженность значительной массы населения, бесправие рядового человека перед начальством, несоблюдение законов и властями и гражданами, неограниченное самодурство и насилие власти и т.п.”(79).
В этой связи, нам представляется необходимым рассмотреть основные черты и особенности (традиционные и современные), характеризующие общую тенденцию, во многом предопределявшие исход и характер модернизационных преобразований в России в прошлом и, что для нас представляет непосредственный интерес, - предопределяющих их на современном этапе.
Одной из особенностей российской модернизации, очень часто выделяемой исследователями, является ее особенная временная растянутость и незавершенность. Довольно интересный вариант решения парадокса общественного развития России открывает гипотетическая концепция о волнообразном характере политических преобразований в России через циклы реформ – контрреформ. В этой связи, для того чтобы достаточно хорошо понять общие черты основных тенденций российских реформационных преобразований, исследователи считают необходимым и целесообразным более глубоко рассмотреть “генезис и некоторые особенности волновых циклов политической модернизации в России”(80). Загадка необычайной длительности модернизации российского общества, по их мнению, заключается в том, что этот процесс идет путем “зигзагов и многократной смены направления развития, которые неизбежны в ходе чередующихся реформ и контрреформ”(81).
Рассматривая современный посткоммунистический этап развития России В.
Пантин и В.Лапкин отводят ему очень важную роль в судьбе российской
модернизации: “… в России колебания приобрели настолько большую амплитуду,
что угрожают разрушить системную целостность общества и государства”(82).
Исследователи предполагают, что переживаемый Россией современный цикл
реформ – контрреформ может оказаться последним, поскольку человеческие и
природные ресурсы для современного (очень расточительного) способа
политического и экономического развития во многом уже исчерпаны. Но
результаты длительного процесса модернизации в России могут, по мнению В.
Пантина и В.Лапкина, оказаться принципиально отличными от аналогичных для
западной цивилизации(83).
Рассматривая особенность длительного характера модернизационных
процессов в России, их незавершенность (для сравнения можно привести пример
Китая, которому для осуществления подобных процессов потребовалось в два
раза меньше времени, чем на это ушло уже у России) через волнообразную
смену реформ и контрреформ, другой российский политолог – Г. Купряшин,
подчеркивает амбивалентный характер (одновременно модернизаторский и
антимодернизаторский) современного политического развития России. Первая
тенденция, по мнению автора, находит свое проявление “в расширении
включения в политическую жизнь социальных групп и индивидов, в ослаблении
традиционной политической элиты и упадке ее легитимности”. Вторая,
выражается в специфической форме осуществления модернизации: “авторитарные
методы деятельности и менталитет политической элиты, позволяет только
односторонние – сверху вниз – движение команд при закрытом характере
принятия решений”(84). Действительно, провозглашенные и формально
функционирующие сегодня в России демократические процедуры и институты не
дают нам достаточных оснований называть их подлинно демократическими.
Поскольку внутренние условия и особенности предшествующего развития,
настолько сильно влияют и, соответственно определяют режим и природу
механизмов, запускающих эти необходимые для демократии элементы в действие,
что сразу становиться понятным недостаточность простой “последовательности
действий политических игроков для созидания, «творения» демократии”(85).
При рассмотрении процесса посткоммунистических преобразований нельзя,
поэтому забывать и о составе правящей элиты и о привычном для президента Б.
Ельцина (в руках которого сконцентрированы сегодня значительные ресурсы
власти) авторитарном характере осуществления своих властных полномочий, не
редко “игнорирующие” “классические” демократические механизмы. “Именем
демократии Ельцин издавал указы (например о конфискации собственности КПСС
без санкции закона) и игнорировал пожелания выборных органов”(86). Новая
российская власть фактически свернула на совершенно традиционный для России
путь реформирования – волевым порядком и по вертикали сверху вниз. Следует
признать, что в большинстве попыток удачных демократических преобразований
инициатива действительно приходит сверху. Однако, принципиальное отличие
заключается в том, что в этих случаях “импульс сверху выступает лишь в
качестве первичного катализатора глубинных процессов, впоследствии
развивающихся в самой толще общества”(87). Затем функции самой власти, по
мнению А. Мельвиля, сводятся к обеспечению институциональной поддержки
этих процессов в соответствии с общепринятыми демократическими
процедурами(88).
В России же, можно говорить о сохранении традиционного подхода новой
власти к реформировании (в силу ее генетической связи с прежним
номенклатурным правящим классом), определяемому А. Мельвилем, как
“традиционное аппаратное администрирование”(89), который просуществовал
вплоть до сегодняшнего дня.
Эта особенность, во многом, предопределила посткоммунистический модернизационный процесс.
Еще одна важная особенность российской модернизации, которую мы уже затрагивали в ходе исследования, но отдельно не выделяли – это этатизм, то есть исключительная роль государства в инициировании, определении направленности и осуществлении модернизационного процесса, что объясняет многие устойчивые признаки крупных реформ в России(90).
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11
