сегодня как присущее субъекту универсальное средство организации
деятельности. Той деятельности, которая предстает целеполагающей и дает
возможность эффективного исполнения замыслов, достижений целей. В этом
ракурсе множатся различные определения рациональности. Она
истолковывается как точный расчет адекватных средств для данной цели (по
Веберу), или как конформность, т.е. наилучшая адаптированность к
обстоятельствам (по Витгенштейну), как логическая обоснованность правил
деятельности (по Тулмину).
Возможны и другие трактовки, но во всех случаях рациональность
связана с дискурсивным анализом ситуации, достижением эффективного и
оптимального результата деятельности, соблюдением в мысли и деянии
системы фиксированных общезначимых правил. В самом широком смысле
рациональность может быть истолкована как способность разума (именно
разума) к целостному охвату природы, общества и собственной
субъективности.
Наука и выступает как рациональное знание, ориентированное на
добывание достоверной истины, расширяемой и обновляемой, той истины,
которая предстает как логически организованная и доказуемая. Наука в
собственном смысле слова, как сегмент человеческой культуры, есть
деятельность по производству новых знаний о мире и человеке, обладающих
объективной значимостью. Она направлена на изучение действительности
«объектно» в отвлечении от оценочно-субъективных моментов. Разумеется,
такая цель как получение «абсолютно чистого» образа изучаемого объекта
невыполнима. На любом выводе науки лежит печать времени, принятой
сообществом ученых научной парадигмы, особенностей личности
исследователя. Но направленность (интенция) науки именно такова — на
объект «как он есть».
В современном обществе наука представляет сложное, со многими
звеньями, глубоко внутренне расчлененное духовное образование. Своей
вопрошающей, постигающей, испытывающей, исследующей стороной она обращена
ко всему сущему. Когда-то было сказано об искусстве, что оно «не
брезгливо», ему до всего есть дело. К науке это можно отнести еще в
большей степени. Нет той стороны, грани, аспекта мироздания, которые не
могли бы стать объектом научного исследования. Его возможности и границы
определены возможностями и границами научной социальной практики
(понимаемой в самом широком смысле слова).
Дело в том, что сама наука выросла из практики, это ее обособившаяся
сторона, позволяющая заглянуть за непосредственные цели социального
субъекта, рационализировать сам жизненный процесс. При всей сложности и
противоречивости соотношения теоретического и практического аспектов
жизни, в конечном счете наука, будучи всеобщим продуктом деятельности,
характеризует реальный уровень и возможности самой практики.
В техногенной цивилизации конца XX столетия научная рациональность
обретает особую значимость. Отношение к миру с позиции научной
рациональности утверждает уверенность человека в возможности
осуществления контролируемых изменений себя и мира, достижения
оптимального согласия человека с миром и самим собой. «Знание - сила».
Этот тезис Ф. Бэкона, ставший названием популярного отечественного
журнала, известен давно. Но сила — опора власти. И не только власти
политической, но и власти над природными процессами, над самим собой; это
обладание и самообладание. Властная устремленность научных свершений
поднимает достоинство человека, укрепляет его уверенность, дает твердую
почву под ногами.
В современном обществе наука стала непременным социальным видом
высоко специализированной, профессиональной деятельности. Подготовка
ученого — наиболее длительный и наиболее дорогой процесс во всей системе
складывания кадрового потенциала. Наука сегодня главный, а во многих
случаях единственный, источник принципиальных инноваций в технику и
технологию. Атомная или лазерная, компьютерная или биоинженерная
технология соскользнули с пера ученых и не могли прорасти сами по себе из
повседневного производственного опыта.
Разумеется, эти положения не следует истолковывать в духе
однобокого, узкосциентистского, гипертрофированного противопоставления
науки другим составляющим человеческого духа. Как бы ни была важна наука,
она не зачеркивает значимость нравственных ценностей, эмоциональных
порывов, художественных поисков, религиозного опыта, эзотерических
прозрений и т.д.
Сегодня очень остро встал вопрос о месте в панораме духа вненаучного
знания. Иногда его трактуют как нашествие мракобесия, антинауки, подмены
подлинной рациональности шарлатанной паранаукой. Но дух человеческий не
только заблуждается, но и «блуждает», мечется в поисках истины, не
возводя себе никаких непроходимых преград. «Дух бродит, где хочет» —это
библейское высказывание достаточно выразительно. Разум многобразен. И
поэтому не стоит высокомерно отбрасывать те линии поиска, которые имеют
за собой многотысячелетнюю традицию. Герметическое эзотерическое знание,
восходящее к Гермесу Триемегисту, построение Каббалы, тексты Библии и
Корана, китайская «Книга перемен», Веды и Упанишады,— все это выполнено и
сохранено в веках. Это не наука. Но это иные формы духовного освоения
мира, отворачиваться от которых было бы по меньшей мере опрометчиво.
И в наши дни мы сталкиваемся с ситуацией, о которой говорил такой
признанный сверхрационалист, как Людвиг Витгенштейн. Он утверждал, что
склонность к мистическому следует из того, что наука оставляет наши
желания невыполненными. Мы чувствуем, что, даже если на все научные
вопросы будет дан ответ, наши человеческие проблемы останутся
нетронутыми. Не все то хорошо, что есть только наука. Однажды было метко
сказана, что любовь, например, явно не наука. Ну и чго? Разве от этого
умалена ее значимость в душе каждого из нас? Сейчас рождаются и
возрождаются альтернативные науки (например, трансперсональная психология
С. Грофа, «уфология», восточные системы миропонимания и т.д.). Как к ним
относиться? Мир огромен, и дух человеческий бездонен. Непознанного всегда
больше, чем познанного. Места хватит всем формам освоения мира человеком.
Человеку необходимо все; и пренебрегать ничем не следует.
Наука как таковая — сравнительно поздний продукт культуры. Многие
тысячелетия люди жили, возделывали землю, строили жилища,. любили и
страдали, осмысливали и оценивали так или иначе свое присутствие в мире.
А науки не было. Поколение за поколением входили в жизнь и уходили из
нее, опираясь на традиции, эмпирический опыт, глядя на мир через призму
мифологии или религии. А науки не было. Было знание, оно было всегда, без
него человек не был бы тем, что он есть, не отвечал бы одному из
фундаментальных его определений, «хомо сапиенс» —человек разумный. Однако
многие тысячелетия знания человеческие облекались в иную форму, либо
донаучную, либо вненаучную. Миф, магия, оккультная практика,
герметические искусства, передача накопленного опыта внетеоретическим
личным (так называемым «узуальным») образом, от мастера к подмастерью, от
учителя к ученику, — все это века и века было достаточным для обеспечения
условий человеческой жизни.
В европейском античном мире или древнем Востоке науки как таковой
(безличного, теоретического знания о сущности вещей и процессов) еще не
было. Те крупицы «наукоподобного» знания можно было бы полагать как
преднауку. Нам неведомы имена тех, кто нашел способы объективировать
знания, выражать их в безличной форме и передавать следующим поколениям.
Первоистоки науки-, ее праформы теряются в Глубине веков. От палеолита до
античности накапливались разрозненные предпосылки науки, еще не
складываясь в целостность и не включаясь как абсолютно необходимый момент
в общественную жизнь. Тот культурный и социально-экономический контекст,
в котором наука уже сложилась и ответила на запросы эпохи, возник в
Европе лишь в позднее средневековье и начале Нового времени.
Именно в то время Ф. Бэкон сформулировал две основные задачи науки:
приумножение знаний и увеличение блага человечества. Вряд ли и сегодня
можно всерьез возражать против этой формулы. Есть много периодизаций в
освещении истории науки, построенных на разных основаниях; Согласно одной
из наиболее свежих периодизаций (А.С. Кравец, 1993 г.), берущих за основу
социокультурные параметры, можно выделить четыре периода социальной
зрелости европейской науки:
Первый — от XV до XVIII в. — романтический, ювенальный. Это время
становления рыночной экономики,«раннего капитализма, первоначального
накопления. Наука перестает быть частным, «любительским» занятием,
становится профессией. Идет десакрализация познавательной деятельности,
возникает опытное естествознание. Отстраивается дисциплинарная структура
науки. Образование впитывает в себя выводы науки.
Второй - классический (XVIII—XIX в.в.), связан с утверждением зрелых
товарно-рыночных отношений, машинного производства, распространением
ставшего капитализма. В это время создаются фундаментальные теории, наука
ветвится и предстает как совокупность специальных теорий. Как правило,
наука становится на службу государству. Престиж ученых в обществе
повышается.
Третий — постклассический период (примерно вторая треть XX в.) — это
тот, когда возникает так называемая «Большая наука», создают основные
теории современного истолкования мира (теория относительности, новая
космология, ядерная физика, квантовая механика, генетика). Идет
фронтальное внедрение научных идей в технические инновации, в
производство и быт.
И, наконец, четвертый — постнеклассический период связан с
развертыванием во всех ракурсах «Большой науки». Он длится поныне. В
познавательном (гносеологическом) отношении он связан с формированием
идей постнеклассической науки. В это время наука, как правило, становится
предметом всесторонней опеки государства, элементом его системы.
Характерным для такого состояния науки является реализация масштабных
проектов, типа атомной или космической программы, организация
международных исследований типа «геном человека» или экологический
мониторинг.
