познания и эстетикой мы теперь прежде всего учитываем его метафизику, но
это значит только одно: мы пытаемся принимать Ницше-мыслителя всерьез.
Мыслить же, для Ницше тоже, значит представлять сущее как сущее. Всякое
метафизическое мышление — это онтология или же вообще ничто.
Что же до нашей попытки осмысления, то тут все дело в том, чтобы
приуготовить простой и неприметный шаг мышления. Приуготовляющему мышлению
крайне важно проредить и просветлить те просторы, в пределах которых бытие
вновь могло бы принять человека — в отношении его сущности — в некую
изначальную сопряженность с ним. Быть приуготовляющим — вот суть такого
мышления.
Подобное сущностное, а потому везде и во всех аспектах лишь
приуготовляющее мышление движется в неприметности. Здесь любое со-мышление,
даже и самое неумелое и неловкое, окажет существенную подмогу. Деятельность
со-мышления никак не бросается тут в глаза, ее никак не оправдать ни
значимостью, ни полезностью,— это посев, а сеятели — те, что, быть может,
не увидят ни побегов, ни спелых зерен и не узнают жатвы и урожая. Они
служат севу, а еще прежде того подготовке к севу.
Севу предшествует пахота. И нужно сделать плодородным то поле, которое
вследствие ставшего неизбежным владычествования страны метафизики должно
было оставаться заброшенным и никому не ведомым. Нужно прежде всего
почувствовать, предощутить это поле, а потом уж отыскать и возделать. Нужно
в самый первый раз пройти дорогой, ведущей к этому полю. Много еще есть на
свете неведомых проселков, ведущих к полям. И однако, каждому мыслящему
отведен лишь один путь, и это его путь,— и он, прокладывая его, обязан
ходить по нему вперед-назад, вперед-назад, пока наконец не приучится он
выдерживать направление и не признает своим тот путь, который, однако,
никогда не будет принадлежать ему; пока наконец не научится говорить то,
что можно изведать лишь на этом и ни на каком другом пути.
Быть может, заглавие книги «Бытие и время» — веха на таком пути. В
соответствии с сущностным переплетением метафизики с науками — метафизика
сама его требует и все снова и снова стремится к нему, и науки — поросль
самой же метафизики,— приуготовляющее мышление иной раз само должно
вращаться в кругу наук, потому что науки в многообразных своих обличьях то
сознательно, то по способу своей значимости и действенности все еще
притязают на то, чтобы задавать фундаментальную форму знания, а равно и
всего того, что доступно знанию. Чем однозначнее устремляются науки к
предопределенному им техническому бытийствованию со всеми его
впечатлениями, тем решительнее проявляется вопрос о той возможности знания,
на какую притязают в технике, о ее способах, пределах, о ее правомочности.
Приуготовляющее мышление, его осуществление невозможны без воспитания —
необходимо научить мыслить прямо посреди наук. Самое трудное найти для
этого сообразную форму, так чтобы воспитание мышления не падало жертвой
смешения его с научным исследованием и с ученостью. Подобное преднамерение
прежде всего подвергается опасности тогда, когда этому мышлению
одновременно с тем постоянно приходится лишь отыскивать свое собственное
местопребывание. Мыслить прямо посреди наук значит проходить мимо них без
презрения к ним.
Мы не знаем, какие возможности приберегает нашему народу и всему Западу
судьба западной истории. Внешнее складывание и устроение таких возможностей
и не самое насущное. Важно только, чтобы, учась мышлению, а вместе с тем по-
своему соуча мышлению, мы оставались на пути и в нужный миг оказались на
месте.
Нижеследующее пояснение по своим целям и значению остается в кругу того
самого опыта, на основе которого продумывалось «Бытие и время». Одно
совершающееся событие беспрестанно затрагивает мышление, не давая ему
покоя,— то, что хотя в истории западного мышления сущее с самого начала
мыслится в аспекте бытия, тем не менее истина бытия остается непродуманной
и как возможный опыт не только заказана мышлению, но и само же западное
мышление именно в обличье метафизики, пусть и не ведая того, скрывает от
глаз это вершащееся недопущение.
Приуготовляющее мышление необходимо остается в области осмысления
исторического совершения. История для такого мышления — не череда эпох, но
все одна и та же близость одного и того же,— это одно и то же без конца
затрагивает мышление не подлежащими никакому расчету способами судьбы,
меняя степень своей непосредственности.
Сейчас наше осмысление направлено на метафизику Ницше. Его мышление стоит
под знаком нигилизма. Вот как именуется историческое движение, распознанное
Ницше,— оно властно проникает уже и предшествующие века и определяет
нынешний век. Свое истолкование этого движения Ницше сводит в короткую
фразу: «Бог мертв».
Можно было бы предположить, что эти слова — «Бог мертв» — выражают мнение
атеиста Ницше, чисто личное, а потому одностороннее,— тогда нетрудно
опровергнуть его ссылкой на то, что в наше время очень многие посещают
храмы, перенося свои беды и тяготы на основе определенной христианством
веры в Бога. Однако остается вопрос, правда ли, что приведенные слова Ницше
— лишь экзальтированный взгляд мыслителя, о котором вам не преминут
напомнить, что напоследок он сошел с ума? Можно еще спросить: не
выговаривает ли здесь Ницше то самое слово, которое непрестанно молчаливо
произносилось все время, пока только историческое совершение Запада
определялось метафизически? А потому мы, во всяком случае, не должны
спешить выносить свое суждение об этих словах, но должны попытаться мыслить
их так, как они были задуманы. Поэтому весьма уместно отложить в сторону
любые поспешные мнения, которые, как только страшные эти слова произнесены,
торопятся поскорее занять место впереди.
В дальнейшем мы попробуем, рассуждая, разъяснить слова Ницше в некоторых
существенных их аспектах. Я еще раз напомним со всей остротою: слова Ницше
нарекают судьбу Запада в течение двух тысячелетий его истории. Мы же, сколь
бы неподготовленными ни были все мы, не должны думать, будто стоит нам
прочитать доклад об этих словах Ницше, как судьба эта сразу же переменится
или на худой конец мы по-настоящему изведаем ее. Тем не менее, нам сейчас
крайне необходимо одно — воспринять некий урок из своего осмысления, а,
воспринимая урок, учиться осмыслять.
Однако никакое разъяснение не должно довольствоваться тем, что извлечет
суть дела из текста,— оно, отнюдь тем не похваляясь, обязано приложить сюда
и нечто свое. Такой прибавок человек непосвященный, принимая за содержание
текста то-то и то-то, всегда ощущает как нечто в дальнейшем мы попробуем,
рассуждая, разъяснить слова Ницше в некоторых существенных их аспектах. Я
еще раз напомним со всей остротою: слова Ницше нарекают судьбу Запада в
течение двух тысячелетий его истории. Мы же, сколь бы неподготовленными ни
были все мы, не должны думать, будто стоит нам прочитать доклад об этих
словах Ницше, как судьба эта сразу же переменится или на худой конец мы по-
настоящему изведаем ее. Тем не менее нам сейчас крайне необходимо одно —
воспринять некий урок из своего осмысления, а воспринимая урок, учиться
осмыслять.
Такой прибавок человек непосвященный, принимая за содержание текста то-то
и то-то, всегда ощущает как нечто вчитанное в текст со стороны толкователя
и, притязая на свое право судить, подвергает его критике. Однако настоящее
разъяснение никогда не разумеет текст лучше автора — но только разумеет его
иначе. И необходимо только, чтобы это иное затрагивало то же самое, не
промахивалось мимо того, чему следует своей мыслью поясняемый текст.
Впервые слова «Бог мертв» Ницше произнес в третьей книге сочинения
«Веселая наука», вышедшего в 1882 году. С этого сочинения начинается путь к
сложению основной метафизической позиции Ницше. Это сочинение Ницше и его
напрасные мучения по построению задуманного главного труда жизни разделены
публикацией книги «Так говорил Заратустра». Запланированный же главный труд
так никогда и не был завершен. Одно время Ницше предполагал назвать его
так: «Воля к власти» — с подзаголовком «Опыт переоценки всех ценностей»,
Ошеломляющая нас мысль о смерти Бога, о смерти богов была знакома Ницше
уже в юности. В одной из записей, относящихся ко времени работы над первым
своим сочинением, «Рождением трагедии», Ницше говорит (1870): «Верую в
издревле германское: всем Богам должно будет умереть». Молодой Гегель в
конце своего трактата «Вера и знание» (1802) пишет о «чувстве, на которое
опирается вся религия нового времени, о чувстве: сам Бог мертв...» В словах
Гегеля — мысль об ином, нежели у Ницше. И все же есть между ними, Гегелем и
Ницше, существенная взаимосвязь, скрывающаяся в сущности любой метафизики.
Сюда же, к этой же области, относятся и слова Паскаля, заимствованные из
Плутарха.
Сначала же давайте выслушаем полный текст отрывка 125-го из книги
«Веселая наука». Отрывок озаглавлен: «Безумец», он гласит:
Безумец.— Как, вы ничего не слышали о том ошалелом, что среди бела дня
зажег фонарь, отправился на площадь и там без передышки причал: «Ищу Бога!
Ищу Бога!»?!. А там как раз толпилось много неверующих, которые, заслышав
его крики, принялись громко хохотать. «Он что—потерялся?» —сказал один. «Не
заблудился ли он, словно малое дитя?» — сказал другой. «Или он спрятался в
кустах? Или боится вас? Или отправился на галеру? Уплыл за море?» — так, не
переставая шумели они и гоготали. А безумец ринулся в самую толпу, пронзая
их своим взглядом. «Куда подевался Бог? — вскричал он.— Сейчас я вам скажу!
Мы ЕГО убили —вы и я! Все мы его убийцы! Но как мы его убили? Как сумели
исчерпать глуби морские? Кто дал нам губку, чтобы стереть весь небосвод?
Что творили мы, отцепляя Землю от Солнца? Куда она теперь летит? Куда летим
все мы? Прочь от Солнца, от солнц? Не падаем ли мы безостановочно? И вниз —
и назад себя, и в бока, и вперед себя, и во все стороны? И есть ли еще верх
и низ? И не блуждаем ли мы в бесконечном Ничто? И не зевает ли нам в лицо
пустота? Разве не стало холоднее? Не наступает ли всякий миг Ночь и все
больше и больше Ночи? Разве не приходится зажигать фонари среди бела дня? И
разве не слышна нам кирка гробокопателя, хоронящего Бога? И носы наши —
разве не чуют они вонь гниющего Бога? — Ведь и Боги тлеют! Бог мертв. Он и
останется мертвым! И это мы его убили! Как утешиться нам, убийцам из убийц?
Самое святое и сильное, чем обладал до сей поры мир,— оно истекло кровью
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11
