[страдать ]», как у псалмопевца: Что Сам возжелал, Он сделал.
Итак, ясно, что иногда грех можно совершить вовсе без злой воли, а
отсюда — уверенность: нельзя говорить, будто грех — это воля.
Ты, конечно, скажешь, что мы грешим, когда принуждены грешить, но не
так, как грешат добровольно, как если бы дело обстояло так, будто мы хотели
совершить то, о чем знаем, что нам никоим образом не должно совершать. В
таком случае кажется, что та злая воля и грех — одно и то же. Мужчина, к
примеру, увидев некую женщину, жаждет обладать [ею ], и его дух (mens)
через телесное вожделение вздымается так, что воспламеняется позорным
желанием соития. Скажешь ли ты из-за этого, что такая воля и постыдное
желание — нечто иное, как грех?
Отвечаю: если та воля обуздывается добродетелью воздержания и, однако,
не подавляется, то что же она сохраняет для битвы и что упорствует в
сражении и, побежденная, [все же ] не угасает? Где же битва, если нет
источника для сражения? И откуда бы взяться великой награде, если бы не
было того, за что мы тяжко претерпели? Когда сражение завершилось, не с чем
уже бороться, остается только получить награду; в этом мире мы непрестанно
сражаемся, чтобы в том получить венец победителя. Но чтобы битва
состоялась, нужно существование врага, который бы сопротивлялся и
совершенно не ослабевал. Этот враг — наша злая воля, над которой мы
одерживаем победу, подчиняя ее Божьей воле, [но ] подчиняя не полностью,
так что всегда у нас остается то, против чего мы могли бы упорно бороться.
4В русском синодальном переводе: «тот не может быть Моим учеником». См.
также: Мф. 10, 37.
Что значительного мы сделали бы ради Бога, если бы не претерпели ничего
противного нашей воле, но наслаждались бы тем, чего хотели? Кто мог бы
выразить нам признательность, если бы мы ублажали нашу волю тем,
относительно чего утверждаем, что делаем это заради самих себя? Или что, ты
можешь спросить, заслуживается у Бога: что делаем мы охотно или
сопротивляясь? Я, по крайней мере, ничего [на это ] не отвечу: ибо при
воздаянии Он взвешивает не столько наши деяния, сколько душу, и, как мы в
дальнейшем обнаружим, деяние ничего не добавляет к нашим заслугам,
[независимо от того ], проистекает ли оно из злой или доброй воли. Так как
мы предпочитали Божью волю нашей, чтобы скорее следовать Ему, нежели себе,
то мы добиваемся перед Ним весомой заслуги на основании совершенства
истины, в коей выражается Его совершенство: Я сошел [с небес] не для того,
чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня [Отца] (Ин. 6, 38). К тому
Он увещает и нас: Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и
матери, [и жены и детей...], а притом и самой жизни своей (то есть если не
отказывается от внушений своих [родичей ] и от собственной воли, чтобы
полностью подчиниться Моим наставлениям), тот не достоин Меня (Лк.14.26) .4
Таким образом, нам предписывается ненавидеть отца нашего, не убивая
его; таким же образом предписывается ненавидеть нашу волю, чтобы не
следовать ей, не разрушая ее, однако, до основания. Ведь Тот, Кто говорит:
Я не есть желания твои и Отстранись от воли своей (Ср.: Иез. 18, 31) —
повелевает нам не удовлетворять наших желаний, но и не полностью
освобождаться от них. Конечно, удовлетворение их — порок, а лишиться их
невозможно по нашей слабости. Грех заключен, следовательно, не в вожделении
женщины, но в согласии на вожделение. Осуждается не плотское желание, но
согласие на него.
Что мы сказали о сладострастии, то же можем заметить и относительно
сластолюбия. Некий человек проходит через сад и при виде сладких плодов его
охватывает страсть их отведать, однако он сопротивляется своему вожделению,
чтобы ничего там тайком, то есть [совершив ] грабеж, не сорвать, хотя дух
его распалился великой жаждой в предвкушении удовольствия съесть их. Где
желание, там несомненно и воля. Тот человек желает [отведать ] плод, он не
сомневается, что, съев его, испытает удовольствие; его слабая природа,
разумеется, побуждает его соблазниться тем, чего нельзя допустить без
ведома или без позволения владельца. Человек тот подавляет желание или нет?
Нельзя сказать, что он погасил его, но так как он не поддался ему, то греха
с ним не случилось.
5Aurelii Augustini. De sermone Domini in Monte//MPL, t. 34, col. 1246.
6 См.: Aurelii Augustini. De libero arbitrio//MPL, t. 32, col. 1225; idem.
Retractationes//ibidem, col. 603—604; Petri Abaelardi. Theologia
scholarium//Opera Petri Abaelardi. Ed. V. Cousin. P., 1859, t. II, p. 145.
Но зачем об этом? Чтобы прояснить, наконец, на таких [примерах ], что
сама воля, то есть желание сделать недозволенное, совсем не называется
грехом, ибо, как мы утверждали, он состоит в согласии на него. Мы
соглашаемся на недозволенное тогда, когда никоим образом не уклоняемся от
его совершения, будучи внутренне готовыми довести это до конца, лишь только
представится возможность. Итак, всякому, кого ловят на этом умысле
(intentio), обвинение кое-что добавляет, преувеличивая грех, но перед Богом
он все равно обвиняемый, который силится, сколько может, ради такой
проделки, и проделывает это [настолько успешно ], насколько [это ] от него
зависит, даже если его, как вспоминает блаженный Августин, застигнут за сим
делом 5. Но хотя воля не есть грех, и мы подчас, как сказали, совершаем
грех против воли, кое-кто тем не менее утверждает, что всякий грех
доброволен; [правда ], в этом вопросе они проводят некоторое различие между
грехом и волей, так как одно можно назвать волей (voluntas), a другое
своеволием (voluntarium), то есть одно означает собственно волю, а другое —
произвол. Но если мы называем грехом то, что предварительно называли
собственно грехом, то есть презрение Бога, или: согласие на то,
относительно чего знаем, что ради Бога это нужно прекратить,— то каким
образом мы можем сказать, что грех — это произвол, а значит, что мы хотим
презреть Бога? «Грешить» значит, что мы сами хотим либо стать хуже, либо
стать достойными осуждения? Как бы ни хотели мы совершить то, за что
впоследствии, знаем, нас должно настичь возмездие, то есть за что мы
удостоимся наказания,— мы, однако, наказанными быть не желаем. Тем самым мы
очевидно неправедны, потому , что хотим совершить неправедное, но не хотим
подвергнуться беспристрастному праведному наказанию: праведная кара
неприятна, неправедное же деяние приятно6.
7 См.: Petri Abaelardi. Commentaria In Epistolam ad Romanes//MPL, t. 178,
col. 894— 895A.
Часто случается так, что, желая возлечь с той [особой ], о которой
известно, что она замужем, мы, хотя и .прельщены ее внешностью, никоим
образом не хотели бы вступить с нею в связь именно оттого, что она замужем.
Существует, напротив, множество людей, кто из самолюбия домогается жен
сильных мира сего, [притом ] гораздо сильнее, чем если бы то были девицы,
[именно ] оттого, что они жены таких людей. Они жаждут совершить
прелюбодеяние больше, нежели предаться разврату, то есть отклониться от
закона не меньше, а больше. Есть и такие, кому очень стыдно, что они
вовлеклись в соблазн вожделения, поддавшись злой воле, и из этого делают
вывод, что по телесной слабости возжелали того, чего никоим образом не
желали бы вожделеть. Как можно назвать добровольным согласие, которого мы
не хотим давать, хотя, как было сказано, по [утверждению ] некоторых,
всякий грех мы можем назвать добровольным? Я совершенно не вижу на то
оснований, если только под «добровольным» мы не подразумеваем все, за
исключением неминуемого, когда, очевидно, никакого греха избежать нельзя.
Иначе пришлось бы назвать добровольным то, что происходит в результате
любого воления. В самом деле, тот, кто принужден был убить своего
господина, не имел желания убивать, однако это совершилось на основании
некоего воления, потому что, очевидно, он хотел избежать или отсрочить
собственную смерть7.
8 См.: Petri Abaelardi. Sic et Non, cap. 130; idem. Problemata Haeloissae,
42//MPL, t. 178, col. 1560—1563.
Некоторые испытывают огромное волнение, слыша, как мы говорим, что
греховный поступок ничего не добавляет ни к вине, ни к Божьему осуждению.
Они, естественно, возражают, что в греховном поступке преследовалось некое
наслаждение, которое увеличивает грех,— как, например, при соитии либо при
поедании [чужих плодов ], о чем мы говорили. То, что они утверждали, не
было бы абсурдным, если бы они нас убедили, что такого рода телесное
удовольствие есть грех, а не нечто такое, что можно совершать и безгрешно.
Конечно, если они так считают, то при всех обстоятельствах никому нельзя
заниматься телесной усладой. Тогда и супруги не свободны от греха, так как
соединяются друг с другом ради узаконенного физического наслаждения. Также
и тот, кто испытывает удовольствие, смакуя плоды. Равно повинны были бы и
те больные, которые для выздоровления поддерживают себя более вкусной
пищей, способствующей избавлению от недуга; эту [пищу ] они никоим образом
не принимают без удовольствия, а если бы принимали, то она не принесла бы
им ни малейшей пользы. Наконец, и Господь, Творец как пищи, так и плоти, не
остался бы за порогом вины, если отпустил им такие лакомства, что по
неведению они невольно принудили себя к греху, благодаря самонаслаждению.
Как же Он создал таковые [яства ] нам в пищу, или: как Он позволил ими
питаться, если нам было бы невозможно их есть безгрешно? Как можно
утверждать, что совершается грех, [когда речь идет ] о том, что дозволено?
Ведь и бывшее когда-то незаконным и запретным, а затем дозволенное и
ставшее законным, уже вовсе совершается безгрешно. Например, у нас ныне
дозволено употребление свинины и многого другого, некогда запрещенного
иудеям (см.: Ис. 65, 4; 66, 17). Когда, таким образом, мы видим, что даже
иудеи, обращенные ко Христу, свободно употребляют такого рода пищу, которую
запрещал [им ] Закон, разве мы в таком случае утверждали бы, что они
невинны, если бы не признали, что это им было предоставлено Богом 8? Итак,
если прежде им был запрет на такую пищу, а теперь вышло дозволение, и само
дозволение освобождает от греха и устраняет обвинение в презрении Бога, то
кто будет утверждать, что некто в том согрешил, ибо Божье соизволение это
узаконивает? Если в первый день творения нам было дозволено сожительство с
женой либо пропитание вкусной пищей, благодаря которой безгрешно жилось в
раю, то кто может обвинить нас грешниками, если мы не преступали границ
дозволенного?
Но снова утверждают, что супружеские отношения и желание вкусно поесть
позволительны только при условии исключения всякого удовольствия и что то
же самое можно делать совершенно без услады. Но если это так, то людям
дозволено поступать так, как никоим образом поступать нельзя, и неразумным
было разрешение, предоставляющее действовать подобным образом, каковым оно
несомненно стать не может. Более того, на каком основании Закон некогда
понуждал к браку, чтобы каждый в Израиле оставил потомство? Или — на каком
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13
