знал, что верить они не будут. Зато Он не удостоил своим посещением другие
города язычников, относительно которых ведал, что их легко можно склонить к
вере. [Многие ] из них погибли бы, так как слово проповеди их обошло, хотя
они и были готовы к приятию его; однако кто же мог бы вменить им в вину то,
что, как мы видим, случилось не по их неведению? Мы не утверждаем, что их
неверия, в коем они закоснели, достаточно для осуждения, хотя причина
слепоты, в которую ввел их Господь, и не ясна. В самом деле, если кто-либо
вменил им в грех такую слепоту, то не может ли показаться абсурдным само
дозволение осудить их, невинных?
Однако, как мы уже часто напоминали, мы полагаем, что собственно грехом
можно назвать лишь то, что заключено в вине презрения Бога, и нет никого,
какого бы возраста он ни был, кто за это не навлек бы на себя осуждения. В
самой возможности включения сюда и младенцев, и тех, кому не было возвещено
Евангелия, я не усматриваю, что они не верят в Христа. То есть налицо не
какой-либо грех, а лишь отсутствие веры, являющееся следствием неведения,
которого невозможно было избежать. Например, кто-то, намереваясь пострелять
зверей или птиц, случайно в лесу стрелой убил человека, которого не
заметил. Если мы утверждаем, что он, однако, согрешил по неведению,— если
даже признаем, что он не согрешил ни осознанно, ни в своих помыслах,— то и
в этом случае мы применяем понятие греха не в собственном смысле, как вину,
а в широком смысле: как то, что, хотя и, разумеется, совершенно запрещено
делать, но произошло из-за ошибки, неведения или по какой-то иной досадной
причине. Так, грех по неведению не предполагает вины, а лишь действие,
которого не следует совершать; грех в помыслах значит желание того, что нам
вовсе не следует желать; грех слова либо поступка — это говорить или делать
то, что нам не следует ни говорить, ни делать, даже если это происходит
вопреки нашей воле, по неведению. Таким образом, мы утверждаем, что грех
гонителей Христа и его [приверженцев ], которых, как они полагали, нужно
преследовать,— это грех прежде всего деяния; однако их грех был бы более
тяжким прегрешением, если бы они вопреки сознанию проявили к ним пощаду.
Всякий ли грех запретен?
Спрашивают также, всякий ли грех запретил нам Бог? Если мы на это
ответим еда», то окажется, что Он действовал бы неразумно, потому что жизнь
в этом мире никоим образом не может протекать без греха, по крайней мере —
без простительных грехов. В самом деле, если Он повелевает нам избегать
всякого греха, то мы никак не можем избежать его в любых обстоятельствах,
так как Он обещал нам, что бремя его приятно, т. е. возлагал легкое бремя;
но мы не в состоянии [его ] долго вынести, потому что это превышает наши
силы, как и заявил о бремени Закона апостол Петр (2 Пет.). Кто в состоянии
заранее предвидеть для себя последствия греха,— например, суетного слова,—
чтобы сохранить в себе, никогда не впадая в самовозвеличивание, то
совершенство, о котором говорит св. Иаков: Кто не согрешает, в слове, тот
человек совершенный (Иак. Ill, 2)? Он же несколько выше сказал: Ибо все мы
много согрешаем. И другой апостол великого совершенства провозглашает: Если
говорим, что не имеем греха,— обманываем самих себя, и истины нет в нас (1
Ин. I, 8).
Я думаю, никто не скрывает, что трудно, если не совсем невозможно из-за
нашей слабой природы, оставаться полностью свободным от прегрешения. Если
же, как мы сказали, употреблять слово «грех» в самом широком смысле, то мы
называем грехами те поступки, которые совершаем неподобающим образом. Если
же мы понимаем под грехом то, что собственно таково, т. с. презрение Бога,
то жизнь в этом мире действительно может протечь без него, хотя и с большим
трудом. И в самом деле: как мы выше упомянули, Бог ничего нам не запретил,
кроме согласия на зло, которым мы оскорбляем Бога, хотя может показаться,
что запрет касается самого поступка; выше мы показали, что в противном
случае нам никоим образом нельзя будет соблюсти его заветы.
300 различии между грехом и преступлением см.: Aurelii Augustini
Enchiridion//MPL, t. 40, со]. 265; Sancti Gregorii papae I Moralia, XXI,
12, n. 19//MPL, t. 76. col. 20).
31 В русском тексте: «Они развратились, совершили гнусные дела».
Некоторые грехи называются простительными и как бы легкими, а другие —
смертными, т. е. тяжкими. Среди смертных одни называются преступными,
которые бесчестят человека (persona) и, если о них узнают, делают его
преступником, другие — нет 30. Простительные — это такие прегрешения, когда
мы соглашаемся на то, на что, мы знаем, соглашаться не нужно, но в тот
момент это наше знание исчезло из памяти. Ведь и во сне многое узнаем, о
чем, бодрствуя, не вспоминаем. Даже во сне мы не утрачиваем нашего знания,
т. е. не становимся невеждами, а, бодрствуя, не делаемся мудрыми. Так,
иногда мы соглашаемся на пустословие, чревоугодие или возлияния,— хотя,
однако же, знаем, что этого никоим образом не нужно делать; но в тот момент
мы не помнили, что делать этого нельзя. Именно такое согласие, которое
проистекает из забвения, называется легким, или простительным, грехом. То
есть для того, чтобы этот грех искупить, не нужно большого наказания. Нас
не карают такими, например, карами, как отлучение от Церкви или строгий
пост; раскаиваясь в таких оплошностях, мы в ежедневной исповеди молим о
прощении, вспоминая лишь легкие, а не тяжкие прегрешения. В самом деле,
здесь нам не стоит говорить: «Я согрешил неправедностью, убийством,
неверностью»,— тем, что называют смертными и тяжкими грехами. Их жертвами
мы становимся не по рассеянности, как в других случаях, но совершаем их
намеренно и обдуманно, становясь омерзительными для Бога,— как о том
говорит Псалмопевец: Они омерзительны 'сделались в намерениях своих (Пс.
XIII, 1) 31: их осознанный характер действительно делает их гнусными и
ненавистными. Некоторые из таких [тяжких грехов ], опознаваемых по клейму,
наносят своим воздействием вред человеку и потому называются преступными.
Среди них согласие на клятвопреступление, на убийство, неверность,— грехи,
более всего возмущающие Церковь. Если мы предаемся обжорству или из
тщеславия жаждем для себя большого почета, то, хотя мы и совершаем это
сознательно, такого рода грехи не относятся к преступным; многие даже
считают, что они скорее заслуживают похвалы, нежели хулы.
Легче ли воздерживаться от легких грехов, чем от тяжких?
32 Marcus Tullius Cicero. Retorica ad C. Herennium, IV, 4.
Кое-кто считает большим совершенством, а потому заслуживающим похвалы
стремление охранить себя скорее от простительных, нежели от преступных
грехов, так как последние кажутся более трудными и нуждаются в более
ревностном попечении. На это я отвечаю прежде всего словами Туллия
[Цицерона ]: трудно — не то же, что славно 32. К тому же перед Богом
гораздо более заслуженными были бы те, кто нес тяжкое бремя Закона, нежели
те, кто предан евангельской свободе, ибо страх влечет за собой кару, коей
чужда совершенная любовь, и действия под властью страха,— независимо от
того, кто действовал,— связаны с большими испытаниями и страданиями, чем
действия непосредственно по любви. Поэтому Господь призывает трудящихся и
обремененных принять тяготы не [Закона ], а приятные, легкие тяготы,
принять которые нужно, разумеется, оттого, что они переходят от рабства
Закона, которым были угнетены, к свободе Евангелия, и те, кто сначала был
движим страхом, усовершенствуются благодаря любви, которая все выдерживает
без труда, все терпит; ведь ничто не трудно любящему; в особенности сильна
и истинна любовь Бога, поскольку она не телесна, а духовна. Кто не знает,
что нам труднее защитить себя от блох, чем от врага, и от спотыкания о
маленький камень, нежели о большой? Но разве оттого мы считаем, что вещь,
от которой труднее защититься, лучше или спасительнее той, от которой
защититься легче? Вовсе нет. Почему? Потому что того, что труднее, можно
избежать, причинив менее вреда. Так, следовательно, если мы допустим, что
защищаться от простительных грехов труднее, чем от преступных, то более,
однако, следует избегать того, что опаснее, что заслуживает большей кары и
относительно чего мы думаем, что Бога ими оскорбляют сильнее и потому они
более неугодны Ему. Чем более ревностно мы Ему преданы благодаря любви, тем
более чутко мы должны избегать того, чем Он сильнее всего оскорбляется и
что более всего порицает. Тот, кто кого-нибудь истинно почитает, волнуется
не столько о том, чтобы самому не претерпеть какого-либо ущерба, сколько о
нанесении ущерба или оскорбления другу, как о том сказано у апостола:
Любовь не ищет своего (1 Кор. XIII, 5), и еще: Никто не ищи своего, но
каждый пользы другого (там же, X, 24). Итак, если мы должны избегать
прегрешений не столько из-за нанесения нам ущерба, сколько из-за ущерба для
Бога, то, право же, тем более нужно избегать того, что больше оскорбляет
Его. Потому, если мы вспомним поэтическую сентенцию о почитании нравов:
33Квинт Гораций Флакк. Эподы, I, XVI, 52.
Они ненавидят грехи, любя добродетель 33,— то чем больше внушаемая им
ненависть, тем постыднее они сами себя почитают; чем дальше они удаляются
от уважения добродетели, тем естественнее для них оскорбление других.
Наконец, поскольку мы тщательнее разбираем грехи по одному, сопоставляя
их друг с другом, можно сравнить грехи простительные с преступными, а
именно: с возлияниями, чревоугодием, клятвопреступлением и неверностью. И
мы задаем вопрос: нарушение чего — наибольший грех? Или; где больше
презирается и чем более всего оскорбляется Бог? Я не знаю,— может быть, ты
ответишь, почему некоторые философы считали, что все грехи равны? Но если
ты хочешь следовать этой философии, даже больше — явной глупости,— то это
значит хорошо уметь избегать и преступных, и простительных грехов, плохо
совершать и те, и эти. Почему, в таком случае, кто-то считает, что
воздерживаться от простительных грехов предпочтительнее воздержания от
преступных? Потому что, если кто-то спросит, на каком основании мы можем
заключить, что неверность более угодна Богу, чем чревоугодие, то
Божественный Закон, как я полагаю, может нам объяснить, что он не установил
никакого возмездия за последний проступок, тогда как за первый
устанавливает не какое-то простое наказание, но осуждение на жесточайшую
смерть. Ибо неверность оскорбительна для любви к ближнему, в которой
апостол видит исполнение Закона (Рим. XIII, 10) и, коль скоро она
противоположна этой любви, она и карается сильнее.
Но, сравнив таким образом по отдельности грехи простительные с
преступными, не хотим ли мы напоследок обсудить их в целом, чтобы полностью
удовлетворить всех,— разумеется, на наш салтык? Я никоим образом от этого
не уклоняюсь. Итак, предположим, что некто с большим тщанием избегает всех
простительных грехов, не заботясь о том, чтобы уклониться от преступных. И
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13
