Представление субъекта в новоевропейском классическом дискурсе

право судить о структуре этого наличного со всей своей ограниченностью,

не нарушая божественную субординацию. Вырванный из «готовой», «уже

свершившейся» истины откровения и Божественного разума, человек

начинает руководствоваться «нетрадиционной идеей разума – автономного

источника своих порядков» [4, 202]. Но для построения некоей новой

конструкции мира предполагает радикальную редукцию «своего мира», то

есть разворачивается в пространстве чистого воображения (с подспудно

осознаваемой задачей найти место этого разворачивания в ином по

отношению к «прывычным мирам» пространстве и с соблюдением по крайней

мере такой же действенности нового видения, какая была у старого).

«Теоретический ум обретает независимость от непосредственного опыта,

неопределенного и случайного, утрачивает характер интеллектуального

созерцания, сосредотачивается в себе и развертывается в новом облике

самостоятельного творца собственного рационального мира. Только

отстраняясь от всего чувственного как внешнего, освободившись от всех

впечатлений, созерцаний, представлений, только сосредоточившись в себе,

ум достигает возможной теоретической всеобщности… Только здесь он ближе

всего уподобляется самой Истине. Из этого подобия истины ум

развертывает подобие мира (курсив мой – Н. Н.): мир возможных идеальных

порядков, искусственных мер, которыми теперь можно идеально измерять

чувственную реальность, расщепляя ее на измеримую реальность физики и

неизмеримую реальность метафизики» [4, 222]. Научное познание

предполагает в качестве первого шага дереализацию привычного мира,

однако этим не ограничиваясь, но конструируя новый мир. Это требует

изменения самих принципов сбора и фиксации фактического, то есть

феноменов, имеющих весомо-действенный характер: «Сложная работа

изменения самого видения должна опосредовать «непосредственность»

наблюдения, прежде чем оно станет свидетельством нового знания» [2, 177-

179]. Иначе говоря, научное знание Нового времени, в качестве метода

должно было изобрести технику, благодаря которой гипотетически-

фантомные (по отношению к привычному миру) предметности соответствовали

бы механистической воспроизводимости структур фантомно-повседневного.

Здесь заявляется эмоционально напряженный характер познания с

элементами структуры трагического произведения, ибо разрушение мира

привычки и обычая приводит к саморазрушению, невозможности

самоопределения человека – действующего лица этого мира. И – обратный

ход – способ спасения, наполнения себя бытием – знающее построение

иного мира, сила реальности которого не в освященности традицией, но в

освященности творческим актом, то есть сходна с реальностью воздействия

произведения искусства. И в этом «новый мир» даже превосходнее, ибо его

восприятие требует концентрации всех интеллектуально-эмоциональных

потенций человека, то есть обеспечивает ему полноту бытия: «Знать –

значит полностью – всем своим разумом, и всем своим чувством, и всем

своим действием – быть вот в этом своем взгляде, вот в этой своей

мысли. Но также почти невозможно, обычно я знаю лишь ничтожную долю

своего бытия, - меня как бы и нет, моего знания как бы и не существует.

Трагедия бытия и трагедия знания – это одно и то же, только мучительный

и напряженный труд познания дает возможность хоть в ничтожной доле

знать о своем бытии, о бытии мира, то есть быть» [8, 223].

В этом смысле можно утверждать, что техника научного познания

заключается в придании чувственной осязаемости не существующим в

реальном мире объектом – чувственности без актуальной предметности, - в

представлении согласно его классическим определениям. Поэтому наука

Нового времени начинается с критики наглядных, естественно-эмпирических

форм чувственности, образования чувственности нового порядка: «Анализ

фундаментальных теоретических понятий галилеевской физики показывает,

что все они строятся из элементов принципиально ненаблюдаемых» [2,

180]. Наука представляет непредставленное естественной реальность

вещей, она осуществляет не естественный опыт, конденсируемый мудростью,

но эксперимент, образующий ЗНАНИЕ: «Эксперимент – это такой единичный

опыт, в котором особая вещь или отдельное явление природы ставятся в

такие условия, что они становятся способом обнаружить начала природы

вообще. В эксперименте мы изучаем не вещь, как она непосредственно

дана, а саму природу, всеобщее как внутреннюю форму этой вещи. Природа

не дана в опыте (камни, деревья, дожди, радуга, небесные тела, звезды –

это еще не природа), она улавливается за делом в эксперименте (когда

камни, деревья и прочее становятся инструментом исследования природы)»

[3, 76]. В эксперименте мы оказываемся «по ту сторону» «прывычных

миров», точнее, «та сторона» открывается нам, сохраняя «эту»,

просвечивая через нее творческой стихией природы: «Высвеченный «идеей

разума» эксперимент будет реализовывать основное онтологическое

предположение науки Нового времени – предположение о бытии в одном мире

двух миров – бесконечно возможного, замкнутого «на себя» мира «вещей в

себе» и технически реализуемого, разомкнутого в бесконечное мира

«действующих причин». Эксперимент… будет понят как осмысленное

действие, реализующее это двойное бытие, раскалывающее мир надвое и

актуализирующее «первый мир» – по отношению ко «второму» как «мир сил»

[8, 127]. В качестве одной из «силовых» стихий в эксперименте выступает

человеческая активность. Собственно в результате эксперимента

воплощаются (как в художественном шедевре) результат двух творческих

потенций – природной и человеческой. Появляется новая предметность

представляющая обе силы, трансцендентные обыденности: «Результатом

процесса критического эксперимента является не индуктивное обобщение,

не умозаключение, не просто мысленная абстракция, а именно предмет, но

предмет идеализированный» [2, 210]. Таким путем мы выходим на

развернутое определение эксперимента данное В.С. Библером, сохраняя

понимание творческой сущности научного поиска: «Во-первых, он

(эксперимент) должен был актуализировать радикальную несводимость

предмета к мысли, радикальную невоспроизводимость в теории предмета

познания, то есть дать ответ на вопрос, как возможно его освободить от

пелены ощущений и твердой кожуры предвзятых теоретических концепций.

Во-вторых, необходимо было в том же реальном акте «остранения»

наладить схематизм преобразования предмета «в себе» в предмет «для

нас», предмета как силы – в предмет как действие. Необходимо жестко

расщепить реальный предмет на «два» предмета: предмет деятельности

целостно-практической и предмет деятельности теоретизирующей;

необходимо в итоге сформировать «идеализированный предмет» в его

прорефлексированном несовпадении с предметом «реальным».

В-третьих, необходимо было уже в мысленном эксперименте «довести»

исходный идеализированный предмет до такой формы, чтобы он утерял все

определения реального существования, чтобы в нем воспроизводилась

потенция реального предмета превратиться (в условиях, заданных

экспериментом) в «предмет» идеального механическо-математического мира»

[8, 105-106].

Предметы, вещи мира приобретают условное существование в качестве

манифестаций определенных творческих созидающих их сил, из которых

открыта пониманию сила научного воображения исследователя. То есть

предметы замыкаются внутри человеческой способности их понять. (В том

смысле, о котором говорил Локк) В процессе дереализации в эксперименте

человек отказывается от полноты истины, присущей всеобщему субъекту, но

и определяет пространство реализаций и воплощений доступных ему истин,

ограниченное его творческими способностями. Человек находит место своей

субъектности. «Воспринимать нечто в составе опыта – значит создать факт

действием творческого синтеза» [18, 181]. Мир, уже «по-человечески»

обретает черты «созданности», то есть оказывается полон предвосхищенных

(теоретически) значений, каковые разворачиваются в теоретической, в

смысле «недореальной» области представления, где соединяются эффекты

реальности и мнимости: «Бытие как незнаемое затмевается естественным

светом разума, загораживается идеальным представлением («экраном»

возможных теоретических картин мира)» [4, 225]. Однако, здесь с

необходимостью встает вопрос об интерсубъективной весомости и

значимости разнообразных теоретических конструкций, тем более, что

исследователю известно о принципиальной неабсолютности его знания.

Следовательно, необходимо найти такую позицию, где творческий акт будет

несомненен в своей истинности, не придет в понятийное противоречие с

любой иной картиной мира, а значит, будет исходить только из себя

самого, не пользуясь наличным материалом мира. Это позиция – сама

отрефлектированная творческая способность человека, лучший способ ее

одновременно и обнаружить и доказать – самосознание: «Если понимать и

создавать одно и то же, пределом того и другого акта будет

самосознание. Ведь именно оно делает само себя полностью и во всех

отношениях; именно для самосознания совпадают бытие, действие и знание»

[18, 196]. В акте самосознания индивид-субъект приобретает черты не

иллюзорного, но реального существования, так же как и открывшиеся ему

предметности: «Рационализм видел в моменте осознания мышлением

индивидуума факта «я есть» рождение достоверного мышления, а в моменте

полного очищения мысли от аффектов и иллюзий – рождение бытия. Мысль,

возвращающаяся к себе из чужой среды, оказывалась бытием, бытие,

очищенное от случайных феноменом, оказывалось мыслью» [18, 203].

Научное познанием, тем самым, получает статус достоверного знания:

«Теоретическое мышление в эксперименте преобразует естественным

предмет, в котором достоверность наглядности непрерывно переходит в

достоверность мысли и наоборот, - предмет, в котором предметное стало

«прозрачным» для понятия, а понятие «существующим» как предмет» [2,

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26



Реклама
В соцсетях
скачать рефераты скачать рефераты скачать рефераты скачать рефераты скачать рефераты скачать рефераты скачать рефераты