удовлетворителен для субъекта и обозначается в психоаналитическом опыте
термином нарциссизм. С помощью него я пытался воспроизвести существенную
структуру, появляющуюся при отношении с зеркальным образом. При этом
возникает удовлетворение, не скажу самоудовлетворение, что является
несколько иным, и это удовлетворение позволяет субъекту отговариваться при
значительной mйconnaissance[31]. Не распространяется ли империя нарциссизма
столь же далеко, сколь это отношение к философской традиции представлено с
полнотой, с которой сталкивается субъект в состоянии созерцания? И не можем
ли мы также ухватить то, что ускользает, а именно, ускользает от функции
взгляда? Я имею в виду, и Морис Мерло-Понти показывает это, что мы
существа, на которые взирают в театре мира. То, что заставляет в нас
сознание конституировать нас, есть тот же самый символ — speculum
mundi[32]. И нет ли удовлетворения в нахождении под этим взглядом, о
котором, следуя Мерло-Понти, я говорил только что? И не охватывает ли нас
этот взгляд, что в первое мгновение заставляет нас быть существами, на
которые смотрят, но не показывают вида?
Театр мира в этом смысле является нам как все-видение. Эта фантазия
может быть найдена в платоновской перспективе абсолютного бытия, которому
предоставляется качество все-видящего бытия. На самом же уровне
феноменологического опыта созерцания этот все-видящий аспект должен быть
обнаружен при удовлетворении женщины, которая знает что на нее смотрят, при
условии, что кто-то не показывает ей, что он знает, что она знает.
Мир все-видящ, но не эксгибиционистичен — он не провоцирует наш
взгляд. Как только он начинает его провоцировать, появляется чувство
отстраненности.
Это значит, если никоим образом не иначе, что в так называемом
состоянии пробуждения существует элизия взгляда и элизия того, который не
только смотрит, но и показывает. В области сновидения, с другой стороны,
характеристикой образа является то, что он показывает.
Он показывает, но при этом здесь также становится очевидной некоторая
форма «ускользания» субъекта. Взгляните на описание сновидения, любое,
какое захотите, — необязательно на то, которое я вам приводил и кстати,
хочу сказать, остающееся, в конце концов, загадочным; любое сновидение,
помещённое в его собственные координаты, откроет вам что оно показывает
также налицо. Настолько налицо, с характеристиками, в которых оно
координировано — а именно, при отсутствии горизонта, при законченности,
которая созерцается в состоянии пробуждения, и, также, с характером
возникновения, контраста, пятна, его образов, интенсивности цветов, — что в
финале наше участие в сновидении совершенно такое же, как и у того, кто не
видел его. Субъект не видит, куда оно ведёт, он просто следует за ним. Он
может даже отстраниться, сказать себе, всё это сон, но будет ли он в таком
случае в состоянии воспринять себя во сне тем образом, на который указал
Декарт с cogito, то есть понять себя как мысль. Он может сказать себе, что
это всего лишь сон. Но он не воспринимает себя, как кого-то, кто говорит
сам себе — в конце концов, я есть сознание этого сновидения.
В сновидении он бабочка. Что это значит? Это значит, что он видит
бабочку в своей реальности как взгляд. Откуда же столько разных образов,
форм, цветов, если это ничем не вызванный показ [showing], в котором
фиксируется для нас первоначальная природа сущности взгляда. Боже мой, это
ведь бабочка, и она не слишком отличается от того, что терроризировало
человека-волка — и Морис Мерло-Понти очень хорошо представляет себе
важность этого и отсылает нас к этому в сноске к своему тексту. Когда Джуан-
дзы пробуждается, он может спросить себя, не был ли он бабочкой, которой
снилось, что она Джуан-дзы. В самом деле, он прав, и вдвойне, во-первых,
потому что это доказывает, что он не сумасшедший и не считает себя
абсолютно идентичным Джуан-дзы, во-вторых, потому, что он не вполне
понимает, насколько он прав. В действительности, именно когда он был
бабочкой, он понял одно из первоначал [roots] своей идентичности — что он
был и есть в своей сущности та бабочка, которая сама раскрашивает себя в
цвета — и именно вследствие того, что он, в конце концов, Джуан-дзы.
Это доказывается фактом, что, когда он был бабочкой, ему не приходит
идея вообразить не был ли он, когда он проснувшийся Джуан-дзы, бабочкой,
бытие [being] которой ему снилось. Так это происходит из-за того, что когда
ему снится то, что он бабочка, он не будет сомневаться в приведении поздних
свидетельств за то, что он представлял себя бабочкой. Но это не значит то,
что он пленён бабочкой — он пленённая бабочка, но ничем не пленённая, так
как в сновидении он просто бабочка и ни для кого. А вот когда он
пробуждается, он знает, что он для других Джуан-дзы, и пойман в их
бабочкины сети.
Вот почему бабочка может — если субъект не Джуан-дзы, а человек-волк —
возбудить в нём боязненный ужас узнавания того, что хлопанье крыльев не так
уж далеко от «прохлопывания смысла» [beating causation] , что
первоначальные полосы, отмечающие его бытие, относятся к решетке желания
[grid of desire].
В следующий раз я хотел бы представить вам сущность обзорного
удовлетворения. Взгляд может содержать в себе objet a лакановской алгебры,
в которую субъект впадает, и которая специфицирует обзорное поле и
пробуждает удовлетворение, свойственное тому факту, что в соответствии со
структурными причинами падение субъекта всегда остается вне восприятия, так
как сводится к нулю.
Что касается взгляда, qua objet a, то он может начать символизировать
эту главную нехватку, выражаемую феноменом кастрации, а так как это и есть
objet a, усеченный по своей природе, по своей точкообразности, стремящейся
к нулю функции, то субъект остается в неведении относительно того, что же
остается за внешним видом, неведении слишком характерном для развития
мысли, случающимся при разработке философского знания.
Вопросы и ответы
К. Одор: В какой степени является необходимым при анализе позволять
субъекту знать, что за ним кто-то наблюдает, то есть, что кто-то видит, что
субъект видит, что на него смотрят?
Лакан: Повторю то, что было сказано ранее, добавив, что мой дискурс
имел две цели, первая касалась аналитиков, другая тех, кто пришёл сюда,
чтобы доказать, является ли психоанализ наукой.
Психоанализ — не Weltanschauung[33], и не философия, которая заявляет,
что у нее есть ключи ко всему универсуму. У него определённые цели, которые
исторически определяются разработкой понятия субъект. Психоанализ
представляет это понятие в новом свете, ведя субъекта назад, к его значащей
зависимости.
Идти от восприятия к науке — это перспектива кажется самоочевидной,
так как у субъекта нет более устойчивой почвы для понимания бытия. Этот
путь тот же, которому следовал и Аристотель, взяв за точку отсчёта
досократиков. Но этот путь должен быть выверен аналитическим опытом, чтобы
избежать бездну кастрации. Это видно, например, в факте, в котором tuchй не
вторгается, если не включать точкообразный путь, в теогонию и генезис.
Здесь я пытаюсь ухватить, как tuchй представлено в визуальном
представлении, и покажу, что на уровне, который я назвал пятном,
обнаруживается точка tychic в обзорной функции. Это значит, что уровень
взаимодействия между взглядом и тем, на что смотрят, более открыт для
субъекта, чем любой другой в алиби. Вот почему при наших вторжениях в опыт
[session] мы должны стараться избегать того, чтобы субъект учреждал себя на
этом уровне. Наоборот, надо лишать его точки окончательного взгляда,
который иллюзорен.
Препятствие, на которое вы указываете, здесь затем, чтобы
проиллюстрировать факт нашей главной заботы. Мы не говорим пациенту каждый
раз: Ну и ну! Что за лицо у вас! или На вашей блузке верхняя пуговица
расстёгнута. Незачем, в конце концов, выдавать итоги анализа прямо в лицо.
Разрыв между взглядом и видением позволит нам, как вы увидите, добавить
обозримое влечение [drive] в перечень влечений. Если нам известно, как его
прочесть, мы сможем увидеть, что Фрейд вывел это влечение наружу в Triebe
und Triebschicksale ( Инстинкты и их чередование) и показал, что оно не
гомологично другим. В самом деле, именно это влечение наилучшим образом
ускользает от кастрации.
19 декабря 1964
7
анаморфоз
к основаниям сознания · привилегированное положение взгляда как objet
a · оптика слепого · фаллос в картине
Vainnement ton image arrive а ma rencontre
Et ne m`entre o? je suis qui seulement la montre
Toi te tournant vers moi tu ne saurais trouver
Au mur de mon regard que ton ombre rкvйe
Je suis ce malheureux comparable aux miroirs
Qui peuvent rйflйchir mais ne peuvent pas voir
Comme eux mon oeil est vide et comme eux habitй
De l`absence de toi qui fait sa cecitй.
Может быть, вы помните, что в одной из моих предыдущих лекций, я начал
с того, что процитировал Contrechant из Le fou d`Elsa Арагона. Я тогда ещё
не осознавал, что подобным образом я буду разрабатывать и тему [subject]
взгляда. Я отклонился в эту сторону после того, как изложил концепцию
повторения у Фрейда.
Нельзя отрицать, что, именно при объяснении повторения обнаруживается
это отступление к обзорной функции — это без сомнения очевидно в недавно
опубликованной работе Мориса Мерло-Понти Le Visible et l`invisible. Более
того, мне кажется, что если в ней должна быть обнаруживаема «первая
встреча», то она непременно должна быть счастливой, а настроенный на стресс
сможет, как я покажу сегодня, в перспективе бессознательного управлять
сознанием.
Вы знаете, что тень или, если использовать другой термин, в каком-то
смысле «противостояние» — в том смысле, в котором мы говорим о
«противостоянии», «сопротивлении» при износе материалов — отмечает факт
сознания в самом фрейдовском дискурсе.
Но, прежде, чем освежить положения предыдущей лекции, я должен сначала
прояснить неверное представление об одном понятии, которое, может быть,
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15
