появилось у определённых слушателей в прошлый раз. Некоторые из вас, должно
быть, были смущены словом, довольно простым, которое я комментировал, а
именно, tychic. Ведь я кажется достаточно прояснил, что это прилагательное,
образованное от tuchй, подобно тому, как psychique (психический)
прилагательное соотносится с psuchй (душа). Я использовал эту аналогию в
центре опыта повторения вполне намеренно, потому что для любой концепции
психического развития, рассматриваемой психоанализом, факт tychic является
основополагающим. Он состоит в связи с глазом, в связи с eutuchia[34] и
dustuchia, со счастливой первой встречей или же несчастливой, чему и будет
посвящена сегодня моя лекция.
I
Я вижу себя смотрящей на себя, сказала как-то юная парка. Без
сомнения, это заявление имеет богатые и сложные смыслы по отношению к теме,
разработанной в La Jeune Parque, — феминностью, но это не наш случай. Мы
имеем дело с философом, который что-то понимает, существенно коррелирующее
с сознанием в его отношении к представлению, и которому и предназначается Я
вижу себя смотрящей на себя. С какой реальностью мы в действительности
здесь имеем дело? Как же происходит корреляция в действительности с
фундаментальным положением, с которым мы встречаемся в картезианском
cogito, и в котором субъект понимает себя как мысль?
То, что изолирует это понимание мысли самой себя, есть некоторое
сомнение, которое называется методологическим сомнением, суть которого
заключается в поддержке мысли в представлении. Как же получается, что Я
вижу себя смотрящей на себя остается её оболочкой и основой, и, возможно,
более, чем можно представить, обосновывает её определённость? Я согреваю
себя тем, что согреваю себя является отсылкой к телу как телу — я чувствую,
что чувство тепла, которое из некоторой точки изнутри меня рассеивается,
определяет меня как тело. Поэтому в Я вижу себя смотрящей на себя нет
такого ощущения — быть поглощенным видением.
Более того, феноменологи преуспели в артикуляции определённости и
самым дезорганизующим образом, ведь является вполне очевидным, что я вижу
вовне, и восприятие находится не во мне, а в объектах, которые оно
понимает. Однако я схватываю [apprehend] мир восприятием, которое, кажется,
касается сути Я вижу себя смотрящей на себя. Привилегированное положение
субъекта, должно быть, устанавливается здесь через биполярные рефлексивные
отношения, с помощью которых, в той степени насколько я воспринимающ, мои
представления принадлежат мне.
Вот так мир поражается самонадеянностью идеализма, подозрения в
принятии мной лишь моих представлений. Серьёзные практики не выглядят
слишком тяжёловесными, но зато философ-идеалист здесь на месте
конфронтирует как с самим собой, так и с теми, кто его слушает, слегка
смущаясь. Как можно отрицать, что ничего из этого мира не является мне
иначе как в моих представлениях? Именно таков непреодолимый метод епископа
Беркли, о чьей субъективной позиции с достаточной степенью уверенности
можно сказать — включая что-то, что может оказаться упущенным при
рассмотрении, а именно, что мне принадлежит аспект представлений, который
так напоминает о праве собственности. Подошедший к пределу, процесс такого
размышления, такой рефлектирующей рефлексии, следует не куда иначе, как к
сведению субъекта картезианских размышлений к силе аннигиляции.
Модус моего присутствия в мире — это субъект настолько, насколько он
сам себя сократил к этой определённости бытия субъекта, так что стал
активной аннигиляцией. Действительно, процесс философских размышлений
отбрасывает субъекта к трансформирующемуся историческому действию и в его
рамках устанавливает конфигурированные модусы активного самосознания в его
приложении к истории. Что же касается размышлений о бытии, которые
достигают своего пика в мысли Хайдеггера, то в них восстанавливается бытие
как таковое, которое есть сила аннигиляции, или, по меньшей мере, ставится
вопрос о возможности такого.
И это также есть пункт, к которому ведёт нас Морис Мерло-Понти. Но
если ссылаться на его текст, то можно заметить, что именно это в этом
пункте он и пытается упразднить, дабы предположить возвращение к истокам
интуиции, касающейся видимого и невидимого, чтобы вернуться к тому, что
выше всех рефлексий, тетических и нететических, дабы определить появление
самого видения. Для него это сводится к вопросу восстановления — так как по
его словам есть лишь вопрос реконструкции или восстановления, а не
противоположного хода, — вопрос воспроизводства способа, с помощью которого
не из тела, а из того, что он называет плотью мира, первоначальная точка
видения и может возникнуть. Может показаться, что таким образом в этой
незаконченной работе кто-либо видит появление чего-то, подобного поиску
безымянной субстанции, из которой я, видящий, выделяю себя. Из тенет (rets)
или лучей (rais), если вы предпочитаете, в сиянии, частью коего я сперва
являлся, я возник как глаз, определённым образом допустив возникновение из
того, что я бы назвал функцией видения (voyure).
Исходит бурный аромат, на горизонте, где охотится Артемида, едва
сверкает, ведь с её касанием это и связывается в тот момент рокового
провала, в котором теряется говорящий.
Однако это ли реальность, которой он хотел обладать? Эти следы, что,
оставаясь, свидетельствуют о части, всплывают из его размышления, которое
позволяет в этом усомнится. Точки отсылки, здесь намеченные, с большей
определённостью относятся к строгому психоанализу и дают нам возможность
понять направление поисков, возникшее в рамках философской традиции и
приведшее к новому измерению в размышлении о субъекте, при анализе
улавливаемому.
Лично я не мог не быть поражен определённостью тех заметок, которые
для меня являются менее загадочными, чем, как кажется, для других
читателей, потому что они соотносятся дольно точно со схемами (вернее, с
одной из них), которыми я буду здесь оперировать. Ознакомьтесь, например, с
замечанием относительно того, что он назвал засовыванием-высовыванием
пальца из-в перчатку, и насколько этот процесс приоткрывает — обратите
внимание на то, как кожа превращается в мех в варианте с зимними перчатками
— нам то, что сознание, в его иллюзии видения себя видящим себя берёт
начало в структуре из-в взгляда.
2
Но что же такое взгляд?
Начну с первой точки аннигиляции, которая отмечена паузой в поле
усечения [reduction] субъекта. Она предупреждает нас о необходимости ввести
другую референцию, анализ которой сводится к усечению привилегированного
положения сознания.
Психоанализ рассматривает сознание как безнадежно ограниченное и
институирует его как принцип не только идеализации, но mйconnaissance,
понятому как — используя термин, обретший новую ценность в его отношении к
видимому — scotoma[35]. Термин был введён в словарь психоанализа его
французской школой. Это что, просто метафора? И опять здесь обнаруживается
двусмысленность, которая затрагивает всё, что отражено в регистре обзорного
желания.
Сознание что-то значит для нас лишь в его отношении к тому, что в
пропедевтических целях я пытался обозначить в домысле одного незаконченного
текста. В нем ставится вопрос о децентрировании субъекта как говорящего в
самой лакуне, то есть именно там, где на первый взгляд он представляет себя
как говорящего. И я здесь указываю лишь на отношение пред-сознательного к
бессознательному. «Динамичное» присваивается сознанию как таковому;
внимание субъекта переносится на его собственный текст и останавливается на
точке, отмеченной ещё Фрейдом, лежащей вне теории и, строго говоря, ещё не
артикулированной.
Как я предполагаю, здесь и находится интерес, извлекаемый субъектом из
своего собственного разрыва. Этот разрыв связан с тем, что определяется
именно привилегированным объектом [privileged object], возникшим при каком-
то первоначальном разделении, каком-то само-расчленении, спровоцированном
самим приближением реального, чьё имя по нашей логике будет objet a.
В обзорном отношении объект, от которого зависит фантазия, помещающая
субъект в состояние значительных колебаний, — это взгляд. Его
предпочтительное положение —также таковое и потому, что субъект долгое
время не был понимаем, так как находился в его зависимости, — происходит от
самой его структуры.
Давайте схематизируем то, что мы имеем в виду. С момента, когда
появляется этот взгляд, субъект пытается адаптироваться к нему, он
становится тем точкообразным объектом, той точкой исчезающего бытия, с
которой субъект смешивает свою собственную неудачу. Более того, среди всех
объектов, которые указывают субъекту на его возможную зависимость от
регистра желания, взгляд специфицируется как невоспринимаемый. Вот почему
он и является более, чем любой другой объект, непризнанным (mйconnu), и
возможно, что также и по этой причине субъект вынужден, к счастью,
символизировать своё собственное исчезновение и точкообразный штрих (trait)
в иллюзии сознания видения себя смотрящим на себя, в котором взгляд
вычеркивается.
Если, таким образом, взгляд является оборотной стороной сознания, то
как мы можем вообразить [imagine] его?
Выражение не годно, так как предоставляется же тело взгляду. Сартр в
одном из восхитительнейших отрывков из L`Кtre et le Nйant привносит это в
функцию существования других. Другие остаются при точно таких же, частично
их де-осознавая [de-realising], условиях, которые в сартровском определении
присущи объективности, а не изначально взгляду. Взгляд, как полагается
Сартром, — это взгляд, который меня удивляет, удивляет настолько, насколько
изменяется вся перспектива, силовые натяжения в моем мире, насколько они
упорядочиваются от точки ничто, где я, в радиально-сетчатый вид организмов.
На месте между мной, аннигилирующим субъектом, и тем, что меня окружает
(кажется, что взгляд обладает таким привилегированным положением, что даже
скотомизирует [scotomize] меня), я, который смотрит, и глаз его, который
видит меня как объект. Коль скоро я нахожусь под взглядом, пишет Сартр, я
больше не вижу глаза, что смотрит на меня, и, если я вижу глаз, взгляд
исчезает.
Это корректный феноменологический анализ? Нет. Не является истинным,
что, когда я нахожусь под взглядом, когда я вымаливаю взгляд, когда я его
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15
