самодостаточным.
- Являясь элементом самодостаточным и чужеродным на теле народа,
правительственные структуры неизбежно стремятся к иерархической
самоорганизации, которая наиболее рационально обеспечивает и упрощает
движение властного механизма. Отсюда неумолимая тенденция к вырождению в
тиранические системы типа восточной деспотии (самодержавной монархии, либо
партийно-советского государства). При этом система неизбежно стремится к
завершенности в форме тоталитаризма: одна власть - одна идеология (в том
числе и религия) - единый (так проще им управлять) народ.
- Являясь элементом отделенным, к тому же лишенным согласно
славяноофильской концепции нравственной силы и, следовательно,
нравственного авторитета, государство неизбежно осуществляет отправление
своей власти через насилие.
Не менее разлагающе действует подобная система и в целом на все общество и
на народ.
Она порождает двойную мораль и полную ее "аннигиляцию" в пограничном слое
соприкосновения элементов правительствующих и собственно народных. Отсюда
коррупция, недоверие власти, признание чуть ли не за доблесть обмануть
власть, обвести ее вокруг пальца.
Однако более всего трагичен по своим последствиям стоящий в центре "Русской
идеи" принцип отделения народа от политической жизни (которую мы определили
как искусство общежития) и утверждение, что именно это отделение и
позволяет обеспечить нравственную чистоту народа, выделяющую, якобы, нас в
кругу других наций.
Можно сколько угодно спорить о достоинствах и недостатках различных типов
общественно-государственных систем, но реальная жизнь давно уже показала,
что долговременный динамизм и прогресс наций может быть обеспечен только
там, где самоорганизационная деятельность становится стержнем общественной
жизни, где сформировано гражданское общество, основанное на индивидуальной
ответственности.
Альтернативный вариант неизбежно ведет к установлению тиранического,
тоталитарного режима, в которых даже "святая" российская соборность
превращается в элементарную стадность предназначенных на заклание агнцев. И
тогда источником движения общества становится уже не внутренний,
"встроенный", саморазвивающийся механизм, чутко реагирующий на малейшие
изменения общественных запросов, а машина внешняя, управляющая с помощью
различного рода приводных ремней, будь то партии, органы политического
насилия или церковь. И этой машине очень важно, чтобы личная гражданская
ответственность за все происходящее каждого "Я" была подменена
безответственностью стадного "Мы".
"Русская идея" это вариант именно второго пути. Она лишает наше общество
стержня гражданственности, подменяя его "псевдо-патриотизмом" служения не
национальным интересам, а чуждой живому народному телу государственной
машине.
Она порождает безответственность за состояние национального государства,
ибо народное самосознание очень чутко и безошибочно распознает лицемерную
подмену подлинно общенациональных интересов интересами правящей олигархии.
Она действует буквально разлагающе на наше национальное достоинство,
предлагая всегда готовое оправдание беспросветной нищеты и необустроенности
нашей жизни такой удобненькой формулой: "нами так управляют". Дескать, мы
тут ни причем, сами-то мы хорошие, да вот только хронически не везет нам на
правителей! Как будто мы сами не знаем, что механизм отчужденный неизбежно
перерождается в механизм чуждый, равнодушный к запросам отделенного от него
народа.
Организация национально-общественной жизни должна быть всегда
самоорганизацией, только в этом случае она становится адекватной запросам
общества и создает организационно-политические условия для свободного не
только экономического, но и вообще нравственного развития общества.
Нравственное влияние самоорганизующей деятельности по обустройству
национального общежития (т.е. собственно политической деятельности) стоило
бы подчеркнуть не только потому, что расхожее видение русской идеи основано
на несовместимости нравственной и политической жизни.
Значение этой проблемы в том, что без самоорганизации, без демократии не
может быть подлинно свободной и нравственной жизни. Отчужденная власть
порождает зависимость, которая неизбежно оборачивается распространенностью
в массе подвластного ей народа элементарного холопства.
В расколотом обществе всегда неизбежна корпоративная мораль, которая сужает
действие общечеловеческих моральных ценностей до поля интересов отдельных
социальных групп, или вообще строится на противопоставлении морали
правительствующей и морали народной.
Общественный же интерес целостной национальной организации, основанной на
социальном партнерстве неизбежно возводит нравственные принципы в ранг
всеобщих, снимает корпоративные "оправдания" отступления от
общечеловеческих ценностей.
Очень часто защитники русской "святой" жизни ссылаются на примеры
нравственных светочей подобных Сергию Радонежскому или московским
святителям Иову, Алексию или нашему современнику А.Сахарову. Но при этом
стоит осознать, что в обществе тоталитарном, духовный подвиг отдельных
личностей проявляется контрастней, более трагично в силу именно своей
противопоставленности конкретным общественным обстоятельствам и поэтому
свет его заметней в общем мраке.
Но их одинокий блеск часто затмевает для обыденного сознания ту истину, что
самоорганизующееся общество в целом более нравственно, чем общество
расколотое.
Особое влияние русская идея оказывает и на состояние внутренней народной
свободы. Если в демократическом обществе свобода индивидуума обеспечивается
его относительной чисто жизненной независимостью на основе частной
собственности, то в обществе с отчужденной правительсвующей властью всегда
прослеживается тенденция ограничения и этой относительной независимости.
Это происходит или посредством государственного отчуждения собственности
(мнимое обобществление) либо чрезмерным вмешательством государства в
экономическую жизнь.
Поразительно, но это ограничительная роль системы разделенного общества для
индивидуальной свободы не понята не только В.Соловьевым, но и даже таким
действительно великим русским философом, как Н.Бердяев, все мировоззрение
которого зиждилось на остром переживании необходимости обретения внутренней
свободы.
Его блестящее определение свободы всеобъемлюще и просто: "Свобода есть моя
независимость и определяемость моей личности изнутри, и свобода есть моя
творческая сила, не выбор между поставленным передо мной добром и злом, а
мое созидание добра и зла". И далее: "Свобода не есть самозамыкание и
изоляция, свобода есть размыкание и творчество, путь к раскрытию во мне
универсуума".
Однако в контексте "Русской идеи" даже бердяевская свобода не более чем
внутренняя свобода канарейки в клетке, которая упивается своей песней, не
желая видеть прутьев, делающих ее свободу совершенно иллюзорной.
Свобода в государстве, основанном на русской идее, неизбежно приобретает
черты либо анархизма, либо свободы внутри самоизолированного мира чисто
духовной жизни.
Свобода в государстве русской идеи предполагает не овладение
обстоятельствами, а отстранение от обстоятельств.
Говоря о влиянии "Русской идеи" на жизнь народа, нельзя не отметить и еще
одно немаловажное для нашей истории и ее перспективы обстоятельство.
Отстраненность от самоорганизации общественного бытия обрекает нас на
неразвитость конструктивного опыта коллективных действий по обеспечению
социального партнерства и организации национального общежития.
Отсутствие такого опыта порождает взрывоопасность отношений в периоды
кризисов, тенденцию к раздраю, "пойти в разнос" в случае малейшей потери
контроля правительствующих элементов над народными. Отсюда все наши русские
страшные в своей стихии бунты, все наши революции и проклятие гражданской
войны. События последнего времени, связанные с развалом советской империи
показывают это как никогда наглядно.
Конечно, многим может показаться, что написанное мной исторически давно
запоздало и собственно "Русская идея" в том чистом виде, каком она виделась
славянофилам века XIX, давно уже покоится на идеологическом кладбище
человечества, чтобы тревожить ее надгробие свежими эпитафиями.
Увы, это далеко не так. И не только потому, что на самом деле мы стали
расставаться с "Русской идеей" только на самом пороге третьего тысячелетия,
в еще переживаемые нами 90-е смутные годы. Проблема заключается в том, что
"нежелание государствовать" живет в нас уже генетически. Оно является
благодатной почвой для взращивания национал-социализма, явления "спасителей
отечества", готовых взять на себя сие тяжкое бремя. Оно выплескивается в
каком-то прямо фрейдистском народном порыве отдаться сильной личности,
которая должна, наконец, наставить нас, неразумных на путь истинный.
В этой "русской" патологии объяснение феномена распространения у нас
коммунистической блажи, которой Россия была уже в буквальном смысле
изнасилована.
Тревожный симптом живучести в нас этой болезни - патологически скептическое
отношение у значительной массы народа к демократическим принципам
самоорганизации, изумительная готовность отстраниться от участия в
обустройстве местного и национального общежития.
Проклятие "Русского пути" прослеживается также в генетической связи с идеей
государственности, которая является принципиальнейшей для национального
обустройства в его "русском" варианте. Русский человек всегда представлялся
человеком государственным, не различающим понятия Отечество и Государство.
Нам всегда внушали непреложность альтернативы: хорошо может быть или
государству или человеку.
Именно поэтому мы до сих пор "свято" уверены в невозможности того, что
одинаково хорошо может быть и личному и общему. Именно поэтому так
мучительно у нас приживаются ростки подлинно гражданского общества, в
котором человек выступает не средством, питающим движения государственного
молоха, а целью.
Иной стороной российского мессианства является противопоставление особой
русской духовности и нравственности рационалистическому материализму
Запада. Особенные русофилы всегда хотели представить дело так, как будто в
отличие от "погрязшего в меркантильности" западного человека, мы всегда
сосредотачивались на истинных ценностях и поэтому мало заботились о
материальной стороне, якобы принижающей нравственную жизнь. Историческим же
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18
