доходящее до нервной дрожи волнение или возбуждение — имеют сексуальную
природу, даже если они не ощущаются как таковые, основывается всего лишь на
предположении, что всякое возбуждение само по себе является сексуальным. Но
никаких данных, подтверждающих такое предположение, нет. Феноменологически
сходные, эти два ощущения — садистское возбуждение и сексуальный порыв —
имеют совершенно различную природу.
Утверждение о том, что садистские импульсы представляют собой
сохранившуюся инфантильную наклонность, имеет определенную
привлекательность, так как маленькие дети часто жестоки к животным или к
детям младше их и явно испытывают при этом нервное возбуждение. Ввиду их
поверхностного сходства можно было бы сказать, что имеющийся у ребенка
зародыш жестокости просто приобретает утонченный характер. Но в
действительности она становится не только утонченной: жестокость взрослого
садиста — это жестокость иного рода. Как мы видели, она имеет отчетливые
особенности, которые отсутствуют в открытой жестокости ребенка. Жестокость
ребенка, по-видимому, представляет собой сравнительно простую реакцию на
чувство притеснения или унижения. Он утверждает себя, направляя свою месть
на более слабых. Специфически садистские наклонности намного сложнее и
имеют более сложные корни. Кроме того, подобно всякой попытке объяснить
более поздние особенности, выводя их непосредственно из более ранних
переживаний, эта попытка также оставляет без ответа один имеющий всеобщую
значимость вопрос: какие факторы объясняют сохранение и развитие
жестокости?
Каждая из вышеприведенных гипотез охватывает лишь какой-либо один из
аспектов садизма: сексуальность в одном случае, жестокость — в другом — и
не может объяснить даже эти характеристики. То же самое можно сказать и об
объяснении, предложенном Эрихом Фроммом, хотя оно подходит к существу
вопроса ближе, чем другие. Фромм указывает на то, что человек садистского
типа не хочет губить того человека, к которому он привязан: но так как он
не может жить собственной жизнью, то должен использовать партнера для
симбиотического существования. Это определенно справедливо, но все еще
недостаточно объясняет, почему человек навязчиво стремится портить жизнь
другим людям или почему это стремление принимает данные конкретные формы.
Зигмунд Фрейд из книги «Основной инстинкт»
Корни активной алголагнии, садизма, в пределах нормального легко
доказать. Сексуальность большинства мужчин содержит примесь агрессивности,
склонности к насильственному преодолению, биологическое значение которого
состоит, вероятно, в необходимости преодолеть сопротивление сексуального
объекта еще и иначе, не только посредством актов ухаживания. Садизм в таком
случае соответствовал бы ставшему самостоятельным, преувеличенному,
выдвинутому благодаря сдвигу на главное место агрессивному компоненту
сексуального влечения.
Понятие садизма, в обычном применении этого слова, колеблется между
только активной и затем насильственной установкой по отношению к
сексуальному объекту и исключительной неразрывностью удовлетворения с
подчинением и его терзанием.
История культуры человечества, вне всякого сомнения, доказывает, что
жестокость и половое влечение связаны самым тесным образом, но для
объяснения этой связи не пошли дальше подчеркивания агрессивного момента
либидо. По мнению одних авторов, эта примешивающаяся к сексуальному
влечению агрессивность является собственно остатком каннибальских
вожделений, т. е. в ней принимает участие аппарат овладевания, служащий
удовлетворению другой онтогенетически более старой большой потребности.
Высказывалось также мнение, что всякая боль сама по себе содержит
возможность ощущения наслаждения. Ограничимся впечатлением, что объяснение
этой перверсии никоим образом не может считать* ея удовлетворительным и
что, возможно, при этом несколько душевных стремлений соединяются для
одного эффекта.
Самая разительная особенность этой перверсии заключается, однако, в
том, что пассивная и активная формы ее всегда встречаются у одного и того
же лица. Кто получает наслаждение, причиняя другим боль в половом отношений
тот также способен испытывать наслаждение от боли; которая причиняется ему
от половых отношений. Садист всегда одновременно и мазохист, хотя активная
или пассивная сторона перверсии у него может быть сильнее выражена и
представляет собой преобладающее сексуальное проявление.
Эрих Фромм из книги «Искусство любить»
Активная форма симбиотического единства это господство, или, используя
психологический термин, соотносимый с мазохизмом, - садизм. Садист хочет
избежать одиночества и чувства замкнутости в себе, делая другого человека
неотъемлемой частью самого себя. Он как бы набирается силы, вбирая в себя
другого человека, который ему поклоняется.
Садист зависит от подчиненного человека так же, как и тот зависит от
него; ни тот ни другой не могут жить друг без друга. Разница только в том,
что садист отдает приказания, эксплуатирует, причиняет боль, унижает, а
мазохист подчиняется приказу, эксплуатации, боли, унижению. В реальности
эта разница существенна, но в более глубинном эмоциональном смысле не так
велика разница, как то общее, что объединяет обе стороны - слияние без
целостности. Если это понять, то не удивительно обнаружить, что обычно
человек реагирует то по-садистски, то по-мазохистски по отношению к
различным объектам. Гитлер поступал, прежде всего, как садист по отношению
к народу, но как мазохист – по отношению к судьбе, истории, „высшей силе"
природы. Его конец - самоубийство на фоне полного разрушения - так же
характерно, как и его мечта об успехе - полном господстве.
Вопрос 11: Женщина в мире любви
Религиозные войны породили не только пуританство, но и секуляризм и
индивидуализм аристократии. Индивидуализм защищал право на чувство, на
страсть, на свободную любовь, на понимание эротической любви как особого
счастья. Эта тенденция заметнее всего в XVIII веке, когда можно говорить о
господстве эротизма в определенных кругах общества. Эротическая любовь
составляла основное содержание жизни, с невиданной силой возрождался
феминизм. Этот взгляд на мир как проявление своеобразного упадка должен был
принести с собой эротоманию.
Основным сексуальным лозунгом галантной эпохи было возвращение к
природе, секс считался естественным, и не видели в нем ничего постыдного.
Женщина была создана действительно для любви, а не для того, чтобы
доставлять удовольствие мужчине. У нее была собственная сексуальная жизнь,
она имела право на активную роль, а не только на подчинение мужчине. Культ
эротизма поставил ее в самый центр жизни, все вращалось вокруг нее. Но это
не имело ничего общего со средневековым культом женщины, никто не стремился
превращать любовные дела в драму.
Ну, кажется, теперь-то мы знаем об Эросе все: это и лирическое
обожание, и сладострастное бичевание. Но, оказывается, на холсте нет еще
одного мазка. Любовь, как выясняется, можно вообще свести на нет. Чувство
это пагубное и стыдное. Его надлежит прятать подальше. Так называемая
пуританская этика, которая сопутствовала становлению капитализма,
предписывала людям чопорное благонравие.
В викторианской Англии столы и стулья до самого пола покрывались
белоснежными чехлами. Ножки, разумеется, деревянные, но обнажать их перед
посторонним и дерзко-пытливым взглядом неприлично. Считалось непристойным
попросить соседку положить на стол ножку цыпленка. Слово «ножка» так много
сообщало необузданному викторианскому воображению... Запрещались
произведения видных европейских писателей, которые, как предполагалось,
оказывают порочное воздействие на нравы. Французский поэт Шарль Бодлер был
осужден за «Цветы зла».
Однако и в постпросветительскую эпоху протестантская этика не
выветрилась. Немецкий поэт XIX в. Л.Эйхродт стал печатать в одном из
мюнхенских изданий стихи, посвященные семье, дому, патриархальным
традициям. Он помещал их под псевдонимом Готлиб Бидермейер. Нет, поэт
никого не хотел мистифицировать. Он и не помышлял о том, что его выдуманное
имя станет обозначением новых ценностных ориентаций целой эпохи. Не думал
он и о том, что благодаря ему сложится эталон женской красоты и
нравственности. Как выглядела воспетая им девушка? Кроткая, благородная,
женственная. Созданный поэтом образ благонравного человека в сознании
средних слоев населения превратился в воплощение идеала в Германии середины
прошлого века. Более того, стиль «бидермейер» проявил себя в искусстве,
литературе и архитектуре.
Стремление удержать патриархальные нравы превращало семью в большую
общину, включавшую в себя представителей трех-четырех поколений. На вершине
этой иерархии находился хранитель семейных преданий. Миру этих идеалов
соответствовал образ жены, послушной Библии и мужу. Ей предписывалось
содержать в порядке дом, где мог бы отдохнуть от деловой прозы муж, занятой
и энергичный человек. Искусство старательно культивировало образ
миловидной, невинной, скромной, верной и наивной спутницы жизни. Рыцарская
романтика еще уживалась с утилитаризмом жизни, а сентиментальность — с
деловым расчетом. (Гуревич П. С.)
Жан Де Лабрюйер из книги «Характеры, или Нравы нынешнего века»
1
Мнение мужчин о достоинствах какой-нибудь женщины редко совпадает с
мнением женщин: их интересы слишком различны. Те милые повадки, те
бесчисленные ужимки, которые так нравятся мужчинам и зажигают в них
страсть, отталкивают женщин, рождая в них неприязнь и отвращение.
10
На свете нет зрелища прекраснее, чем прекрасное лицо, и нет музыки
слаще, чем звук любимого голоса.
11
У каждого свое понятие о женской привлекательности; красота — это нечто
более незыблемое и не зависящее от вкусов и суждений.
12
Порою женщины, чья красота совершенна, а достоинства редкостны, так
трогают наше сердце, что мы довольствуемся правом смотреть на них и
говорить с ними.
16
Чем больше милостей женщина дарю мужчине, тем сильнее она его любит и
тем меньше любит ее он.
17
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22
