возникает тенденция к погребению демонического и трагического. Это
становится предзнаменованием падения цивилизации. Мы видим, как изнеженные
Афины покоряются более примитивным македонцам, те, в свою очередь, —
римлянам, а римляне — гуннам. А мы — желтой и черной расам?
Эрос — основа жизнеспособности цивилизации, ее сердце и душа, И когда
снятие напряжения вытесняет творящий эрос, падение цивилизации становится
неминуемым.
Вопрос 2: Представление любви в античной философии
Любовные традиции западного мира берут свое начало в Древней Греции.
Вспомним диалог Платона «Пир». Он пересказывает миф о рождении любви, в
котором так же, как и в современном психоаналитическом учении о любви,
преобладают темы утраты, страстного влечения и обретения утраченного. В
«Пире» читателя поражает полное отсутствие упоминания о женщинах как
объектах или субъектах эроса, а также о плотской любви. Если во времена
Гомера и великих греческих трагиков женщина обладала значительной властью и
влиянием, принимала участие в общественной жизни, то в эпоху Платона ее
роль значительно уменьшилась. Женщин из высших слоев общества выдавали
замуж для того, чтобы рожать детей и вести хозяйство. Женщины не получали
образования и не принимали участия в общественной жизни. Жены не
воспринимались как объект, достойный любви. Идеальная любовная пара того
времени состояла из пожилого, но не старого мужчины и мальчика, получавшего
столько эмоций, заботы и внимания, сколько в другие исторические времена
выпадало на долю объекта гетерогенной любви. Любовь между мужчинами
занимает значительное место в платоновской лестнице любви, по которой, как
он считает можно подняться лишь благодаря сублимированию гомосексуальных
влечений. Не осуждая физическую сторону так любви, по крайней мере в
«Пире», он, без сомнения, предпочитал ее сублимированный вариант.
Возможно, что отсутствие упоминаний о женщинах в трактате о любви
объясняется интеллектуальной революцией произошедшей в античные времена.
Эта революция заключалась в последовательных попытках заменить
мифологические способы восприятия и объяснения мира аналитическим
мышлением, которое считалось исключительно мужским качеством. Это был
исторический момент, когда разум восстал против эмоций, а культура — против
естества. Превосходство духовного творчества над физическим (деторождением)
основывалось на независимости от естества и от женщин.
Что такое любовь? Чем она отличается от эроса, от молитвенного экстаза?
Эрос — это таинство. Может быть, это величайшая, неостановимая страсть,
смутное томление по единению, таинственная устремленность людей, обреченных
на смерть, к некоей вечной жизни?
В древних космогониях Эрос — это изначальная стихийная мощная страсть,
которая приводит в действие механизм порождения мира. Образ живительной
природы, вечной царицы бытия был, скажем, неотторжимым компонентом
мистических культов начала времен. Поклонение ей проявлялось в
разнообразных формах, иногда аскетических, иногда бурных, оргиастических.
Так, культ богини Изиды из древнеегипетской мифологии был сопряжен с
отречением от земных радостей, с подвигами в честь богини плодородия. Жрецы
даже оскопляли себя ради этого вечного символа супружеской верности и
материнства. А вот в храмах Афродиты вершился обряд священной
проституции...(Гуревич П. С.)
Подольный Р. Г. из книги «Мир и эрос»
Больше двух с половиной тысяч лет назад в мире началась так называемая
философская революция. Мысль потеснила слепую веру в богов, объяснявшую их
волей все происходящее, логика подорвала миф, человек стал в меру своего
разумения искать причины и следствия, искать законы, управляющие событиями.
Один из трех очагов этой революции — Средиземноморье; два других —
Индия и Китай. Но только в первом, западном, философия с такой
пристальностью обратилась к проблеме половой любви. Античное
Средиземноморье было очень разным — во времени и пространстве. Мудрецы из
городов-государств крошечной и великой Греции заложили начало почти всех
основных философских течений, по сей день спорящих между собой. Преемниками
и сотворцами афинян и других эллинов стали философы Рима, мыслители
эллинистического Египта, пророки и проповедники раннего христианства.
В своем философском осмыслении любви каждый, конечно, опирался (и
опирается) не только на знания, полученные от учителей мудрости, не только
на способности к суждению и логицизированию, но и на эмоциональный личный
опыт, горечью или памятью о счастье отложившийся в его душе, на
темперамент, на чувства. Поэтому так часто (хотя и далеко не всегда) столь
поэтичны размышления о любви, поэтому их нередко облекают в стихотворную
форму, либо подкрепляют и подтверждают чужими стихами собственные мысли
(кстати, даже тогда, когда доказывают, как Цицерон, что страстная любовь —
вещь общественно вредная).
В античном Средиземноморье господствовал рабовладельческий строй. И
философы той поры, разумеется, были воспитаны в обществе, где раба не
считали за человека, а женщину ставили бесконечно ниже мужчины. Но именно в
этом обществе возникли, тем не менее, и первые учения о равенстве и
братстве всех людей, как и учения, поднимавшие женщину, по крайней мере, в
любви, до абсолютного равенства с мужчиной.
У людей разных эпох, что там ни говори, гораздо больше общих черт, чем
различий; философские же положения, переживающие века, формулируют в каждую
эпоху мудрейшие из современников. Удивительно ли, что мы так часто узнаем,
читая древних, свои мысли — хотя на самом деле это их мысли, успевшие стать
для новых поколений, в том числе и нашего, своими.
Как уже говорилось в предисловии к книге, любовь — дитя истории,
растущее и развивающееся вместе с нею. Но и две с половиной тысячи лет
назад это было уже довольно развитое дитя.
В XIX веке некоторые историки и философы сочли, что в античной
древности любовь в нашем понимании этого слова попросту не существовала. И
высказали множество доводов, среди коих нашлись весьма основательные, в
пользу такого взгляда.
Но сами-то греки и римляне, как и их современники, принадлежавшие к
другим народам, не сомневались ни в существовании любви, ни в могуществе
ее, ни в проистекающих из этого могущества благе и зле. Другое дело, что
большинство мыслителей древности полагали сильную любовь скорее опасной,
чем полезной, видели в страстном стремлении мужчины к женщине, прежде всего
то, что вносит в жизнь тревогу, беспорядок, угрозу и беду. Но большинство
философов — это ведь еще не все философы. Мнения мыслителей о любви в
древности расходились, пожалуй, не меньше, чем в наше время. На одном
полюсе тут оказывается основатель школы киников Диоген Синопский, учивший
тому образу жизни, который считал естественным и близким к природе.
Страстную же любовь, полагал Диоген, никак нельзя считать вещью
естественной, и потому он объявил, что любовь — дело тех, кому делать
нечего. На другом полюсе — старший современник Диогена Платон, определивший
(со ссылкой на Сократа), что любовь — стремление к бессмертию, что это
благодаря ей разрешается величайшее противоречие между смертью человека и
бессмертием рода людей и человеческого духа.
«Пир» — тот диалог Платона, где высказана, в частности, и эта мысль,—
самое знаменитое в истории философии сочинение о любви. Впрочем, сказать
здесь «знаменитое» — значит не сказать почти ничего. На протяжении двадцати
пяти веков, прошедших с появления «Пира», многие сотни мыслителей,
философов и художников слова ведут непрекращающийся разговор с автором
диалога и с его героями, развивая и оспаривая их суждения. Сами имена
некоторых из этих героев получили значение символов.
Уже в античности появились десятки комментариев к «Пиру», все новых и
новых его истолкований. К этому произведению философская мысль снова и
снова возвращается и в средневековье, и в пору Просвещения, и в последние
уже столетия. Бесконечный диалог с Платоном ведут по-своему и русский
философ Владимир Соловьев, и венгерский марксист Дьёрдь Лукач, и английский
философ и математик Бертран Рассел. А утверждение, что любовь дает человеку
ощущение бессмертия, как и другое, согласно которому любовь есть
удовлетворение жажды целостности, звучит сегодня не менее убедительно, чем
двадцать пять веков назад. Позиция Диогена Синопского тоже имела, конечно,
своих сторонников, но даже его ближайшие ученики-киники откровенно
признавали свою беспомощность перед могуществом любви, хотя совсем не
считали себя бездельниками.
Странным образом поддержал Диогена Цицерон. Вот его логика: «Если бы
любовь была чувством естественным, то любили бы все, любили бы постоянно и
одно и то же, не чувствуя ни стыда, ни раздумья, ни пресыщения». Итак,
любовь, выходит, какое-то извращение нормального человеческого поведения...
Однако Цицерон ведь римский философ, а те, будь они стоиками, как
Сенека, или эпикурейцами, как автор поэмы «О природе вещей» Лукреций Кар,
относились к любви почти всегда с опаской и недоверием. И хотя для Лукреция
любовь, не в пример Цицерону, дело вполне естественное (поэт не раз
напоминает, что любовь властвует и в мире животных), но тем более, по
Лукрецию, должен человек уметь собой управлять и не поддаваться приманкам
любви, чтобы не угодить в ее ловушки.
Благороднейший из римлян, император и мудрец Марк Аврелий в своих
глубоких размышлениях о жизни уделяет всего несколько строк очень
человечному, но не слишком вдохновляющему совету, который (единственное
такое место в размышлениях) можно считать относящимся и к половой любви:
мол, с кем привелось жить, тех и люби. И это — через шесть веков после
Платона, возвеличившего любовь, через семь с лишним после Эмпедокла,
согласно которому любовь создала мир, заставив соединиться частицы
вещества...
Аристотель, великий логик, ищет в любви, прежде всего пользы — для
человека, семьи, общества. И в семье, например, целью любви полагает дружбу
(а мы и до сих пор не устаем повторять, что семья должна быть дружной).
Очень близкие к современным взгляды на роль любви в семейной жизни
высказывает Плутарх, грек, живущий в эпоху, когда и Греция, и весь
обозримый мир принадлежали римлянам. Этот мыслитель известен прежде всего
как историк-моралист, умевший восхвалять героев своего народа, а заодно уж
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22