и римского, тонко льстивший властителям империи, намекая при случае, что
мог бы осрамить их с тою же убедительностью, с какою воспевал. Среди
философов его место куда скромнее, чем среди историков, он далеко уступает
и Аристотелю, и Сенеке, и Марку Аврелию. Но не тогда, когда говорит о
любви, находя в ней и поэзию, освещающую жизнь, и чисто практическую пользу
не только для семьи, но и для общества, утверждая: Эрот делает лучше тех,
кого он связывает, любовь украшает и совершенствует человека...
Особняком стоят в этом разделе тексты, принадлежащие, по крайней мере,
по традиции, апостолу Павлу, человеку, которого иногда называют вторым
основателем христианства. Фигура поразительная! Он апостол, то есть
ближайший последователь и ученик Христа,— но его не было среди спутников
Иисуса. Больше того, как правоверный иудей, нося еще имя Савла, он
преследует христиан после распятия человека, объявленного сыном Божиим. А
потом — странное видение, духовное преображение, и Савл становится Павлом,
великим проповедником нового учения, формулирующим в своих посланиях
религиозным общинам правила истинно христианского поведения и отношения к
миру. Эти послания — неотъемлемая часть Нового завета.
Павел не грек и не римлянин, но, как и они, сын античности, по своему
отношению к любви порой живо напоминает римлянина-стоика. Любовная страсть
чревата многими опасностями, любовь может помешать служению богу, поэтому
лучше бы человеку не любить и не вступать в брак. Однако природа слишком
сильна, и тут приходится Павлу пойти на благоразумные уступки. Он
благословляет брак, причем совсем не обязательно этот брак должен быть
заключен между единоверцами. С одной стороны, Павел ревнует от имени
господа и мужа к жене, и жену к мужу: будут заботиться друг о друге и
поэтому меньше о Боге. Хотя умеет порою, апостол подняться и выше такого
религиозного практицизма и даже сравнивает отношение мужа к жене с
отношением Христа к церкви. Любовь, считает Павел, возможна только в браке
(это — при решительном отрицании разводов), но для него, получается, и брак
возможен только в любви. Здесь один из творцов нового мировоззрения словно
заглядывает в будущее — лишь многие века спустя эта точка зрения станет в
философии по-настоящему могущественной.
Вопрос 3: Достижение оргиастического состояния
Древний человек стремился достичь оргиастических состояний с помощью
природных наркотиков. Многие ритуалы первобытных племен подтверждают это.
Сексуальное переживание усиливалось в группе, в первобытном коллективе.
Массовые эротические оргий были частью первобытных обрядов. Чувство вины и
стыда обычно исчезало. Если все поступают именно так, как предписывается
знахарями и жрецами, если каждый испытывает при этом неизъяснимое
блаженство, значит, это правильно и добродетельно.
В старинных мистериях разыгрывался акт кровавой оргиастической драмы.
Люди превращались в исступленных богоубийц, в жестоких сладострастников.
Они терзали тело бога, превращенное в пищу, вступали в мерзкое соитие с
животными, с родными по крови. Вершились дела, о которых в нормальное время
никто и не помышлял. Эрос обнажал свою природную стихию. Темные, слепые
страсти приводили к злодеянию. И вместе с тем несли в себе символический
смысл. Этим достигался эффект катарсиса, целебного психологического взрыва.
|Ужаснувшись разверзающейся бездне, участники мистерии завершали драму
глубоким раскаянием. Они оплакивали жертву, рвали на себе одежды, покрывали
собственное тело ранами, посыпали пеплом головы. Эрос не только увлекал в
недр души помраченье» (М.Цветаева), он просветлял душу, пробуждал совесть.
Не позволяйте себе превратить этот ужас в повседневность - таков урок
древних мистерий. Оказавшись действующими лицами драмы, остановитесь,
прокляните разрушительные страсти...
Проглядывая сегодня, криминальную хронику, разве не ощущаем мы давний
мистериальный шок? Любовь, оказывается, не только погоня за наслаждениями.
Она связана с жестокостью, с азартом охоты... Мало получить обычное
сексуальное удовлетворение, надо еще выследить жертву, настичь,
совокупиться и ...убить. Какой непостижимый замес чувств сталкиваемся ли мы
здесь с гримасой древнего мифа? Ведь философы усматривали в разъединенности
человеческого существа вековечную драму. А здесь — совсем иное: отыскать
свою половинку, чтобы непременно уничтожить. Есть от чего ужаснуться
античному мудрецу. Неужели человек так отчаянно и злодейски реагирует на
гибельный парадокс собственного бытия?
Но отчего в истории эти кровавые оргии соседствуют с примерами
возвышенного целомудрия, одухотворенной любви? Почему романтические
платонические чувства сменяются почитанием разнузданных наслаждений? Отчего
даже в одной культуре мы видим разноликость Эроса? Ответ отчасти прост: все
это заложено в человеческой природе. Он способен на самопожертвование и на
предельное господство над телом другого человека. Спектр этих чувств
необычайно широк Отдельному индивиду или конкретной культуре остается
только сделать то или иное предпочтение... (Гуревич П. С.)
Эрих Фромм из книги «Искусство любить»
Все виды оргиастических состояний могут, иметь форму транса, в который
человек вводит себя сам или с помощью наркотиков. Многие ритуалы
примитивных племен представляют живую картину такого типа решения проблемы.
В трансовом состоянии экзальтации исчезает внешний мир, а вместе с ним и
чувство отделенности от него. Ввиду того, что эти ритуалы практиковались
сообща, сюда прибавлялось переживание слиянности с группой, которое делало
это решение еще более эффективным. Близко связано и часто смешивается с
этим оргиастическим решением проблемы сексуальное переживание. Сексуальное
удовлетворение может вызвать состояние, подобное производственному или
действием определенных наркотиков. Обряды коллективных сексуальных оргий
были частью многих примитивных ритуалов. Кажется, что после оргиастического
переживания человек может на некоторое время расстаться со страданием,
которое во многом проистекает из его отделенности. Постепенно тревожное
напряжение опять нарастает и снова спадает благодаря повторному исполнению
ритуала.
Пока эти оргиастические состояния входят в общую практику племени, они
не порождают чувства тревоги и вины. Поступать так - правильно и даже
добродетельно, потому что это путь, которым идут все, одобренный и
поощряемый врачевателями и жрецами; следовательно, нет причины чувствовать
вину или стыд. Дело совершенно меняется, когда то же самое решение
избирается индивидом в культуре, которая рассталась с этой общей практикой.
Формами, которые индивид выбирает в неоргиастической культуре, являются
алкоголизм и наркомания. В противоположность тем, кто участвует в социально
одобренном действии, такие индивиды страдают от чувства виновности и
угрызений совести. Хотя они пытаются бежать от отделенности, находя
прибежище в алкоголе и наркотиках, они чувствуют еще большее одиночество
после того, как оргиастические переживания заканчиваются, и тогда растет
необходимость возвращаться в свое прибежище, как можно чаще и интенсивнее.
Мало чем отличается от этого прибежища сексуальное оргиастическое решение
проблемы. В определенном смысле, это естественная и нормальная форма
преодоления отделенности и частичный ответ на проблему изоляции. Но для
многих индивидов, чья отделенность не преодолима иными способами, источник
сексуального удовлетворения обретает ту функцию, которая делает его не
слишком отличимым от алкоголизма и наркомании. Оно становится отчаянной
попыткой избежать тревоги, порождаемой отделенностью, и в результате ведет
к еще большему увеличению чувства отделенности, поскольку сексуальный акт
без любви никогда не может перекинуть мост над пропастью, разделяющей два
человеческих существа. Разве что на краткий миг.
Все формы оргиастического союза характеризуются тремя чертами: они
сильны и даже бурны; они захватывают всего человека целиком - и ум, и тело;
они преходящи и периодичны.
Вопрос 4: Ценит ли человек своё тело?
Что думает человек о любви? Ценит ли он свое тело? Воспринимает его как
священный сосуд или как вместилище мерзких вожделений? Ощущает
универсальность Эроса или знает только одну его грань? Например, в
греческой философии и искусстве природа человека, его облик, его тело —
ничто не подлежало сомнению, все представлялось идеалом совершенства и
гармонии. Поскольку сын природы воспринимался как перл создания, греческое
искусство стремилось воспроизвести, выразить человеческое тело в порыве
одухотворенной страсти.
Пластика эллинского искусства красноречиво говорит об этом. «Искусство
античной Греции, — отмечает Алексей Гастев, — искусство чувственное,
искусство наблюдения и анализа данного нам в опыте мира. Искусство
освобождается от умозрительных схем, от символики, оно становится не
знаком, а вещью, оно становится ценным само по себе, — статуи существовали,
потому что изображали богов, но и греческие боги в известном смысле обязаны
своим существованием статуям: грек созидал мраморное тело бога, он
распоряжался им и делал его таким, как хотел» .
Чувственное, физиопластическое искусство сопровождает обычно эпохи
безбожные — нерелигиозные или дорелигиозные. Греческое искусство эпохи
Перикла, эпохи величайшего расцвета Афин — эпохи Поликлета и Фидия, эпохи,
когда работали гениальные строители Парфенона, — это вершина искусства,
достигнутая на пути, который начался преодолением мраморных схем,
воплощенных в фигурках-идолах, найденных археологами на островах Эгейского
моря.
В спокойных фигурах Фидия и Поликлета есть нечто большее, нежели просто
выразительность, обычная страсть, но они действительно на наш современный
взгляд холодны. В них нет экспрессии. Но это уравновешенное единство
прекрасного тела продолжалось недолго. В масштабах истории едва ли больше
мгновения. Уже наследники Фидия — Скопас, Пракситель, даже Мирон — стали
расшатывать это спокойствие. Греческое искусство становилось более
эмоциональным, чувственным.
В Греции были распространены легенды, что осенью появляется некое
существо, которое стали звать Дионисом. Он появлялся с севера, когда
созревал виноград и в воздухе веяло предчувствием обильного некрепкого и
веселого вина и праздника. Он шел со свитой вооруженных воинов, любителей
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22
