место естественному единству человечества, силе разума и гуманности, люди
стали замечать истину в политеизме, в идолопоклонстве вообще или, по
крайней мере, попытались объяснить человеческими, естественными причинами
то, что замкнутая в себе вера приписывает исключительно дьяволу. Поэтому
любовь тождественна только с разумом, а не с верой; ведь разум и любовь
носят свободный, всеобщий, а вера — узкий, ограниченный характер. Где
разум, там царит всеобщая любовь; разум есть не что иное, как универсальная
любовь. Ад изобретен верой, а не любовью, не разумом. Для любви ад есть
ужас, а для разума — бессмыслица. Ад нельзя считать только религиозным
заблуждением и видеть в нем ложную веру. О нем упоминается еще в библии.
Вера всегда верна самой себе, по крайней мере вера положительной религии,
вера в том смысле, в каком она рассматривается здесь и должна
рассматриваться, если мы не хотим смешивать с верой элементы разума и
культуры, что только затемняет истинную природу веры.
Итак, если вера не противоречит христианству, то не противоречат ему и
те настроения, которые вытекают из веры, и те поступки, которые
обусловливаются этими настроениями. Вера осуждает; все поступки, все
настроения, противоречащие любви, гуманности и разуму, не противоречат
вере. Все ужасы истории христианской религии, о которых верующие говорят,
что они не вытекали из христианства, возникли из веры, следовательно, из
христианства. Даже это их отрицание является неизбежным следствием веры;
ибо вера присваивает себе только все хорошее, а все дурное оставляет на
долю неверия, ереси, или на долю человека вообще. Но, отрекаясь оттого, что
она виновница зла в христианстве, вера лишний раз убедительно доказывает
нам, что она есть истинная виновница этого зла, так как этим она
свидетельствует о своей ограниченности, пристрастии и нетерпимости,
благодаря чему она желает добра только себе и своим приверженцам и зла —
всем другим. Вера приписывает добро, сделанное христианами, не человеку, а
христианину, а дурные поступки христиан не христианину, а человеку. Итак,
злые деяния христианской веры соответствуют сущности веры — той веры, как
она выражена в древнейшем и самом священном источнике христианства —
библии. «Кто благовествует вам не то, что вы приняли, да будет отлучен».
«Не впрягайтесь в чужое ярмо с неверными, ибо, что общего между
справедливостью и беззаконием? Что общего у света с тьмою? Что общего у
верного с неверным? Можно ли сравнивать храм божий с идолами? Ведь вы —
храм бога живого, как сказал бог; вселюсь в них и буду ходить в них; и буду
их богом, и они будут моим народом. И потому выйдите от них и отделитесь,
говорит Господь, и не прикасайтесь к нечистым, и я приму вас». Вера
неизбежно переходит в ненависть, а ненависть — в преследование, если сила
веры не встречает противодействия, не разбивается о другую, чуждую вере
силу, о силу любви, гуманности и чувства справедливости. Вера неизбежно
считает себя выше законов естественной морали. Учение веры есть учение об
обязанностях по отношению к богу — высший долг есть вера. Обязанности по
отношению к богу превосходят обязанности по отношению к человеку настолько
же, насколько бог превосходит человека. Обязанности по отношению к богу
неизбежно сталкиваются с общечеловеческими обязанностями. Бог не только
мыслится и представляется как существо универсальное, отец людей, любовь,—
такая вера есть вера любви,— он еще представляется как личное существо, как
существо само по себе. Следовательно, как бог, в качестве существа себе
довлеющего, отличается от человека, так и обязанности по отношению к богу
отличаются от обязанностей по отношению к людям, и в душе вера обособляется
от морали и любви*. Нельзя указывать на то, что вера в бога есть вера в
любовь, в добро, что вера есть выражение доброго чувства. Нравственные
определения исчезают в понятии личности; они становятся второстепенным
делом, простыми акциденциями. Сутью дела является субъект, божественное я.
Любовь к богу как к существу личному носит не нравственный, а личный
характер. Множество благочестивых песен дышат любовью только к господу, но
в этой любви не обнаруживается ни малейшей искры какой-либо высокой
нравственной идеи или настроения.
Для веры нет ничего выше ее самой, ибо ее объектом является
божественная личность. Поэтому она ставит вечное блаженство в зависимость
от себя, а не от исполнения общих человеческих обязанностей. Но все, что
имеет своим последствием вечное блаженство, неизбежно становится в глазах
человека главным делом. Поэтому мораль, которая внутренне подчиняется вере,
может и должна подчиняться ей и во внешнем, практическом отношении. Поэтому
неизбежны и такие поступки, в которых обнаруживается не только различие, но
и противоречие между верой и моралью,— поступки дурные в нравственном
отношении, но похвальные в отношении веры, целям которой они наилучшим
образом служат. Все спасение заключается в вере; поэтому все зависит от
спасительности веры. При опасности для веры подвергаются опасности и вечное
блаженство, и слава божия. Поэтому вера разрешает все, что способствует ее
утверждению; ведь вера, в строгом смысле, есть единственное благо в
человеке, подобно тому, как сам бог есть единственное благое существо,
почему первая, высшая заповедь гласит: «веруй!».
Но так как между верой и нравственным настроением нет никакой
естественной, внутренней связи и так как вера по существу равнодушна к
нравственным обязанностям и приносит любовь к человеку в жертву славе
божией, то именно поэтому от веры и требуется, чтобы она сопровождаларь
добрыми делами и проявляла себя актами любви. Вера, безразличная в
отношении любви или бессердечная, противоречит разуму, естественному
чувству справедливости человека, нравственному сознанию, из которого
непосредственно возникает любовь, как закон и истина. Поэтому вера, в
противоречии со своей сущностью, в себе самой ограничивается моралью: вера,
не творящая добра, не проявляющая себя актами любви, не есть истинная,
живая вера. Но это ограничение не вытекает из самой веры. Независимая от
веры сила любви предписывает ей законы; ибо здесь критерием истинности веры
становится нравственное качество; истина веры делается зависимой от
истинности морали — отношение, противоречащее вере.
Вера делает человека блаженным; но, несомненно, она не внушает ему
действительно нравственных настроений. Если она исправляет человека и имеет
своим результатом моральные настроения, то это исходит лишь из внутреннего,
не зависящего от веры убеждения в неопровержимой истинности морали. Мораль,
а никоим образом не вера взывает к совести: твоя вера ничто, если она не
способна тебя исправить. Правда, нет спора, уверенность в вечном
блаженстве, в прощении грехов, в благодати, спасающей от всех наказаний,
может побудить человека делать добро. Человек, у которого есть эта вера,
обладает всем; он блажен, он становится равнодушным к благам этого мира; он
не знает зависти, стяжания, тщеславия, чувственных желаний; все земное
исчезает перед божественной благодатью и вечным неземным блаженством. Но
добрые дела исходят у веры не из любви к самой добродетели. Не любовь, не
объект любви, не человек, основа всякой морали, является - пружиной его
добрых дел. Нет! Он делает добро не ради добра, не ради человека, а ради
бога — из благодарности к богу, который все для него сделал и для которого
он в свою очередь должен сделать все, что только находится в его власти. Он
перестает грешить, ибо грех оскорбляет бога, его спасителя, его господа и
благодетеля. Понятие добродетели заменяется здесь понятием искупительной
жертвы. Бог принес себя в жертву человеку, поэтому и человек должен
жертвовать собою богу. Чем крупнее жертва, тем лучше и деяние. Чем больше
деяние противоречит природе человека, чем больше самоотречение, тем выше
добродетель. Особенно католицизм развил и осуществил это исключительно
отрицательное понятие добра. Его высшее моральное понятие есть понятие
жертвы, отсюда высокое значение отрицания половой любви — девство.
Целомудрие или, вернее, девство есть характерная добродетель католической
веры. Оно не основано на природе и есть чрезвычайная, самая
трансцендентная, фантастическая добродетель, добродетель
супранатуралистической веры; оно есть высшая добродетель для веры, но не
добродетель сама по себе. Следовательно, вера считает добродетелью то, что
само по себе, по своему содержанию, не есть добродетель; ей, стало быть,
неведомо чувство добродетели; она необходимо должна снижать истинную
добродетель, потому что превозносит мнимую добродетель и не руководится
никаким иным понятием, как только понятием отрицания, противоречия
человеческой природе.
Итак, деяния истории христианской религии соответствуют христианству,
хотя и противоречат любви; поэтому противники догматического христианства
совершенно правы, когда они винят его за жестокие поступки христиан; однако
они в то же время противоречат и христианству, так как христианство есть не
только религия веры, но и религия любви и обязывает нас не только верить,
но и любить. Значит, бессердечные деяния, внушенные ненавистью к еретикам,
одновременно соответствуют и противоречат христианству? Как же. это
возможно? Да, христианство санкционирует в одно и то же время как поступки,
вытекающие из любви, так и поступки, вытекающие из веры без любви. Если бы
христианство сделало законом только любовь, то приверженцы его были бы
правы и христианство нельзя было бы обвинять во всех ужасах истории
христианской религии; если бы оно сделало законом только веру, то и упреки
людей неверующих были бы справедливы, безусловно, без всяких ограничений.
Но христианство не отдалось всецело любви; оно не поднялось до той высоты,
чтобы понимать любовь абсолютно. И оно не могло достичь этой свободы, раз
оно есть религия,— и поэтому любовь осталась в подчинении у веры. Любовь
есть экзотерическое, а вера эзотерическое учение христианства — любовь есть
только мораль, а вера — религия христианской религии.
Бог есть любовь. Это положение есть высший принцип христианства. Но
противоречие между верой и любовью заключено уже и в этом положении. Любовь
есть только предикат, а бог — субъект. Чем же является этот субъект в
отличие от любви? Я должен по необходимости так ставить вопрос и делать это
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22
