бесконечности. Поэтому также нелепо отвергать чудеса, но принимать
библейского или догматического Христа. Приняв принцип, нельзя отрицать его
неизбежных следствий.
О полном отсутствии в христианстве понятия рода особенно
свидетельствует характерное учение его о всеобщей греховности людей. Это
учение основано на требовании, чтобы индивид не был индивидом, а это
требование, в свою очередь, коренится в предположении, что индивид сам по
себе есть совершенное существо, исчерпывающее выражение или бытие рода.
Здесь совершенно отсутствует объективное созерцание, сознание того, что
«ты» относишься к совершенству «Я», что люди только совместно образуют
человека и являются тем, чем может и должен быть человек. Все люди грешны.
Я допускаю это; но все они грешат по-разному: между ними наблюдается очень
большое, существенное различие. Один человек имеет склонность ко лжи,
другой — нет; он скорее пожертвует своей жизнью, чем нарушит свое слово или
солжет; третий любит выпить, четвертый любит женщин, пятый свободен от всех
этих недостатков или по милоское единство рода и индивида основывается
только на половом моменте. Я человек только как мужчина или как женщина.
Или — или, или свет или тьма, или мужчина или женщина — таково творческое
слово природы. Но для христианина действительный человек, женщина или
мужчина, есть только «животное»; его идеал, его сущность есть кастрат —
человек бесполый; ведь для него человек, в смысле рода, есть не что иное,
как олицетворенное бесполое существо, противоположность мужчины и женщины,
так как и то и другое — люди.
Таким образом, люди взаимно дополняют один другого не только в
физическом и интеллектуальном, но и в моральном отношении, благодаря чему в
целом они являются тем, чем они должны быть, и представляют собой
совершенного человека.
Поэтому общение облагораживает и возвышает; в обществе человек
невольно, без всякого притворства, держит себя иначе, чем в одиночестве.
Любовь, особенно половая любовь, творит чудеса. Муж и жена взаимно
исправляют и дополняют друг друга и, только соединившись, представляют
собой род, то есть совершенного человека. Любовь немыслима вне рода. Любовь
есть не что иное, как самоощущение рода, выраженное в половом различии.
Реальность рода, служащая вообще только объектом разума, предметом
мышления, становится в любви объектом чувства, истиной чувства; ибо в любви
человек выражает недовольство своей индивидуальностью, постулирует
существование другого как потребность сердца и причисляет другого к своему
собственному существу, признает жизнь, связанную с ним любовью, жизнью
истинно человеческой, соответствующей понятию человека, то есть рода.
Личность недостаточна, несовершенна, слаба, беспомощна; а любовь сильна,
совершенна, удовлетворена, спокойна, самодовольна, бесконечна, так как в
любви самоощущение индивидуальности обращается в самоощущение совершенства
рода. Но и дружба действует так же, как любовь, по крайней мере там, где
она является истинной, искренней дружбой и носит характер религии, как это
было у древних. Друзья дополняют друг друга; дружба есть залог добродетели,
даже больше: она есть сама добродетель, но добродетель общественная. Дружба
возможна только между людьми добродетельными, как говорили еще древние. Но
для нее не нужно совершенного сходства или равенства, а скорее она требует
различия, так как дружба покоится на стремлении к пополнению себя.
Благодаря другу человек дополняет то, чего ему недостает. Дружба искупает
недостатки одного добродетелями другого. Друг испрашивает оправдания для
друга перед богом. Как бы ни был порочен человек сам по себе, его хорошие
задатки обнаруживаются в том, что он ведет дружбу с людьми достойными. Если
я сам не могу быть совершенным существом, то я, по крайней мере, ценю
добродетель и совершенство в других. Поэтому, если когда-нибудь бог
пожелает судить меня за мои грехи, слабости и ошибки, я выставлю ему в
качестве защитника и посредника добродетели моего друга. Бог оказался бы
существом деспотическим и неразумным, если бы осудил меня за грехи, которые
хотя я и совершил, но сам же осудил их, любя своих друзей, свободных от
этих грехов.
Но если уже дружба, любовь делают из несовершенного существа существо
хотя бы относительно совершенное, то тем более грехи и ошибки отдельного
человека должны исчезнуть в самом роде, который только в человечестве в
целом получает надлежащее бытие и лишь, поэтому является предметом разума.
Жалобы на грехи раздаются только там, где человеческий индивид в своей
индивидуальности считает себя существом по себе совершенным, абсолютным, не
нуждающимся в другом существе для реализации рода, для реализации
совершенного человека, где место сознания рода заступило исключительное
самосознание индивида, где индивид перестал смотреть на себя как на часть
человечества, не отличает себя от рода и потому свои грехи, свою
ограниченность и свои слабости считает грехами, ограниченностью и
слабостями самого человечества. Но тем не менее человек не может совершенно
утратить сознание рода, потому что его самосознание существенно связано с
сознанием других людей. Поэтому там, где род не является человеку как род,
он является ему как бог. Человек возмещает отсутствие понятия рода понятием
бога, как существа, свободного от всех ограничений и недостатков, которые
удручают индивида и, по его мнению, даже самый род, так как здесь индивид
отождествляется с родом. Но такое свободное от индивидуальной замкнутости,
неограниченное существо есть не что иное, как род, открывающий
бесконечность своей сущности в том, что он осуществляет себя в бесчисленном
множестве разнообразных индивидов. Если бы все люди были абсолютно равны,
то между родом и индивидом, разумеется, не было бы различия. Но тогда
существование множества людей было бы чистой роскошью; цель рода
достигалась бы при помощи одного лица; все человечество могло бы быть
заменено одним человеком, наслаждающимся счастием бытия.
Разумеется, сущность человека есть нечто единое. Но эта сущность
бесконечна; поэтому ее действительное бытие является бесконечным, взаимно
дополняющим себя разнообразием, в котором открывается богатство сущности.
Единство в сущности есть многообразие в бытии. Между мною и другим — а
другой есть представитель рода, и, даже будучи один, он заменяет мне
потребность во многих других, имеет для меня универсальное значение,
является как бы уполномоченным человечества и говорит мне, одинокому, как
бы от его имени, поэтому я даже в обществе одного лица веду общественную,
человеческую жизнь,— между мною и другим имеется существенное, качественное
различие. Другое есть мое «ты» — хотя это относится к обеим сторонам,— мое
второе «Я», объектированный для меня человек, мое вскрытое внутреннее «Я»,
око, видящее самого себя. Благодаря другому я сознаю впервые человечество,
узнаю и чувствую, что я человек; любовь к нему доказывает мне, что он
необходим мне, а я необходим ему, что мы оба не можем существовать друг без
друга, что только общение создает человечество. Кроме того, между «Я» и
«ты» существует также качественное, критическое различие в моральном
смысле. Другой есть моя объективированная совесть: он укоряет меня моими
недостатками, даже когда не называет их открыто; он — мое олицетворенное
чувство стыда. Сознание нравственного закона, права, приличия, истины тесно
связано с сознанием другого. Истинно только то, в чем другой соглашается со
мной,— единомыслие есть первый признак истины, но только потому, что род
есть последнее мерило истины. Если я мыслю только в меру моей
индивидуальности, мое мнение не обязательно для другого, он может мыслить
иначе, мое мнение есть случайное, субъективное. Но если я мыслю согласно
мерилу рода, значит, я мыслю так, как может мыслить человек вообще и, стало
быть, должен мыслить каждый в отдельности, если он хочет мыслить нормально,
закономерно и, следовательно, истинно. Истинно то, что соответствует
сущности рода; ложно то, что ему противоречит. Другого закона для истины не
существует. Но другой в отношении меня есть представитель рода,
уполномоченный множества других; его суждение может иметь для меня даже
большее значение, чем суждение бесчисленной толпы. «Пусть мечтатель
приобретает столько учеников, сколько песчинок в море, но песок остается
песком; а жемчужиной мне будешь ты, мой разумный друг!» Поэтому согласие
другого служит для меня признаком закономерности, всеобщности, истинности
моих мыслей. Я не могу настолько отрешиться от себя, чтобы судить о себе
совершенно свободно и беспристрастно, а суждение другого беспристрастно;
благодаря ему я исправляю, дополняю, расширяю свое собственное суждение,
свой собственный вкус, свое собственное знание. Одним словом, между людьми
существует качественное, критическое различие. Но христианство уничтожает
это качественное различие, оно подгоняет всех людей под одну мерку,
рассматривает их как один и тот же индивид, потому что не знает различия
между родом и индивидом; христианство признает для всех людей без различия
одно и то же средство спасения и видит во всех один и тот же основной и
наследственный грех.
Благодаря исключительной субъективности христианство не признает рода,
в котором именно и заключается разрешение, оправдание, примирение и
спасение от грехов и недостатков индивидов. Христианству для победы над
грехом понадобилась сверхъестественная, особая, опять-таки личная,
субъективная помощь. Если я один составляю род, если кроме меня нет других,
качественно отличных от меня людей или, что то же, если нет различия между
мной и другим, если все мы совершенно равны, если мои грехи не
нейтрализуются и не парализуются противоположными качествами других людей,
тогда, конечно, мой грех есть вопиющий позор, возмутительное преступление,
которое можно искупить только необычайным, нечеловеческим, чудесным
средством. Но, к счастью, существует путь естественного примирения: другой
индивид сам по себе есть посредник между мной и священной идеей рода.
«Человек человеку бог». Мои грехи уже потому оказываются введенными в свои
границы и обращаются в ничто, что они только мои грехи и не являются, сверх
того, грехами других людей.
Вера есть противоположность любви. Любовь умеет находить добродетель в
грехе и истину в заблуждении. Только недавно, когда сила веры уступила
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22
