центробежное «выталкивающее из Я». И «его полярность соответствует, как
будто, противоположности двух принятых нами групп влечений. Подтверждение
(Bejahung) – как заменитель единения – принадлежит Эросу, отрицание –
наследник выталкивания – к деструктивному влечению». С одной стороны
выстраивается серия: мужское – субъектное – внутреннее – воображаемое –
Эрос, а с другой: женское – объектное – внешнее – символическое – Танатос.
«Самосознание» классической субъективности распадается в психоанализе
на три режима идентификации, последовательно располагающиеся друг за
другом. Причем каждому режиму соответствует определенная телесная
симптоматика. Аналитике этой симптоматики посвящены все «Три очерка о
теории сексуальности». Подчеркнем ее главные пункты, наложив доэдиповы фазы
на эдиповские. Материнская идентификация связана с фиксацией на оральном;
отцовская идентификация – с фиксацией на анальном. И, наконец,
самоидентификация, в которой субъект обретает мнимую идентичность,
фиксируется на гениталиях как своего рода фокусе. Надо думать, что фиксация
на этих зонах – это след, симптом идентифицирующего вытеснения. То есть,
вытеснение отцовского симптоматизируется в анальном, вытеснение
материнского – в оральном. Субъект парадоксальным образом проходит путь
идентификации: он обретает нечто тем, что его замещает, фетишизирует[224].
Материнская идентификация жестко связывается Фрейдом с мазохизмом,
характеризуемого отклонением (Verleugnung) факта кастрации материи и
фетишизацией материнского фаллоса. Отцовская идентификация соответствует
садизму, с присущим ему чувством стыда и вины, а также страха быть
кастрированным в наказание за онанизм.
Мы видим, что Я на этих этапах раздвоено на материнское и отцовское,
причем эта бинарность играет роль диалектической пары. В процессе отцовско-
материнской идентификации индивид обретает пол. Идентификация есть
«трансформация, происходящая с субъектом в процессе присвоения им
определенного образа» (Лакан). Оба полюса идентификации характеризуются
своим отношением к тому центру, чье существование обусловило сам факт их
разделения. Этим центром является инстанция фаллического. Современный
российский исследователь психоанализа Сергей Ушакин, комментируя Лакана,
говорит: «Ирония этой фаллической сексуальности, однако, заключается в
следующем. Если «женственность» становится возможной в результате признания
девочкой факта ее исходной кастрации, то «мужественность» есть феномен,
базирующийся на страхе возможной кастрации. Страхе, изначально вызванном
именно признанием факта частной, а не всеобщей природы фаллоса/пениса, с
одной стороны, и осознанием того, что его наличие не гарантирует
немедленного удовлетворения (в силу присутствия отца), - с другой»[225].
Генитальное венчает идентификационное восхождение Я именно тем, что
мнимо уравновешивает «пре-генитальное» колебание. Но эта стабилизация,
«либидинальная нормализация» отнюдь не гарантирует Я идентичность.
В работе «Недовольство культурой» Фрейд описывает классическую
идентификацию термином «обособление» (Absonderung), когда Я постепенно
выделяет себя из изначального единства Я и мира («…urspruenglich enthaelt
das Ich alles…»[226]) в режиме уточнения остатка (Rest) от вычитания мира
из Я. Надо ли говорить, что инстанция задающая ход и направление этой
тенденции вычитания как отрицательной идентификации есть Оно.
Оно, относительно которого децентрировано Я, задает различие
номинальной и наличной идентификаций, совпадающих с основными функциями
классического субъекта познания. Понятийное представление, чьей сферой
является идеальное, соответствует в психоанализе «отцовской»
идентификации как номинальной или именной идентификации. Предметное
представление, находящееся в сфере реального, соответствует «материнской»
идентификации как наличной или лицевой идентификации. Самосознание
субъекта предстает в психоанализе как функция компромиссного «примирения»
нарциссического желания, коренящегося в Оно, и реальности, чьи границы
совпадают с пределами Сверх – Я. Такое примирение находит выражение в
символе.
III.2. Диалектика Имени и Лица
Промежуточным звеном между структурной аналитикой субъект – объектной
оппозиции и психоаналитической диалектикой пола является диалектика имени
и лица. После того, как структурная лингвистика открыла статический принцип
бинарной оппозиции и динамический принцип чередования крайностей как две
фундаментальные основы функционирования языка в качестве матрицы любой
знаковой системы, пронизывающих всю иерархию внутриязыковых отношений от
бинаризма элементарных фонем до отношений между членами предложения,
структурный психоанализ Лакана интериоризировал принцип бинаризма и принцип
регулярного обмена между противоположными элементами психоаналитическим
принципом гендерной дифференциации.
При переходе от Эдипа фамилиального к Эдипу индивидуальному, основой
которого является бисексуальность, выясняется, что различие функций имени и
лица как половое различие имманентно сознанию, то есть, фамилиальный Эдип
суть экспликация внутреннего или трансцендентального Эдипа. Структура
трансцендентального Эдипа состоит из различия двух противонаправленных
функций - центростремительной функции мужского и центробежной функции
женского. Это различие центрируется вокруг функции воображаемого синтеза
как функции фаллической сигнификации. Так устанавливается кодетерминация
двух функций - функции мужского имени и функции женского лица, которые
находятся в режиме диалектического обмена. Между ними происходят те же
перипетии, что и в гегелевской диалектике понятия и предмета, - то имя не
соответствует лицу, то лицо не соответствует имени. Речь идет о той же
самой диалектике, только психоанализ – гегельянство со знаком «-».
Ставшие фундаментальным принципом структурного психоанализа слова
Лакана о том, что «бессознательное структурировано как язык», существенным
образом ставят проблему конвергенции языка и телесности, и их разъединения.
По убеждению Лакана, Фрейд не «биологизирует» язык, равным образом как и не
детерминирует культурным «семиозисом» телесность, его анализ направлен на
стык языка и телесности, к той точке, где фаллос обретает статус
означающего.
Язык и телесность «устремляются навстречу друг другу», но место их
встречи поистине воображаемо. Язык и телесность возникают синхронно, и акту
их совместного возникновения не способствуют ни биологические инстинкты, ни
культурные «интуиции». Именно этот акт становится определяющим как в
истории языка, так и в истории человеческой телесности, делая язык -
идеальной схемой родового процесса, а существование человеческого рода
воплощением языка как его реальности, в которую включается, по замечанию
комментирующего Лакана Э. Джонса, все, что «имеет отношение к собственному
телу, к отношениям родства, к рождению, к жизни и к смерти».
Язык, означающий Имя и олицетворяющая Лицо телесность являются
участниками диалектической игры, которая образует историю субъекта, игры,
которая основывается на изначальном неравноправии ее участников, где
привилегированное значение принадлежит функции Имени. И это
привилегированное значение случайным образом наследуется функцией фаллоса
как каналу «субстанционально бессмертной зародышевой плазмы», то есть
спермы, непрерывность потока которой выступает гарантом идентичности. Имя,
подменяется семой, знаком. Ставкой, сделанной в игре имени и лица,
является постоянство непрерывности, то есть бессмертие.
Движение вдоль вертикальной оси идентификации есть «извлечение корня»
как семантического центра слова. Задача такого укоренения - преодоление
текучести, изменяемости «лица» предметного горизонта центрированием его.
Вечность бытия подменяется искусственным, воображаемым постоянством Я как
точкой, центрирующей систему координат символической таксономии. Таким
образом, в генезисе с и м в о л а - два участника: воображаемый центр,
узурпирующий постоянство бытия и символическая периферия, подменяющая вид
бытия.
«Чтобы освобожденный от своего утилитарного назначения символический
объект стал освобожденным от «здесь и теперь» словом, изменение должно
произойти не в качестве его материи (звуковая она или нет - неважно), а в
том неуловимом бытии его, где символ обретает постоянство концепта.
Посредством слова, которое, собственно, уже и есть присутствие,
созданное из отсутствия, отсутствие само, в тот начальный момент,
постоянное воспроизведение которого различил в игре ребенка гений Фрейда,
начинает именоваться. И вот из этой модулированной пары отсутствия и
присутствия -. . .- и рождается та вселенная языкового смысла, в которой
упорядочивается вселенная вещей»[227]. Первый факт именования отсутствия
констатируется в зазоре между именем, которого еще нет, и лицом, которого
уже нет, в качестве «есть» в суждении «имя есть лицо», т.е. «есть» как
присутствие отсутствия различает «имя», которое еще надо вспомнить, и
«лицо», которое уже пропало из виду.
Отношение имени и вещи, являясь основой истории субъекта, претерпело
значительную трансформацию в длинном ряду перерождений, не потеряв, правда,
при этом самого главного - центра различия между ними: от первых слов
Творца, порождающих первые вещи Творения, как об этом свидетельствует
библейское повествование, к диалектике понятия и предмета, разработанной
Гегелем, от нее - к обмену денежного знака и товара, социальная проекция
которого представила социум как противоборство двух полюсов, один из
которых презентирует интересы капитала, другой - интересы труда. Таким
образом, фундаментальным принципом, пронизывающим всю округу, несущим на
себе печать чисто гегелевского бытия, является принцип эквивалентности
имени и лица, который ставит в привилегированное положение критерий
эквивалентности, соответствия и равенства как топос, который сначала (и
когда-то давно) разъединил имя и лицо, а потом вызвался их сравнить.
Дьявольская игра означающего и означаемого делает значение
преимуществом, наделяя анонимного и безличного Другого как центр разницы
абсолютной властью.
И первичным имуществом человека становится Я - концепт,
репрезентирующее свою изъятость из Бытия. Я - концепт, хранящий человека от
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34
